– В вашем классе тоже будет парочка Коллинзов, – говорит Брайан. – Эдвард и Шарлин. Славные ребята.

Я таращусь на обойденный вниманием бритвы пучок волос у Брайана на подбородке, делая вид, что внимательно слушаю. Но черные и седые волосы, пробивающиеся через бледную кожу, занимают меня куда больше. Интересно, а какова роль Брайана в деревне? Наверное, он мозг Баллифрана. Уж вряд ли сердце.

С тех пор как Кэтлин узнала об убийствах, она называет замок Брайана не иначе как дворцом убийств. Я пытаюсь ее осадить: тела-то не в замке нашли. Но что-то не дает мне покоя. Где-то глубоко внутри железной занозой засела тревога. Я царапаю ногтями кожу сквозь слои одежды. Кэтлин тычет меня пальцем в ребра и вопросительно вскидывает брови. Я опускаю их обратно. Все будет хорошо. Я знаю. Мы проезжаем мимо знака «Fáilte go Béal Ifreann» – «Добро пожаловать в Баллифран», и Брайан останавливается в деревне, чтобы купить чая и молока. Мы плетемся за ним в маленький магазин и изучаем полки под любопытными взглядами других покупательниц.

– Это мои дочери. – Брайан представляет нас женщине, которая скучает за прилавком.

Она машет ему, чтобы убрал кошелек.

– Считай это свадебным подарком. – Голос у нее бодрый, а вот лицо какое-то неживое. – Рада познакомиться, девочки. Я Ясинта.

Кэтлин косится на меня с таким выражением, словно хочет сказать: «Ну еще бы».

У нее предвзятое отношение к этому имени. Прежде моя сестра была знакома с одной Ясинтой: девушка оказалась до того скучной, что произвела на Кэтлин неизгладимое впечатление. Мы садимся обратно в машину, и Брайн отключает аварийку. Судя по всему, в Баллифране можно парковаться на двойной желтой линии, если тебе нужно «только в магазин заскочить».

Мне от этого не по себе.

Правила ведь не просто так придумали.

Едем дальше.

Колесим по деревне, я ловлю себя на том, что выглядываю на улицах людей, – и не нахожу. Рука Кэтлин задевает мою, и на ее лице проступают те же чувства, что одолевают меня. Те же – и все-таки другие.

Хелен Гроарк когда-то была такой же, как мы. Живым человеком – до того, как стала историей. Девушка, пропавшая в лесах четыре года назад. В то время она была нашей ровесницей, может, чуть постарше. Исчезла по пути домой из школы, хотя там идти всего пятнадцать минут. Через шесть месяцев ее нашли в горах. «Свежий труп» – так сказали в полиции. Изучили части тела, которые смогли найти. Кисть руки – пальцы вымазаны в блестящей фиолетовой краске. Несколько зубов с обрывками брекетов. Остатки грудной клетки. После смерти твоя телесная оболочка превращается в мозаику, которую разглядывают, собирая по крупицам.

В отсутствие тела – во всяком случае, большей его части – сложно сказать, что стало причиной смерти. Можно проводить анализы, гадать, строить предположения. Пытаться определить, что растащили звери, а что было отрезано. В газетах писали о следах зубов – видимо, поработали дикие млекопитающие. Помню, я еще задумалась, что за животное позарится на человека. Волков в Ирландии больше нет. Медведей тоже. Неужели лиса или крупный горностай?

Кэтлин перечисляла имена мертвых девушек в качестве аргумента, почему ей не слишком хочется переезжать в Баллифран. Аманда Шейл, Нора Джинн, маленькая Бриджит Ора. Пятнадцать. Двадцать. Шестьдесят лет назад. Все они были примерно нашего возраста. Друзья Кэтлин выискивали информацию о них, а потом обсуждали, как стервятники, жадные до кровавых подробностей. Осколки бедренных костей, капли крови на камнях. Горы здесь бледные, словно кто-то выпил из них весь цвет. Сквозь зеленый просвечивает серый. Это непохоже на то, к чему мы привыкли. Тут нужно хорошенько потрудиться, чтобы вырасти. Несложно представить, как по окрестностям рыщет смерть. От этих мест веет голодом.

Мы проезжаем мимо почты и маленькой церкви. Мимо школы, где с понедельника будем учиться. Мимо заправочной станции, где древняя колонка соседствует с пластиковой табличкой с цифрами «99». Коричневая краска давно потрескалась и облупилась. Меня не оставляет ощущение, что у всего в Баллифране срок годности истек задолго до нашего рождения.

