– Ирина вступилась и пообещала Федору выйти за него, ежели тот спасет брата?

– Не т рудно догадаться! Наш разговор о неприятии боярами Годунова, как родственника царя и претендента на престол. По сути наследников по линии Рюриковичей не осталось.

– Твоя сторона какая, Степан Владимирович?

– Понимаю и тех, и других. Бояре считают Годунова выскочкой, без рода, без племени. Годунов хочет увековечить себя правителем добрым и великим. Но ежели о деле, то я на стороне Годунова. Благодаря его стараниям развернули на Руси градостроительство, подготовку собственных мастеров, в Кремле водопровод построили. Годунов понимает значение деятельности Посольского приказа, повысил ставки, добавил высоких должностей, особо проявившимся дарует дворянские звания. Школе при Приказе дает деньги, обучение толмачей наладил.

– Делаем, что должно и будет, что будет. Плетью обуха не перешибешь!

– Поделился с тобой и легче на душе стало. Ну, что там у наших? Как батюшка себя чувствует?

– И супруга ваша, и жена моя в полной заботе о них со стороны ближних. Живут в полном спокойствии, войны и замятни туда не доходят. Только Дарье дорога назад пока не потребна. В ее положении лучше не рисковать, пусть уж в Чернопенье рожает.

– Мне тоже спокойней, ежели они живут у твоего батюшки. Мы тут как-нибудь сами управимся.

– Все-таки в Приказе чей верх будет?

– Кто кого пересилит. Ты сам прежде, чем волю кого-то исполнять, подходи ко мне, посоветуемся, подумаем.

– Кто мне, кроме вас, может поручение дать?

– В том то и дело в моду вошло, кто во что горазд. Порой такая сумятица творится, диву даешься.

– Дело к зиме, жизнь как правило замирает, послов меньше, и мы особо никуда не стремимся.

На Руси давно укоренилась житейская мудрость – сын во многом повторяет отца своего. Может быть не всякий раз, но применительно к Матвею таковое случилось.

Тайный лазутчик Степана Владимировича вернулся из польских земель, где пребывал в качестве учителя английского языка долгих четыре года. Он добыл сведения о подготовке поляками наследника царского престола под личиной спасшегося царевича Дмитрия. Лазутчик приложил невероятные усилия и узнал, что в личину рядится беглец русич из Костромского края. Узнал, что мать его полька, а отец, непонятных кровей, сгинул еще до рождения сына. Степан Владимирович сразу уловил два признака: выходец из Костромского края и мать полька. Все сошлось на Александре, который убежал в Польшу искать своих родственников-дворян.

Подобные сведения стоили лазутчику укрепившегося положения в обществе, его заподозрили в повышенном интересе к тайнам, и он был вынужден бежать домой.

Окончательно опознать претендента на царский трон мог только один человек – Матвей, знавший Александра, сына Барбары и Яруло с самого детства.

Степан Владимирович принял сведения и отложил докладную в ящик.

Дарья родила 28 декабря мальчика. Роды прошли без осложнений. Вес, рост малыша, состояние матери порадовали близких. Матвей в день получения известий сбегал к столяру, заказал детскую кроватку, накупил мягкой материи, добыл через знакомого купца два маленьких одеяла, шерстяное и пуховое. Но пока дела в Приказе не отпускали его мчаться в Чернопенье.

Степан Владимирович прекрасно понимал настрой зятя, он и сам готов был все бросить и рвануть туда, где находятся его жена, дочь и внук. За текущими делами прошла зима и уже в окно стучалось весеннее тепло. Неожиданно для Матвея появилась оказия. Зять смирно сидел в палате дьяка и внимал новое задание.

– К 1580 году Иоанн Васильевич понял, что войну с Польшей и Швецией проиграл. Война на две стороны изнурила Московию, утомила народ. Царь принял решение заключить мирный договор с Польшей. Предложение о мире Стефан Баторий не заметил. Царь обратился к Папе Римскому. В Москву прибыл легат Папы Антоний Поссевин, ловкий и умный переговорщик. На первом же приеме стал говорить о делах веры. Государь обозначил свою позицию так: сначала заключение мира, а там и о вере будем говорить. При участии Папской стороны в январе 1588 года мирный договор с Польшей заключили на десять лет. Через год такой же договор заключили со Швецией на три года.

