Так что это родители, да.

Арчи на него не смотрит, так, краем глаза, а сам отстукивает ритм по колену, им же и елозит – уже не рэпер с малиновыми дредами и пирсингом, зашился после тоннеля, вынул все гвозди, свёл татуировки и теперь обычный человек, с женой и двумя детьми, пиво вон пьёт по утрам с женой.

– Доброе утро, Эш.

Он хочет казаться расслабленным и что сидеть вот так со своей женой – это кайф.

Но Эшли видит только глубокую трясину депрессии – мрачняк, тоску и беспросветный мрак.

И никак тут не поможешь, и дело даже не в деньгах и не в том, что сначала заниматься сексом без презерватива, а потом ещё раз – ну, раз не получилось у первого, то второй точно сделает нас нормальными – или чего там они хотели, – не проканало.

Мама встаёт со своего места и подходит к чайнику, включая его, достаёт его любимую кружку и сыпет кофе в самый раз, его обычную дозу.

– Карин, ты так и не ответила на вопрос.

– На какой вопрос? Сосалась ли я с тем бэк-вокалистом? Ответ – нет. Жалею ли я об этом? Ответ – нет, не жалею, тем более что он сторчался за полгода. И зачем мне такое счастье нужно? Тем более что у меня есть ты, как слез с кислоты, вообще красавчик. Серьёзно, я бы на тебе ещё раз женилась, если можно было бы, – мама произносит это абсолютно нейтрально – никак, без насмешки, неиронично, просто как факт, и прочесть её невозможно.

Эшли – как кэп: «Люди! Этот разговор не о том, с кем мама целовалась по пьяни десять лет назад, одумайтесь бога ради, это серьёзно!!! После таких разговоров за сигаретами и уходят!!!»

А толку-то кричать?

– О чём весь сыр-бор? Снова о ваших бывших пассиях? – говорит вкрадчиво, ухмыляется даже, как всегда, но, чудеса, не раздражает совсем.

– Пассиях? Рано тебе ещё такие слова знать, я в твоём возрасте знала, только где проходку достать, да так, чтобы раком потом не стоять, и сигареты.

Она улыбается, но это ничего не значит, она всегда улыбается, улыбается и сейчас, расписываясь в собственном педагогическом бессилии – когда уже ты проебалась настолько, что и остаётся, как подружки, говорить о ебырях.

– Сигареты – отстой.

– Конечно. Для детей, – Карина парирует тут же, наливая кипяток, и перемешивает ложечкой. – Твой кофе. А теперь оставь родителей заниматься без света. Ночью, за закрытыми от всяких ребят, тырящих у родной матери сигареты.

Эшли только горестно вздыхает, отпивая крошечный глоток.

– Мне снился гитарист, но поёт он тоже неплохо, а тебя фронтмен целовал в юности, эта напасть у нас семейная.

– Что за гитарист? – Арчи лениво ковыряется в йогурте, но никогда не теряет Эшли из поля зрения, приглядывает.

Ну, Эшли от этого ничего не потеряет, а отца развлечёт, так что…

– Том Бёлер, – про то, что тот мёртвым был, он умалчивает, не хочет вспоминать эту жуть, даже не столько этот жмурик-металлист его до костей пробирает, как то, что там и без огнестрела всё не очень хорошо – он же наркоман героиновый.

Эшли настолько сторчавшихся не встречал, только в одной, последним интервью их тогда, в семь лет, пробрали, да так, что клятвенное обещание дяде – гашиш никогда не курить, и вообще за всякий ЗОЖ, даже пиво не пробовать, а то мало ли, пересядут на героин и…

– А. Хорошо играет. Остепенился к тому же. Дважды. Дай Господь и торчать перестанет. – Арчи всё так же избегает прямого контакта – привычка.

– Да не, максимум пересядет с одного дерьма на другое. И выглядит стрёмно, никогда не понимал, что люди находят в наркотиках. – Тянет кофе медленно, по глотку, чтобы не обжечься, задумчиво смотря на предрассветный сумрак за окном.

– А он в тебя. – Другой отец на его месте бы только ещё раз подытожил, что наркотики – это яд и смерть, дерьмо, от которого нужно держаться подальше, если не хочешь сдохнуть на обочине и чтобы от тебя все родственники отреклись, а ещё подцепить ВИЧ. Но только не Арчи.

