– Мам, ты злая, – с укоризной замечаю я. – Кэтлин на самом деле болеет.

– Знаю, – отвечает мама. – И откровенно этим наслаждается. Посмотри, что она мне вчера прислала.

Мама сует мне под нос телефон. На экране сообщение от Кэтлин: «Пожалуй, я бы чего-нибудь съела. Если бы ты приготовила мне тосты вот такого оттенка». Фотография тоста прилагается.

– Господи боже.

Моя сестра настоящее чудовище.

– С первого раза нужный оттенок у меня не получился, – продолжает мама, – так Кэтлин нашла в себе силы встать со смертного одра и вернуть заказ на кухню…

Я смотрю на нее раскрыв рот, как удивленный котик из Интернета.

– Я понимаю, что мы теперь живем в замке, но это не значит, что Кэтлин должна вести себя как принцесса.

– Как будто она раньше вела себя по-другому, – вздыхаю я. – Мне пора, а то на автобус опоздаю.

– Я поговорю с Брайаном, – обещает мама, провожая меня до двери.

Вот только я не знаю, о ком она собирается с ним говорить – о Маму или о Кэтлин.

День проходит довольно скучно. За ланчем я сижу с ребятами из Баллифрана и слушаю, как они обмениваются шутками для своих. Переглядываюсь с Уной – все-таки мы с ней обе новенькие и пока не до конца освоились. Я пытаюсь на корявом французском поблагодарить ее за круассаны, но выходит что-то вроде «я съела чудесный подарок твоего папы». Уна не понимает, о чем речь: отец не сказал ей, что угостил Брайана круассанами. Теперь я мечтаю провалиться сквозь землю. Нужно было попросить Кэтлин на меня покашлять. Уж лучше умирать от простуды, чем вот так сгорать со стыда.

Но в автобусе Уна садится рядом, и хочется верить, что она не считает меня больной на всю голову. Или ей нравятся больные на всю голову. Мы непринужденно болтаем, и я наслаждаюсь тем, что мне не приходится судорожно придумывать, о чем спросить и что сказать. Я просто слушаю и говорю. Как обычная девушка, у которой наконец появилась подруга. Уна – просто подарок небес, и я им искренне благодарна. Она согревает меня своим теплом, и я чувствую, что важна сама по себе. Надеюсь, она чувствует то же. Не удивлюсь. Когда Уна выходит из автобуса, она машет мне на прощание и только потом разворачивается и уходит. Для меня это имеет огромное значение.

На нашей остановке стоит Брайан. Он ждет меня с чашкой чаю. Вернее, с двумя – одна для Лейлы. Она благодарит его так, словно в чашке жидкое золото.

– Я подумал, что будет здорово пройтись вместе, – говорит Брайан, когда Лейла поворачивает к своему дому.

Я киваю – спасибо.

Повисает неловкое молчание, я отпиваю чай. Идеально – горячий, крепкий и молока ровно столько, сколько я люблю. И даже не пришлось посылать Брайану кучу фотографий, чтобы объяснить, как его готовить.

– Твоя мама сказала, ты спрашивала насчет Маму. И я решил, что лучше мы прогуляемся и все обсудим. С Маму никогда не угадаешь, где ее встретишь. Она как кошка.

Я улыбаюсь:

– Идет, куда вздумается.

– Маму всегда так делала. Замок ведь и ее дом тоже. Ей многое пришлось пережить.

– Вы с ней родственники?

– Она дальняя родственница моего отца. В молодости уехала из Баллифрана, а потом потеряла все и вернулась. Мы дали ей крышу над головой, потому что она член семьи.

– Как грустно, – говорю я. Мне и в самом деле жаль Маму.

– Да уж, – соглашается Брайан. – Все эти годы она помогала местным. И заботилась обо мне после смерти отца. Мне тогда было нелегко. – Он сглатывает, кадык ходит вверх-вниз. Улыбается уголком губ. – Но я не только поэтому хотел с тобой прогуляться. Иногда легче поделиться горькой правдой, если говоришь о других вещах…

Я неловко глажу его по локтю. Сейчас самый подходящий момент для того, чтобы обняться, но, подозреваю, ни мне, ни Брайану это не понравится.

– Мой отец был очень, как бы сказать, авторитарной личностью. И долгие годы я жил один. Настоящее чудо, что я встретил Шейлу и вас с Кэтлин. Но у старых людей свой взгляд на мир. Они боятся перемен. А тут я женюсь, люди из деревни начинают реже заглядывать в замок, и Маму чувствует… Даже не берусь гадать, что она чувствует. Но я хочу, чтобы мы были к ней добры. К ней и друг к другу.

