Он думал, Мартина ничто не сломает. Но он сломался — так просто, так легко, будто никогда не было принципиального и несгибаемого человека, который всегда знал, как жить так, чтобы мир становился Правильным.

Виктор не чувствовал себя победителем. Только предателем и подлецом.

Ника спала, отвернувшись и сжавшись в комок на краю кровати. Ее волосы, рассыпавшиеся по одеялу, казались почти черными, будто напитанными темнотой.

Хотелось протянуть руку и дотронуться до нее. Чтобы она открыла сонные серые глаза и улыбнулась ему. Обнять, прижать к себе и не чувствовать, как отзывается в душе живущее там зло.

Когда-то Риша спала рядом, прижимаясь к нему каждую ночь, и он не чувствовал ничего, кроме нежности и сострадания — она болела, ее знобило и она искала тепла. Доверяла ему и не могла представить, чтобы он пошел на жестокость. И мысль причинить боль тогда показалась бы отвратительной и абсурдной.

Сейчас все было по-другому. Иногда ему казалось, что прошлая жизнь продолжается, и он проснется в своей комнате, где на шкафу белеет нарисованная Мартином чайка. Что деревья будут бросать кружевные тени на пол, а впереди только будущее — белое и золотое, незапятнанное, неизмятое и неизмаранное черным.

Ника дышала ровно, но раз в несколько секунд едва заметно вздрагивала. Если бы он не смотрел на нее в упор — не заметил бы этого.

Она плакала. Эта боль, вырывающаяся наружу тихими, тщательно скрываемыми слезами, была самой сильной, самой отчаянной. В душе мгновенно колыхнулось багровым маревом желание сжать пальцы на ее плече, перевернуть ее на спину и заглянуть в глаза, ловя сменяющееся страхом отчаяние. А потом сделать все, чтобы оправдать этот страх и вернуть отчаяние в глаза.

Он протянул руку и замер.

Темнота смывала черты ее лица, и он видел рядом совсем другую девушку.

Плачет ли Риша по ночам? Вспоминает ли хоть иногда или он давно стал призраком, растворившимся в прошлом?

«Сам виноват, — неожиданно устало сказал Мартин, не поднимая головы. — Почему ты Ришу-то не искал? Я бы и то больше понял».

«Она… умерла», — молча ответил он.

«Врешь, я бы знал».

«Не так умерла… это не Риша. Я никогда ее не найду, потому что ее больше нет. Есть какая-то чужая женщина, которая живет чужую жизнь. Риша бы никогда… никогда бы меня не покинула».

«А эта девочка здесь при чем? Ее-то за что?»

«Я ничего не стану говорить, ты все равно мне не поверишь».

«Удивительно, почему бы это», — горько усмехнулся Мартин, и Виктор увидел, как он поднял взгляд. У него были уставшие глаза, серость почти растворилась в сети воспаленных красных прожилок. Казалось, он похудел еще больше, и Виктор различил на его лице несколько новых морщин — на переносице и в уголках губ. Он был еще бледнее, чем раньше, под глазами залегли черные тени, а волосы, безжизненно висевшие у лица, потускнели, и Виктор с ужасом заметил запутавшиеся в них серебристые нити.

В горле рывком завязался тугой узел.

— Мартин… — забывшись, прошептал он, протягивая руку в темноту.

Ника рядом едва заметно вздрогнула и затихла.

«Ты же любишь, когда людям рядом с тобой больно, — хрипло сказал он. — Так бери, у меня много. Обоим хватит».

«В чем твой сюртук?!»

Мартин с легким удивлением оглядел темные пятна на рубашке и сюртуке.

«Понятия не имею, — соврал он. — Увы, я больше не могу ничего создавать, иначе наколдовал бы себе стиральный порошок».

«Мартин, все должно было кончиться не так».

«Ничего еще не кончилось. У тебя еще есть шанс исправить хотя бы часть того, что ты натворил».

«Я хотел тебя спасти!»