Правда, Эшли подозревает, что, если всё же сядет на иглу, папа не обрадуется.

Она бросает:

– Да иди ты.

А после сгребает пустые бутылки в пододвинутую к столу урну, пока Арчи выглядит так, будто прямо тут завалится спать, откинувшись на стуле.

Чёрные круги под глазами отлично смотрятся, почти как мамины стрелки, только под нижним веком.

– Так что за сон?

– Сон как сон. Обычный. Спасал котят из пожара, наткнулся на Тома. Лучше мне сами скажите: чего сидели без света? По вашему виду видно, что не ложились ещё, – это пальцем в небо, но нужно же чем-то их отвлечь от этого дурацкого сна, который почему-то Эшли смущает до чёртиков, и совсем не хочется о нём рассказывать родителям.

Это вызывает ухмылку, ничего не может с собой поделать, незаинтересованную, отстранённую и неизменно саркастичную.

Арчи ничего не говорит, Эшли ему благодарен, правда, зная, каким настойчивым тот становился в попытках помочь ему открыться.

Разве что тянется к кружке с остывшим зелёным чаем – видимо, до того, как достать пиво, они попытались в культурность – тут же дети, вы же ради них послали психоделики и водку, отрезали дреды – вот и появился на столе зелёный чай.

Эшли же зелёный чай ненавидит всей своей чёрствой, прогнившей, отверженной богом, грязной душой, а ещё посидеть тут в одиночестве, собраться с мыслями и подумать, как бы достать плеер так, чтобы не возвращаться в комнату и не будить младшего брата.

Всё решается даже слишком просто, подозрительно.

Эшли щурится на протянутый айпод, но брать не спешит, ждёт, что же ему такого скажет мама.

– Вот. Он тут весь, даже пара лайвов, – голос у неё подозрительно тёплый, и в то же время в нём есть горечь, и Эшли будет долго ещё вспоминать это утро, когда жизнь окончательно пойдёт по пизде и в ней появится та самая марихуана и гашиш, и совсем безобидный, в отличие от первых двух, героин – отличное лекарство от кашля, даже детям можно.

Они, конечно, не придут одни, но сейчас он только благодарит за плеер, берёт его чуть погодя, момент этот затягивается, и на всё это с ленивой усмешкой смотрит Арчи.

– Я кататься. Тебя ровно к девяти подброшу, – она мгновение смотрит на Эшли, и в её глазах мелькает что-то – на её каштановые волосы причудливо падает свет, только вот это не чудо и хорошая работа оператора – всего лишь маленькая коричневая бабочка летает вокруг люстры, но это что – не Карины, приобнимающая Эшли, да так, в шутку, чтобы отбились только потому, что шутка тупая.

– Ладно. – Встаёт с места, оставляя недопитый чай, и уходит вслед за женой с дежурным «не опоздай в школу».

И что это было?

Свой плеер она обычно никому не даёт, как и Эшли, а тут расщедрилась ни с того ни с сего, подозрительно это.

Да и мысли эти дурацкие: послушать до школы того чувака, когда можно прошерстить мамин плеер и найти что-нибудь интересное и непопулярное, но оттого не менее офигенное – у Карины чутьё на «клёвый музон».

А вместо этого он даже и не слушает толком, погружается в себя, пропускает в отыгрыше слова, не замечая, как следующая уже включается, в голове одна эта сцена – Тому перетянули руку и через тонкую иглу вводят героин.

Он видит всё так подробно, до мельчайших деталей…

Иногда быть гением – сущий отстой, в такой ответственный момент думает об их сходстве поразительном, разве что ногти тот не красит и не подводит глаза.

На самом деле Эшли и сам понимает, что хочет попросту отвлечься от его мертвенно-бледного лица: кожа как мел, бескровная и одновременно синюшная, впалые глаза, чистые, как хрусталь, такие же удивительно красивые.

И рядом лежит револьвер, заряженный пока тонкая иголка в вене, но главное совсем не это, а то, как он смотрит Эшли в глаза. Опустевшие и неживые они должны быть, и со зрачком что-то нехорошее, но всё, что он видит, – это вызов. Губами обескровленными он не усмехается, но одной секунды интимного контакта их глаз хватит на то, чтобы увидеть в них волну-убийцу, разбивающуюся о скалы, и белую, шипящую, как газировка с «Ментосом», пену.