Также Донателло не видел, но слышал рассказы о том, как разные сущности выводились не только из фотографий, но и просто из напечатанных цветных картинок — два года назад на аналогичном балу случилось форменное нашествие незваных гостей. В итоге Пьетро написал строгую записку о том, что к нужной дате в помещениях музея не должно быть никаких антропоморфных изображений, кроме экспонатов.

В этом году Мауро Кристофори проследил за тем, чтобы распоряжение выполнили.

В итоге Донателло присутствовал на семейном сборище всего в третий раз.

Донателло представил Кьяру некоторым своим родственницам — по её выбору, она хотела рассмотреть костюмы. Это было вот прямо потрясение — знать портрет, представлять себе платье, в которое одета дама на том протрете, и вдруг увидеть это самое платье вживе! Как оно надето, как носится, из чего на самом деле сшито и чем отделано… У Кьяры просто глаза разбегались — тут можно было на практических, так сказать, примерах рассмотреть всю историю женского парадного костюма от середины шестнадцатого и до начала двадцатого века! И это лучше любого реконструкторского фестиваля!

Конечно, ещё интереснее было бы рассмотреть, что там у дам под платьями, но это было бы наглостью. Эх, была бы она парнем, можно было бы пофлиртовать с кем-нибудь и попросить раздеться, только вот парням до платьев нет никакого дела, им бы сразу то, что под платьем! Кьяра даже похихикала про себя, вообразив себе такую ситуацию, но рассказывать о своих мыслях Донателло не стала.

Потому что даже так было очень здорово!

Иногда они танцевали. Вальсы и польки, и ещё некоторые контрдансы — оказалось, что Кьяра их знает, а Донателло — нет. Зато он умел танцевать танго, но его старшие родичи танго не танцевали. Кьяра, впрочем, тоже. Но она постаралась утешить его — ну подумаешь, сейчас не танцуют, а лет через пять научатся!

Донателло сводил её к обеденному столу, они попробовали столько закусок, сколько смогли, попробовать всё было нереально, прямо как на юбилее его высокопреосвященства.

Они обошли весь музей. Донателло рассказал, что и где было в его бытность владельцем виллы. Прошлись по залам, побывали в комнатах сотрудников и в хранилищах. Конечно, нынешнюю Кьяру музейным хранилищем не удивишь, это не год назад, но всё равно было необыкновенно интересно.

И ещё они говорили. Обсудили все любимые книги, пересказали друг другу сюжеты некоторых из них, а ещё кино, здесь у Кьяры было первенство — она видела определённо больше фильмов, чем Донателло, и немного — театр, но тут как раз больше видел и знал Донателло. Говорить с ним было… почти как с доном Лодовико.

Она и представить себе не могла, что с парнем может быть просто интересно. Обычно знакомые парни хотели с ней вовсе не поговорить. Может быть, она где-то неправа и что-то теряет?

Объявили вальс, и Кьяра решительно потянула Донателло в сторону бальной залы.

Гаэтано хорошо запомнил сказанные отцом Варфоломеем слова: откуда, мол, вам знать, красива ли девушка, пока она вам ни разу не улыбнулась?

Так вот, Барбарелла была красива. И улыбалась именно ему и никому другому.

Сначала и он, и другие парни из палаццо Эпинале стояли наготове возле картин, монсеньор высказал догадку про холсты, как уязвимое место, и она оказалась верной. Тем временем сам монсеньор и отец Варфоломей проводили переговоры, и всё решили в пользу гостей, разве что пришлось обещать не болтать, но это и так понятно, про такое не болтают.

Барбарелла удивительным образом оказалась среди сильных мира сего, наравне с хозяином дома и ещё какими-то древними людьми. На прямой вопрос она только улыбнулась, пожала плечами и ответила — мол, так получилось.

Ещё в начале, когда великан Пьетро сказал — будьте моими гостями, она подошла, и с улыбкой извинилась за беспокойство, которое причинила ему и другим. Он только рукой махнул — какое ещё беспокойство, от такой красивой девушки не может быть никакого беспокойства! Тогда она серьёзно сказала, что первый танец у неё обещан по традиции, а о втором она просит его. И это будет вальс. Он ведь умеет танцевать вальс?

