– Ты чего не спишь? – из забытья его выдёргивает брат, по ощущениям, так за волосы, и, недовольный ещё, хмурится, сложив руки на груди.

Он в безразмерной худи с «Металликой» – буква «М» на ней практически стёрлась, – и та на нём висит.

– То же могу спросить и у тебя. Домашку делать пришёл?

– Заткнись, Эшли! Это не твоё собачье дело!

– Моя помощь не бесплатна, – продолжает как ни в чём не бывало, смотрит свысока, тоже с вызовом, но не таким, как у

– Эй, ты меня вообще слышишь?!

– Конечно. Ты сказал, что очень уж хочешь, чтобы за тебя решили простецкие задачки, которые может решить любой детсадовец.

– Ну что с тебя взять? Дебил. Сам справлюсь, как и пять последних лет, так не мешайся только под ногами, дылда! Вста… черт!! – Он впивается себе в кисть ногтями и закрывает усталые от бессонной ночи глаза. – Шутить одну и ту же шутку годами – они ошибаются в тебе, Эш, ты просто-напросто имбецил. Непроходимо тупой, эгоистичный, а в оскорблениях этих нет никакого запала.

Джо болезненно бледный, волосы спутались настолько, что в который раз кажется – их только отстригать под ноль, потому что кудри – это не для едва справляющегося со своим психическим расстройством подростка.

Эшли отшучивается, тоже что-то про колени, и ставит ультиматум:

– Если ты решишь всё за полчаса, я скажу, как заставить этих училок отстать от тебя раз и навсегда.

– Отва… Стоп, откуда ты знаешь про училок?! – Джо аж встрепенулся, перевёл свои стеклянные глаза с фиолетовыми кругами под ними – те куда ярче радужки, смотрит Эшли в глаза, будто ему снова десять.

Забавно это, он растерял всю свою спесь, весь свой гонор, настолько устал, что уже не до этого, забавно – правильное слово для этого, ты молодец, Эш, очень чуткий старший брат.

– Не скучай, мелкий.

– Какая же ты сука!

Мама бы эти крики услышала – и была бы крайне довольна тем, что брат медленно дозревает до того, чтобы рассказать обо всём хотя бы кому-нибудь из класса, и немного раздражённая, что Эшли так и не научился быть до конца честным с ними, если бы только она не укатила кататься вместе с Арчи или он наконец-то лёг спать? Если уж кто и может уложить его спать, так это мама, которая сейчас где-то выжимает сотку.

На крики эти никак не реагирует, ну, разве что машет рукой небрежно, когда забирает кофе с собой. Одной чашки маловато будет, вернее, так всегда было, но сейчас он чувствует себя таким бодрым, каким не бывает и от литра напитка, вот и идёт по тёмным коридорам до комнаты, думая о своём, личном.

О Томе.

Такая вещь, забавная очень, именно рокерами, а не роком, не были забиты мысли с тех пор, как он нашёл ту рыжую вокалистку из местной метал-группы. На концерты к ней ходил, стоял в первом ряду, делал совместные фото, хотя и не увлекается таким – ему не творцы вставляют, а творенья. И музыка отлично отделяется от личности, так что Эшли чужды эти влюблённости в кумиров, да и нет у него кумиров как таковых.

И вообще, это всё была надоевшая всем до ужаса шутка, ответочка на ярлык от любимого младшего брата «лесбуха».

Повторять это можно как мантру, твердит про очередной пранк, да хоть до второго пришествия антихриста, толку?

У Эша всё ещё не отвалился член, а ногти он так же красит.

В чёрный.

Конечно, у всего есть своя цель, и девушка эта вспоминается в контексте того, как быстро его увлечение прошло.

Да тут даже и не увлечение вовсе, а так, какая-то бессмысленная ерунда, да ещё и в женатого мужика, годящегося Эш в отцы, с очень доброй и нетоксичной фанбазой, готовой вскрыть вены, чтобы свою любовь к любимке доказать. И Том и знать не знает, что тут Эш нарисовался со своей любовью, и – давай не будем себе лгать – ему глубоко плевать, и Эш, при всей своей неотразимости, остроумии, стиле и глубоких философских познаниях, получит только то, что и все фанаты, – мерч, и если тот будет в хорошем расположении, распишется на футболке, а не попытается спалить её своей зажигалкой.