– Понятно. – Я медленно киваю.

– Ты чуткая и отзывчивая, Мэдлин, – продолжает Брайан. – Но я не хочу, чтобы тебе было неуютно в собственном доме. Поэтому, если вдруг между тобой и Маму возникнет недопонимание или из-за нее ты почувствуешь себя неловко, надеюсь, ты придешь и расскажешь мне.

У Брайана странный, напевный выговор. Мы думали, что все в Баллифране будут так говорить, но нет. Только Брайан.

Я думаю о Матушке, о том, что значит потерять все. Мне вдруг становится жарко в пальто. Хочу раздеться, пойти на кухню и выпить чая. Брайан рассказывает мне то, что я должна знать, но у меня голова идет кругом.

Брайан берет меня за руку:

– Мэдлин, у тебя лицо красное. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Я…

– Видимо, зараза, которая свалила Кэтлин, и до тебя добралась. А тут я со своими прогулками на холоде. Прости, пожалуйста.

– Все хорошо, Брайан. Я рада, что мы прогулялись.

Он улыбается:

– Я тоже. Если я вдруг переусердствую в своем стремлении стать образцовым отчимом, ты дай мне знать, ладно? Я в этом деле новичок.

– Но у тебя отлично получается. – Я поднимаю чашку с чаем. – Это тянет на золотую звездочку.

– Спасибо, Мэдлин.

Я думаю об одиноком мальчике, каким был Брайан, и о женщине, потерявшей все и вернувшейся в родную деревню. Глажу кончиком пальца пакетик с солью, который лежит у меня в кармане. Нам всем нужно утешение. Нужны вещи, которые оградят нас от беды. Чем больше людей я узнаю, тем отчетливее понимаю, что каждый из нас по-своему сломлен. Неужели в этом и заключается суть взросления? В том, что мир снова и снова тебя ранит.

Брайан уходит в свой кабинет, ему нужно разобрать какие-то бумаги. Я отправляюсь на кухню. Мама готовит ужин. Нарезает тонкими ломтиками красный болгарский перец. Затем смахивает ломтики в миску и принимается за лук.

– Будешь делать уроки? Или поможешь мне? – спрашивает она.

Я отвечаю утвердительно на оба вопроса. И чувствую себя лучше, чем за весь день.

За ужином я сыплю немного соли на ладонь. Смотрю на нее. Пальцы до сих пор горят. Видимо, я все-таки заболела – меня по-прежнему лихорадит. Сердцебиение замедляется, когда я сжимаю белые крупицы соли.

Мама глядит на меня с потаенной тревогой:

– Дорогая, выброси это. Не нужно.

Я делаю, что велено, ощущая себя каким-то уродцем. Маму копается в саду. Полагаю, хоронит одного из своих многочисленных недругов. В голове звучат слова Брайана. Мне следует быть добрее. Закончив, Маму уходит – прямая спина, гордая осанка. Вместо соли на моей ладони пустота. Я возвращаюсь к столу.

И ем, почти не ощущая вкуса еды.

Соль. Я просыпаюсь в темной комнате, ощущая жгучую потребность в соли. Столбики моей кровати вонзаются в ночь, подобно стволам деревьев. Веток я не вижу. Пустое гнездо за моим окном ждет. Я должна на него посмотреть. Должна к нему прикоснуться. Опускаю босые ноги на пол и вздрагиваю от того, какой он теплый. Пол с подогревом, напоминаю я себе и различаю тихое рычание в глубине. Можно вообразить, что я ступаю по огромному спящему зверю.

Распахиваю окно и тянусь к крохотному гнезду. Внутри него крохотное яйцо. Круглое, как капля воды, и холодное, как камень. Тяжелое на ощупь. На дворе зима. Горный ветер впивается в кожу. Побаюкав яйцо в ладонях, я забираю его в комнату и закрываю окно. А ночь пусть подождет снаружи.

Кремовая скорлупа покрыта рыжими крапинками, будто смазанными каплями крови. Я закрываю глаза. Ветер бьется в стекло. Как одиноко умирать здесь, когда вокруг никого. Вот ты человек, а вот всего лишь тело. Улика. Тебя исследуют и изучают. Яйцо теряется в моей руке. Я дотрагиваюсь до него пальцем, и оно рассыпается в пыль, совсем как крылья бабочки из моего детства. Тогда я еще не знала, что некоторые вещи трогать не стоит. Мельчайшие частицы опускаются на пол, подобно пеплу. Уже не угадаешь, чем они были мгновение назад. Жизнь обратилась в смерть.