Один раз у него получилось повлиять на Виктора. Тогда он сжимал решетку в проеме и по ней тоже текло что-то черное. Тогда Мартин не задумывался, что происходит — он спасал отца Риши. И ему удалось заставить Виктора выйти из дома, поддавшись внушенной Мартином паранойе, а потом услышать выстрел, которого в реальности не было.

Сейчас требовались радикальные меры.

Мартин никуда не уходил в эти два дня. Сидел в проеме, не спал, не сводил глаз с происходящего. Когда Виктор засыпал — внимательно следил за образами, рождавшимися в воспаленном сознании.

Он не знал, удалось бы ему заставить Виктора ехать в больницу, но в этом все равно не было смысла. Лечение возможно, только если оба согласны.

Зато он смог убедить Виктора, что он остался один. Спрятаться, отгородиться и заставить сомневаться в собственном рассудке. А потом, хотя у Мартина уже почти не было сил — внушить мысль о самоубийстве. В крайнем случае у него появился шанс все-таки заставить Виктора покончить с ними обоими.

Ему нужно было узнать границы своих возможностей. В начавшейся партии у него не было иного оружия, кроме влияния на Виктора. Не важно чем — шантажом, уговорами, угрозами или полумистической властью, которую давала ему кровь.

Даже такое простое внушение, такой простой спектакль потребовали от него слишком много. Двое суток он просто прятался, делая небольшие надрезы и сливая кровь в проем по капле. И под конец почти потерял над собой контроль и ему едва удалось скрыть от Виктора свой ужас, когда он предложил ломать Нике пальцы и потом, когда хотел отыграться за его равнодушие.

Он верил, что Виктор может это сделать, и понятия не имел, сможет ли его остановить. Но, к счастью, на этот раз темнота в его душе подчинилась законам спектакля — без зрителя нет истории.

Мартин вдруг почувствовал, как кто-то взял его за руку и медленно приподнял. Платок соскользнул с запястья и заживающих порезов коснулось что-то теплое. Кто-то слизывал кровь кончиком языка.

— Проваливай, — он брезгливо отдернул руку. Глаза открывать не хотелось — дурнота все не отступала.

— Какой ты злой стал, котенок.

Он слышал голос Мари и чувствовал прикосновения. И это нисколько не радовало — она была лишним персонажем в его постановке.

— Ошибаешься, — немедленно отозвалась она на мысль. — Это я руковожу этим спектаклем. Та твоя часть, которая выглядит как я — худшая часть.

— Я пытаюсь спасти, а не покалечить, — огрызнулся он.

— Так и я не Мари, хороший. Мари умерла, помнишь?

— Какого черта именно в тебя решила трансформироваться моя совесть, а? — простонал он, открывая глаза и с трудом фокусируя взгляд на сидящей рядом женщине.

— Может я тебе нравилась при жизни? — она подалась вперед, и Мартин с отвращением почувствовал знакомый пудровый запах духов, напоминавший сладковатый душок разложения. — Может, ты был в меня немного влюб-лен?

— А ты при жизни была такая же блудливая дрянь? — меланхолично поинтересовался он.

— Как грубо, — поморщилась она, отстраняясь.

Мартин снова закрыл глаза. Кажется, он остался в одиночестве. Это радовало — Мари была последним человеком, которого он хотел бы видеть рядом. Даже ее призрак, даже воспоминания о ней не были ему нужны.

Он не верил в успех лечения. Виктор непредсказуем, а главное — он врет. Мартин безошибочно чувствовал постоянную фальшь в его словах и даже в воспоминаниях. Но точно знал, какие были правдивы — те, где он упивался чьей-то болью. От воспоминаний о чувствах, которые вызывала агонизирующая собака его до сих пор мутило. Хуже было только ощущение животной эйфории, когда Ника села в машину.

А ведь в тот день они только довезли умирающего Генри до ветеринарной клиники. Виктор потом даже соизволил похоронить пса в лесополосе, но уже без Ники. Она в тот день вернулась домой, договорившись встретиться с Виктором после похорон.