Вот кто бы знал, что пригодится наука маэстро Фаустино и донны Элоизы! Он удивился — разве в её времена танцевали вальс? А она состроила рожицу и ответила, что пришлось научиться, за столько-то лет, это проще, чем учить всех тех, кто младше, гальярде и вольте.

Гаэтано не знал ни про гальярду, ни про вольту, но подозревал, что можно спросить донну Элоизу, и она расскажет. Если понадобится.

Танцевать с ней вальс было почти как с донной Элоизой. Она скользила и вращалась очень легко, и улыбалась, и смотрела загадочно. И потом ещё сидела, рассматривала его костюм, и галстук, и запонки, и расспрашивала о нём самом и его жизни. Сказав мимоходом, что про её жизнь все и так знают, тут вообще не о чем говорить.

Потом они снова танцевали вальс, а потом пришёл сын хозяина и позвал Барбареллу в кабинет. Она извинилась, что бросает его прямо посреди танца, но позже вернёт ему любой танец по его выбору, и если он хочет — то с процентами.

Послала воздушный поцелуй и убежала.

Потом он видел её в том кабинете, где все они по очереди поклялись не разглашать ничего из того, что видели ночью. Интересно только, если с Кристофори год назад взяли такое слово, то как он книги-то свои пишет?

А потом она вернулась и сказала, что готова дотанцевать вальс до конца. Как раз объявили один, и они встали, и в этот раз он, кажется, понял, о каком коконе говорила донна Элоиза летом, когда объясняла, что если пара гармонична между собой во всех отношениях, то в момент вальса внешний мир перестаёт иметь какое-либо значение.

Только зачем же она нарисованная, а не живая!

Кьяра и Донателло обсуждали танцующих. Кто движется лучше, кто хуже, и почему так. Но вдруг Донателло нахмурился и повернулся куда-то в сторону.

— Эй, ты что делаешь?

Кьяра взглянула — там стоял Мауро Кристофори и что-то записывал в блокнот.

— А чего? Это телефоны не работают, а ручкой на бумаге писать никто не запрещал, — огрызнулся тот.

— Что пишешь-то? Снова книгу?

— Конечно! Такая идея классная! Смотрите. Он — настоящий. Она — нарисованная. Он увидел её, и она ему снится. А потом в рождественскую ночь случилось чудо, и они встретились во плоти — только до утра, до первого луча солнца. Никогда не писал любовных рассказов, но должно быть мегапопулярно, женская часть аудитории обрыдается! И поставит мне много лайков! Круто же! Ты, положим, про лайки ничего не соображаешь, а вот барышня должна знать, что это такое!

— Ты бесстрашный или бестолковый, такое писать? — продолжал хмуриться Донателло.

— Я нормальный, — обиделся Мауро. — А что теперь, как деньги-то зарабатывать? Жить-то все хотят, и не у всех наследство, и даже если вдруг наследство, у меня ещё два старших брата!

— И как ты заработаешь? — не поняла Кьяра.

— Как-как, буду за денежку продолжение писать! А люди подсядут и денежку будут мне переводить! Я на самом деле на романе вот про них, — Мауро кивнул на танцующих многочисленных Донати, — неплохо раскрутился!

— Да, роман классный, мне понравился, и Франческе тоже, — подтвердила Кьяра. — А донна Элоиза сказала как-то мутно, я не поняла, понравилось или нет. Но она подтвердила, что у тебя легкий стиль и хорошая грамотная речь. А в наше время это дорогого стоит. Так что ты молодец, на самом-то деле.

— А отец Варфоломей сказал, что лучше бы я монографию написал, — вздохнул Мауро.

— А ты что от него хотел? — рассмеялась Кьяра. — Он не любит развлекательную литературу. Он в обычной жизни романов не читает, это тут по делу пришлось. Скажи, а ты танцевать умеешь?

— Вот ещё, — фыркнул Мауро. — Делать мне больше нечего!

И сразу же отошёл.

А Кьяра и Донателло переглянулись и рассмеялись.

Мауро Кристофори родился в такой семье, где родители возлагают на детей большие надежды. Отец в юности не смог выучиться ни на художника, ни на искусствоведа, и отправил заниматься живописью всех четверых своих детей.