– В чем суть вопроса, Степан Владимирович? – нетерпеливо спросил Матвей.

– Антоний после заключения договоров опять явился в Москву. Он уже настаивал, да так настаивал, что терпение Иоанна Васильевича кончилось. Вспылил царь, и Антоний от его гневных слов аж в три погибели согнулся. Потом все-таки извинился, но веру православную сохранил.

– Уже не в первый раз переманивают нас под крыло Рима.

– Днями пришла депеша, что в Костроме в Ипатьевском монастыре объявился монах. Начал проповеди читать на манер католиков. Там сперва уши развесили, потом хватились и курьера на Москву заслали.

Степан Владимирович в разговоре сделал упор на слово «в Костроме». Вопросительно посмотрел на Матвея и тот кивнул, дескать все понял.

– Про таких доброхотов с проповедями уже донесли из Пскова, Новгорода, Смоленска. Похоже опять лезут со своим уставом.

– Когда ехать?

– Завтра и езжай. Только без гриденей, – Степан Владимирович снова посмотрел в глаза зятя, – не спеши, разберись во всем, сам не лезь, дела тут церковные, надобно аккуратно. Коли все подтвердится, доложи воеводе. Он сам знает через кого того монаха можно приструнить. Сам не теряйся. Как только сей доброхот выйдет из лона церкви, ты прижми его так, чтобы он все выложил аки на духу.

Дьяк взял лист бумаги и стал писать. Матвей через голову увидел его обращение к жене. Писал недолго, потом сложил бумагу в пенал и отдал Матвею.

– Вручишь по назначению.

Матвей не стал искать попутный купеческий обоз. Он решил ехать к Фоме. Во-первых, давно не виделись, потом хотелось поделиться радостью и в последнюю очередь найти охранников для сопровождения в Кострому.

До Сухоруково Матвей доскакал быстро, по светлому времени, даже с большим остатком. Село ему напомнило детство. Он любил играть в разноцветные деревянные домики, сделанные дедом Брюхановым. В Сухоруково тоже царила красота, чистота и порядок. Даже дым, который струился из труб, казался узорчатым и необыкновенного цвета. Терем хозяина угадывался по частоколу из толстых бревен и ровному во всех отношениях. Сам частокол и все, что за ним находилось дышало достатком, чувствовалась крепкая хозяйская рука.

Одинокий всадник сразу привлек внимание сельчан. Два здоровенных лба преградили путь к воротам. Вежливо поинтересовались, кто таков и зачем пожаловал. Матвей спрыгнул с лошади и уже хотел было объясниться, но увидел выходящего на улицу Фому.

– Ко мне дорогой гость пожаловал! Здрав будь, Матвей! Глазам своим не верю!

Друзья обнялись и пошли в дом. Там уже бегали слуги, накрывали на стол, ставили на улице самовар. Первым делом Матвей поделился своей радостью, но тут же получил ответку. У Фомы в конце декабря тоже родился сын.

– Ты своего уже назвал? – спросил хозяин, – моего окрестили Тихоном.

– А я вот еду на смотрины и крестить будем, имя выберем все вместе.

– Назови Семеном, я хотел своего так назвать, но Лукерья не дала. Остров наш вспоминаешь?

– Почитай каждый день, память покоя не дает. Раза два снился. Правда, без всяких действий, просто лес, болото, терем, воевода.

– Я тоже вспоминаю. Может летом наведаемся? Повешу тряпицу на шест и дождемся оказии. Гостинцев принесем, ну там топоры, пилы.

– Можно и пищали купить, порох, дробь в придачу для охоты.

– Тоже не лишнее.

Потом Матвей без утайки сообщил о сути задания по Костроме, о том, что само задание как бы оправдание его отлучки на службе.

– Так тебе охрана требуется до Чернопенья, да и в Кострому тоже сопроводить надобно.

– Хорошо бы сопроводить до Чернопенья, а там батюшка поможет.

– Неизвестно какие у него люди, а у меня проверенные, надежные и не дураки. Я бы сам с тобой рванул, да Лукерья завоет, еще молоко пропадет.