Мартин помнил циничную мысль, мелькнувшую у Виктора когда он провожал Нику: «Если тебя так тяготит твое одиночество — ты больше никогда не будешь одинока». Виктор нашел лучший способ сразу привязать ее к себе — просто дал почувствовать себя нужной и постепенно повышал ставки.

— Удивительно, как вы с ним оказались похожи в способности находить в душах уязвимые места, — усмехнувшись, обратился он к невидимой Мари.

Сначала Ника нужна была ошеломленному болью молодому человеку, который на ее глазах потерял друга.

Затем — страстно влюбленному в нее. Виктор не скупился на слова и лгал так самозабвенно, что сам верил во все, что говорил. А потом ненавидел ее за то, что на самом деле эти слова предназначались другой.

Ненависть росла с каждой ложью, каждый день.

И ставка повысилась в третий раз. Теперь Ника спасает человека, запертого в теле социопата. Его, Мартина, спасает, окончательно сдавшись паучьей лжи Виктора, пристегнутая не наручниками, а непомерной ответственностью — кроме нее у «Милорда» никого нет. История, начавшаяся с мертвой собаки, закончилась изрезанной спиной и полным подавлением воли.

— Так и делай добрые дела, — мрачно сказал Мартин, наблюдая за шмелем, вьющимся вокруг единственного розового куста.

В этот момент он снова почувствовал чужое прикосновение. Кто-то сидел прямо за ним, прислонившись спиной, и даже сквозь сюртук он чувствовал чужое тепло.

— Может, я тоже когда-то хотела делать добрые дела? — тоскливо прошептала Мари.

— Не смей сравнивать, — огрызнулся Мартин. Впрочем, прогонять назойливое видение не стал.

— Ты не собираешься его лечить, правда, хороший?

— Конечно нет. Я хочу увезти его подальше от семьи и от Ники, которой он меня шантажирует, привезти в больницу и сдать. Даже если он каким-то образом обеспечил себе алиби на момент убийства Дары, то наркотики, спрятанные по всей квартире, он никуда не денет. К тому же, — задумчиво сказал он, касаясь кончиками пальцев досок, — часть я перепрятал.

— Умный котенок, — вздохнула Мари.

Мартин спиной почувствовал ее движение, а в следующую секунду она взяла его за руку, переплетя свои пальцы — длинные и бархатные — с его. И на этот раз не стал отдергивать руку.

— Но он хочет забрать Нику с собой, — выдохнула она обжигающие слова.

— Значит, я придумаю, как этого избежать. А если нет… будет моей уликой.

— Она будет врать полиции. Покрывать его, — задумчиво протянула Мари.

— Значит, мне придется постараться, чтобы она не сделала этого, — усмехнулся он, оборачиваясь. Мари смотрела на него тоскливым зеленым взглядом, и на белых цветах в ее волосах дрожали темные капли крови.

— Он меня убил, — пожаловалась она.

— Мы. Я виноват не меньше, чем он. И ты виновата не меньше, чем мы оба.

— Так почему тебе стыдно передо мной? — прошептала она, подаваясь вперед. В ее взгляде явственно читался голод, и Мартин не знал, что удовлетворит его. Похоть? Жестокость? Или она тоже хочет крови?

«Интересно, если я исполосую себе вены и позволю этой паучихе меня сожрать — займет она мое место? Вот это была бы месть», — с усмешкой подумал он, представив себе Виктора, который делит сознание с Мари.

— Потому что совесть — это проклятье, — сказал он, поднимаясь.

В воздухе висел тяжелый и липкий запах духов. Мари не было — только несколько темных пятнышек на светлых досках.

…

Виктор не мог уснуть.

Мартин молча сидел в своем кресле и смотрел в огонь. Виктор чувствовал его тяжелую, обреченную тоску. Когда-то Виктору казалось, что нет на свете силы, которая заставила бы Мартина смириться. Но сейчас он сидел к нему спиной, опустив голову и волосы падали ему на лицо, а он их не убирал. Молчал, но Виктору хотелось, чтобы он снова злился и ненавидел, кричал, осуждал — лишь бы не чувствовать этого отупелого болезненного равнодушия.