Я поймал медика и подтащил его к впавшему в забытье Оганесяну.

— Что вы мне показываете? Что это за тряпки у него намотаны? У меня нет времени ждать, пока вы тут возитесь с неподготовленным раненым! — высказал он мне и тут же пропал с глаз, через секунду он уже ходил между носилками и осматривал раненых.

Как он понимал в этой неразберихе, кого куда отправлять, не знаю. Одних по его команде тут же тащили в операционную, других — в перевязочную, кто-то оставался на месте. Я поймал этого мужчину еще раз, когда он проходил недалеко от нас и показал на рану мехвода.

— Кто его сюда вообще привез? — начал он новую порцию претензий, выдавая их короткими резкими фразами. — Почему на полковом пункте рану не обработали? Вы что там, думаете, нам тут делать нечего? Что это за тряпье вместо повязки?

— Мы из окружения, доктор, — попытался объяснить я. — Что было, то и намотали…

— В перевязочную, — устало махнул рукой доктор, или кто там заведовал этим адом. — Будем чистить за этими коновалами, — и пошел осматривать раненых дальше, не обращая на меня внимания.

Я вышел на улицу, с наслаждением вдохнув свежий воздух. Как они там вообще выдерживают сутки напролет? При мне привезли еще две машины с ранеными и я тут же оказался припаханным выгружать их. Многие дороги не вынесли и этих несчастных складывали отдельно.

— Слышь, браток, тут пожрать хоть можно где? — спросил я у санитара, с которым мы вместе разгружали раненых. — Третий день ни хрена, кроме воды, всё по лесам бегали.

— Ну пойдем, соображу тебе что-нибудь, — сказал он. — Ты кобениться не стал, краскома из себя корчить, мол, не положено в говне ковыряться, и я тебе навстречу пойду.

Он куда-то сбегал и притащил в котелке еле теплые переваренные серые макароны, почти слипшиеся в один комок, кусок черного хлеба и кружку кипятка.

— Чем богаты, — сказал он, протягивая мне еду. — С чайком беда, хоть кипяточку похлебай.

С голодухи и переваренные почти несоленые макарохи показались мне очень вкусными. Похоже, делать мне здесь больше нечего. Оганесяна я сдал, полечат его здесь с недельку, потом отправят куда-нибудь воевать. Антонов сбежал, так что ответственности я ни за кого не несу. Поел — и хорошо. Надо думать, что делать дальше. Первым делом пойду к речке, помою котелок, негоже грязный отдавать. Да и самому помыться-почиститься надо, пока есть возможность.

В поисках укромного места, где можно было и помыться, и отдохнуть, я отошел от палаток медсанбата довольно далеко. То меня берег не устраивал, то дорога слишком близко. Наверное, я просто хотел уйти от увиденного. На войне самое ценное — покой и тишина. Есть возможность — пользуйся, а крови и грязи и так хватает, их искать не надо.

Вдруг я просто остолбенел. Прямо передо мной в воде на мелководье стояла… моя Ниночка! Такая, какой я ее запомнил! Присмотревшись, я понял, конечно — не она. Но волосы, спина, изгиб бедра — всё бывшей жены. Да и женщин я уже давно вот так близко не видел, чтобы вот так — в первозданной красоте…

Она, наверное, почувствовала мой взгляд, или я вздохнул слишком шумно, но повернулась ко мне. И даже не пыталась закрыться или показать свое смущение. Лет тридцать, наверное, или чуть больше. Красивая, черт.

— Посмотрел, военный? — спросила женщина, только сейчас медленно прикрывая руками высокую грудь с крупными красными сосками. — А теперь иди, не мешай мне.

— Извините, пожалуйста, — смутился я. — Просто… как наваждение какое-то… Вы так похожи на мою жену…

— Ага, вот прямо задница — один в один, да? — засмеялась она. — Ты бы хоть отвернулся, краском, приличия ради. Или сиськи мои не дают глазам оторваться?

Отвернулся, конечно. Чувствовал себя как пацан пятнадцатилетний, которого поймали возле бани, где бабы моются. Но как же она похожа на Ниночку! Не лицом, нет, чем-то внутри, что ли. Даже смех такой же, хрипловатый немного. И глаза зеленые.