На склонах холмов пасутся овцы, похожие на использованные ватные шарики, – такие же грязные и помятые. Мы останавливаемся, чтобы пропустить стадо. Я разглядываю пейзаж, в наушниках гремит музыка. Будущее не внушает оптимизма.

В Корке, когда мы еще жили в своем доме, в окружении своих вещей, было легче относиться к происходящему как к приключению и думать, что все сложится как надо, несмотря на расстояние и мои личные заморочки. Мы переезжаем в замок. В настоящий замок на холме. Потом до меня дошло, что в книгах и фильмах старинные дома на холмах не сулят ничего хорошего, если, конечно, вы не мечтаете влюбиться в загадочного мужчину, который хранит по меньшей мере одну страшную тайну. Меня, откровенно говоря, подобная перспектива не привлекает. Искренне надеюсь, что до этого не дойдет.

– Все будет в порядке, – твердила я Кэтлин, а еще своему отражению в зеркале. И друзьям. И маме. И растениям в саду. А сама нет-нет да и нащупывала в кармане маленький бумажный прямоугольник с крупицами соли внутри. Я знала, что ничего не в порядке.

Кэтлин на протяжении всего переезда – хотя кого я обманываю? с самого рождения! – переживала преимущественно о том, что ей уделяют недостаточно внимания. Наши друзья сходят по ней с ума, а я чувствую себя гарниром при главном блюде. В глазах моей сестры есть нечто особенное. В ее лице. В том, как она держится. Она притягивает людей, и они сразу в нее влюбляются. А меня нужно распробовать. Как икру. А Кэтлин – чипсы со вкусом трюфелей, поданные в миске с космическими узорами. Восхитительные на вкус и однозначно круче всех вокруг.

– Мэд, подобные события отравляют энергетику места, – сказала Кэтлин на прошлой неделе. Мы стояли возле мусорных баков позади школьного двора, куда все бегали курить. Тогда наш переезд еще казался чем-то нереальным, услышанной краем уха забавной историей. – Оно все впитывает и хранит. Выжидает…

Я посмотрела на сестру: школьная форма сидела на Кэтлин как влитая. Моя одежда никогда себя этим не утруждала. Волосы Кэтлин стягивал обруч, и почему-то на ней он смотрелся уместно. Как будто резинки для волос были слишком очевидным выбором и требовали чересчур больших усилий.

Я усмехнулась:

– Кэтлин, да ты родилась, чтобы жить в замке. Расслабься.

Машина по-прежнему катится вперед, а я вспоминаю ее лицо – сдержанную улыбку, искорку в глазах. Кэтлин любит драматизировать. Но те девушки были живыми людьми, а не щепоткой перца для ее историй. Я чувствую тяжесть в груди, как будто мне сложно дышать из-за пелены смерти, в которую Кэтлин облекла это место. Дом Брайана. Меня бросает в жар. К горлу подступает желчь, и я думаю: «Сколько нам еще ехать?»

Брайан нависает над рулем, ссутулив худые плечи. Он всегда выглядит слегка напряженным. За этого мужчину мама вышла замуж несколько недель назад. Синие платья, зал администрации. Ее руки в его руках, его кольцо – там, где прежде было папино. Мы заранее согрели его в ладонях – это стало нашим благословением. Кольцо показалось мне очень тяжелым, куда тяжелее золота.

– Девочки, я хочу стать для вас отцом, – сказал Брайан вечером накануне переезда. – Хорошим отцом, не таким, как мой. Он требовал, чтобы я его уважал, но не считал нужным уважать меня. – Брайан закрыл глаза. – А после его смерти… У отца было много секретов. И я потратил немало времени и сил, чтобы за ним прибрать. Хотя он вряд ли сказал бы мне спасибо.

– Похоже, твой отец был тем еще мудаком, – заметила Кэтлин, и я ткнула ее локтем в бок.

Брайан спокойно посмотрел на нас. Его лицо было гладким и чисто выбритым.

– Наверное, ты права. Он был, как грится, непростым человеком. – Брайан вздохнул. – Я хочу быть лучше него, но чем больше я узнаю о его делах, тем сильнее… Все очень сложно. В основном речь идет о налогах. Не буду забивать вам голову.

Но я бы не отказалась от подробностей.