Немой крик замер в горле комком лезвий. Виктор чувствовал, как изнутри нарастает черное, безысходное отчаяние и как он сам радуется этому отчаянию — боль, такая безумная, такая желанная, еще, еще, еще…

«Я просил тебя спасти меня. Умолял. Помнишь, в кафе? Ты надел линзы в туалете и вернулся в зал пить кофе. Тебя раздражало жжение в глазах, ты думал, что я варю кофе лучше и что я тебя никогда не прощу. Ты хотел убить Мари. А я показал тебе темноту за своей дверью и сказал: „Спаси меня, Вик, я не хочу умирать. В первый раз я что-то прошу для себя, так спаси меня от этой темноты“. Помнишь, что ты мне ответил?»

«Я… я не…»

«Ты помнишь, — голос Мартина был полон беспощадной горечи, которая не давала солгать. — Ты все помнишь. Что ты ответил мне?»

«Я назвал тебя лицемером. Сказал, что спасу кого-то от Ришиной участи».

«Так почему ты сейчас удивляешься тому, что я умираю?»

Виктор закрыл лицо руками. Тоска рвалась из тела, выгрызая себе путь — из груди, из горла, из глаз. Слишком большая, чтобы уместиться в этом теле. Потому что тело было одно, а тоска — общая с Мартином, и он не мог прогнать ее. Они не могли помочь друг другу.

Виктор глухо застонал. Даже та его часть, которая желала боли, замолкла, доверху наполненная этой тоской.

Изможденный, выглядящий умирающим Мартин в заляпанном кровью сюртуке оказался не той болью, которой желала бы хоть одна сторона его существа. Он представлял его побледневшим, с искаженным лицом, даже прикованным к решетке, как в его, Мартина, детских кошмарах. Но почему-то никогда воображение не рисовало Виктору, как Мартин умирает медленно. Молча и неумолимо, сжигаемый изнутри.

Больно. Больно, больно!

Еще.

Кто-то сжал ледяными пальцами его запястья, заставив отнять руки от лица. Ника сидела рядом и смотрела на него совершенно пустыми глазами.

— Это ты, — констатировала она, изучив его лицо. — Я должна радоваться, что ты страдаешь. Но я не чувствую радости.

— Что ты вообще чувствуешь? — огрызнулся он.

Ника улыбнулась. Она всегда улыбалась только так, растягивая губы и оставляя глаза полными серой пустоты.

— Я чувствую ненависть. И боль, которая тебе так нравится. Скучаю по краскам, все время хочу курить и утопиться в море. Хочу тонуть и смотреть, как солнце разбивается о воду. Все дальше и дальше.

Он молча встал с кровати, подошел к шкафу и вытащил из кармана пачку сигарет и зажигалку. Раскурил одну, протянул Нике, вторую закурил сам.

— Могу утопить тебя в ванной. Одной рукой буду держать тебя за горло, а в другой у меня будет фонарик — вместо солнца, — предложил он.

— Ты не дашь мне умереть, я знаю, — глухо ответила она, оглядываясь в поисках пепельницы. Он молча взял с прикроватной тумбочки стакан с водой и протянул ей.

— А чего еще ты хочешь?

— Чтобы ты не дал ему умереть, — просто ответила она.

— Ты его любишь. Так сильно… и непонятно почему.

— Конечно, откуда тебе знать, как можно кого-то любить, — усмехнулась Ника. Сигарета ударилась о край стакана и этот звук, настолько тихий, что можно было сказать, что он вовсе не прозвучал, полоснул по ушам, словно выстрел.

— Если бы я никогда никого не любил — пил бы рядом со своим дорогим папочкой всем на радость.

— Я знаю твою историю. И знаю про девушку, на которую якобы похожа. Только это не ты ее любил. Тот человек умер, а остался этот. Чужой человек, который живет чужую жизнь.

«А девочка тебя понимает», — меланхолично отозвался Мартин.

Виктор скривился. Она попала в больное — он давно не чувствовал себя тем человеком, которого любила когда-то Риша и ради которого беззаветно жертвовал собой Мартин.