— Так что ты там про жену рассказывал? — насмешливо спросила незнакомка. — Давай, я такие песни очень люблю. Наверное, она далеко, ты ее любишь и прямо сейчас в память о ней и в честь скорых подвигов на поле боя жаждешь осчастливить меня чем-нибудь? Или что-то новое придумаешь?

— Убили жену, — спокойно ответил я. — Сволочь одна, четыре года уже. Я ему отомстил. Как следует. А насчет осчастливить — как-то не придумал еще чем. Случайно увидел. Извините еще раз, пойду я.

— А как жену звали, лейтенант? — спросила она уже без насмешки, шурша одеждой.

— Нина. Ниночка, — ответил я. — А меня…

— А про тебя я не спрашивала, — оборвала она меня. — Ладно, раз не из таких… Часа через три подойдешь к перевязочной, знаешь где?

— Теперь знаю, — кивнул я.

— Вот, не обещаю, если получится, поговорим тогда. Все, пойду я, некогда мне сейчас, — и она прошла мимо меня, уже одетая в приталенную гимнастерку с двумя шпалами военврача второго ранга в петлицах и юбку до колен, сворачивая на ходу свои огненно-рыжие волосы в пучок.

— Зовут тебя как, незнакомка? — спросил я вдогонку.

Она остановилась на мгновение, повернулась ко мне вполоборота и сказала:

— Вот, если получится встретиться, там и познакомимся…, — и ушла, слегка покачивая бедрами. А я всё смотрел ей вслед, снова чувствуя себя пацаном.

Я помыл котелок, который так и держал в руках всё время. Хорошенько так помыл, с песочком, до блеска. Посидел немного и подумал, что судьба не только поганки подсовывает, как с этим возвращением на войну, но и вот такие неожиданные встречи. Я не я буду, если этого военврача не найду. Да и я ей вроде как понравился, не просто так же она встречу назначила. Если что, послала бы по-простому, а тут, видишь, в игры играть надумала, имя не назвала, хвостом крутанула. Цену себе набивает, не иначе. Ладно, посмотрим, чья возьмет, тот и сверху будет. Тьфу ты, в голову дурь одна лезет.

После уже и помылся, и портянки постирал, а то рядом со мной уже скоро мухи дохнуть будут. Надо сейчас санитара этого найти, взять одежду на сменку, да мыла. Пока возможность есть. А то покажись я сейчас на белый свет, начнут особисты нервы трепать, может оказаться и не до стирки. Эх, надо было того майора, что с Попелем был, фамилию хоть спросить. Кто знает, выживет комиссар, или нет — а лишний свидетель не помешает.

Даже получилось подремать немножко в тенечке. Хорошо. Первый раз за последние дни я был сам себе хозяин. Нет, Петя, врешь, не за дни — за годы. То лагерь с подъем-отбой, то дурдом, колонна с больными, танкисты… Точно, первый раз. Забыть хоть на полчасика про всё, что на белом свете творится — и просто полежать на берегу реки.

Чуть сырые портянки не мешали — лето же. Да и сколько я на том броде во всем мокром пробегал, пора бы привыкнуть уже. Обулся, отряхнулся, и пошел потихонечку к перевязочной, искать незнакомку.

Ах ты ж, Петя, поназагадывал, слюни распустил! Вот тебе и свидание приключилось, как мечтал! Тьфу ты, цветочков бы еще нарвал!

К сортировке на полном ходу подлетела полуторка, за ней другая. Сопровождающий из первой машины выскочил, закричал:

— Готовьте, массовые ожоги, химия! Шевелитесь, там еще везут!

И закрутилось: начали освобождать место, сгружать с машин погорельцев. Я в стороне стоять не стал, куда там, в такой запарке любые свободные руки наперечет. А там… Уж пришлось мне и танкистов видеть, что в танке своем запеклись, и в траншеях после огнемета, но такого… Даже рассказывать не хочется…

На людях прямо куски выгорели, вот веришь, до кости! Не все живыми доехали, видать, там в спешке бросали всех подряд. А, может, не доехали, бедолаги. Сразу возле сортировки завоняло горелым мясом, тряпками, и над всем этим сверху — какая-то химия, противнючая, тошнотворная. Многие, что там помогали, так на ходу и блевали. А что сделаешь?

Медики сразу все бросились, кто одежду срезать, кто уколы колоть, кто раны чистить. Молча, будто кино смотришь, а звук выключили. Муторно даже смотреть, как они так с людьми управляются. Да уж, работка у них, не приведи господь.