А ещё Эшли не нужны отношения, и секс переоценён, да-да-да, все эти модные нынче у молодёжи установки. Ещё любви нет, это всё биохимия мозга, болезнь и помутнение сознания, через три года тебе самому вспоминать будет стрёмно всю эту чистую и искреннюю.

Эш садится на заправленную кровать, только сейчас понимая, что всё это время играло что-то странное из маминой коллекции того, что даже Арчи слушает с трудом, и то больше из солидарности, чем интереса.

У Эшли не вышло бы. На их месте плееры бы полетели в мусорное ведро, из телефона удалилась вся тысяча треков, и вместо баров и хат алкоголь распивался бы дома, а чтобы совсем не сойти с ума – классика и оперетта на вынутом из мусорного ведра плеере.

Надо бы включить свет, да лень, и уже с минуту на минуту будет рассвет на сером пасмурном небе, который никто так и не увидит, всего лишь станет на пару тонов светлее.

Главное, чтобы не пошёл дождь, подводка у него не водостойкая, хреновая была идея на ней сэкономить.

Когда снова музыка замолкает, голову занимают мысли – Эшли снова в той комнате.

Ослабевшие руки не слушаются, и револьвер, похожий больше на детскую игрушку, он не больше ладони, дулом прижат под подбородком – вот что он видит.

Это всё тот же – этот чувак выглядит на самом деле ужасно, как и в прошлый раз, но сейчас картинка стала ярче.

Эшли может разглядеть, даже какой в этой комнате линолеум – бежевый, с оттенками рыжего и с геометрическим узором, похожим на тот, что был в комнате его родителей, пока те его не поменяли в прошлом году.

Видение это никак не мешает пить кофе, чашка горячая слишком, и приходится держать её осторожно, чтобы не обжечься.

Так, следующим же видит разбросанные на полу вещи – портсигар, доллары, какие-то тряпки.

Это помутнение сознания не может не настораживать, но пока выводы делать рано, самое разумное сейчас – наблюдать. И только в том случае, если не справится, просить помощи у родителей. Хотя кого обманывает?

Найдёт психиатра потолковей и скажет только тогда, когда диагноз поставят.

Скорее всего, это попросту подростковая блажь и крыша протекает от зубрёжки – прошлую ночь было не до сна, все ночь корпения над учебниками, чтобы следующий месяц пинать балду.

– Эй, в школу опоздаешь, просыпайся, имбецил!

– Невежливо так разговаривать со старшими.

– Больно у тебя настроение хорошее, ещё и слушаешь голимую попсу, пи… др.

Эшли горестно вздыхает, вернее, делает вид, и тут же встаёт с кровати, а пока идёт в ванную глаза красить и посмотреть под хорошим светом, продержится ли лак ещё один денёк или стереть его к херам.

Интересно, Тому бы понравилось?

Он бы точно оценил, как Эшли охрененно, если не сказать охуенно, не материться – как-то беспонтово это, он же не гопарь какой и не брат, вышел уже из возраста, когда кроешь нецензурною бранью всех подряд, чтобы казаться крутым…

Охрененно выглядит с чёрным глянцем на ногтях и чёрным карандашом, а самое главное, он Тома понимает лучше всех этих стервозных родивших вокалисток.

Думает так, конечно, в шутку, это всё несерьёзно, забавный прикол для тех, чей ай-кью выше скромной отметки в «кое-как набрал девяносто, но ничего, зато мне тёлки дают, а задротам нет».

Если быть до конца честным, в последнее время чувствует какую-то апатию: ни тесты, сданные на сто баллов, ни универ, в котором его готовы с руками оторвать, только бы он учился у них, ни лучшая подруга, исправно пишущая ему каждый день, и видно по ней, что на Эшли ей не наплевать, не из вежливости спрашивает, как дела, – всё это перестало радовать, чувствует себя как кот, которому отрезали яйца.

Ничего уже не радует.

А тут подоспела такая забавная приколюха – сыграть во влюблённую фанатку и её влажные сны о том, как она не просто девушка кумира – она его жена, любимая и единственная, ну, забавно же.

Вот Эшли и ухмыляется в зеркало, смывая пену и почистив зубы, придирчиво осматривает свои ногти и делает вывод, что ещё один день выдержат, а после школы уже можно перекрасить.