Начали обживаться, первым возвели храм, потом дозорный терем. По первости в нем все и ютились. Зато другие дома ставили без спешки, понимали, что на века. Верховодил дед, потом его старший сын, а теперь вот я при власти. Устав у нас один, но вам он не нужен, у вас там свои законы.
– Народ жизнью доволен? Как пропитание себе добывает? – спросил Фома.
– У каждой семьи свой надел. Добровольно, сколько посчитает нужным приносит в общий амбар. Случись чего, он оттуда возьмет сколько потребно. По уставу разрешено иметь лошадей, коз, кур, уток, поросят.
– Топоры, пилы, лопаты нынче дороги, – продолжал одолевать вопросами Матвей.
– На то деньги зарабатываем. Обрабатываем шкуры зайца, лисы, соболя. Специально обученные ребята, у нас их трое, один из них завтра до земли вас проводит, набивают мешки товаром и несут на рынок в город или на вымол. Получают деньги и исполняют заказы. Не токмо топоры, пилы лопаты, еще покупают обушку, материю, бумагу, чернила. Может какая особенная потребность возникнет, так и ее исполнят.
– Зимой не мерзнете? – не унимался Фома.
– У каждого в дому печь. Делаем кирпич без обжига. На острове есть и песок, и глина.
– А соль? – похоже Фома уже начал раздражать присутствующих.
– Вырыли глубокую яму деды наши. До сих пор жижу черпаем, выпариваем ее, соль темная, но не ядовитая.
Фома хотел еще о чем-то спросить, но Александр Васильевич приказал всем расходиться. Гостей отвели в теремной флигель.
Только забрезжил рассвет, в дверь постучали. Молодой парень показал место для умывания, выдал два полотенца и сопроводил в избу, где давеча трапезничали. За столом сидел воевода и выжидательно смотрел на гостей. Те пожелали здравия и опустились на лавки. На столе пироги, творог и квас. Во время еды в избу вошел еще один парень рослый и крепкий.
– Зовут вашего провожатого Никита. Желаю вам добра и коли что важное и срочное, на шест у вымола Фомы повесьте тряпицу, – воевода попрощался и вышел из избы.
Дорога в обратную сторону показалась намного короче. Правда ноги порой уходили в воду по самые колени. Когда шли за волчицей, так вода до щиколоток не доходила. Однако на берег вышли в том месте, откуда заходили с волчицей. Никита уверенно шел по лесной тропинке, когда остановился, то сообщил, что за поворотом они увидят сторожку, в ней спят их люди. Никита попрощался и пошел восвояси.
Анисим, Порфирий и Серафим спали молодецким сном. Кто из них храпел сильнее остальных, угадать оказалось сложно. Они будто переговаривались. Фома приступи к побудке, но растолкать удалось только Серафима. Тот непонимающе обвел глазами потолок сторожки, перевернулся на другой бок и тут же захрапел.
– Чем они их опили? – возмутился Фома, – прикажешь ждать, когда они очнутся?
– Может попробуем облить их водой? Слышал такое помогает.
Матвей взял крынку и зачерпнул из кадки воды. Сперва опорожнил сосуд на Анисима. Тот облизнул свои губы и зачмокал ими будто младенец в ожидании титьки. Вторая крынка заставила Анисима открыть глаза. Он поморгал ими и резко сел на лежаке.
– Мы уж думали, вам хана!
– Как вы тут оказались? – спросил Фома.
– К нам подошел дедушка, такой маленький, тихий, беззащитный. Предложил нам еды и отдых в домике. Мы не сговариваясь пошли за ним след в след. Поели каши, попили воды и нас сморило.
– Буди остальных! – приказал Фома.
Анисим тряс за плечи своих подельников, а Матвей поливал их водой. Ребята пришли в себя, но каждый никак не мог понять, где он находится.
По пути назад Серафим осмелел и поинтересовался, куда пропали хозяева.
– Заплутали немного. Но к вечеру вернулись на старое место, а потом нашли сторожку.
– Нашли путь на остров? – не унимался Серафим, – вроде вас волчица повела.
– Только мы шагнули в заросли, как она сразу исчезла, будто оборотень какой!
– Дедушка тоже нам чем-то ту волчицу напомнил, – влез в разговор Порфирий, – слыхивал, что оборотни даже в птицу рядиться могут.
– По любому, надо от этих мест держаться по далее. Мне во сне старухи привиделись. Будто ходят вокруг меня и песни поют.
– Точно, колдовство какое-то, – согласился со всеми Порфирий.
– Живы и, слава Богу! – заключил Фома.
Домашние в Угличе уже били тревогу. Из Рогозова прискакал Домиан. Лукерья стояла перед иконой на коленях и молилась. Дворовые ходили на цыпочках, будто кто-то уже помер. Лукерья, завершив общение с Богом, подошла к батюшке и запричитала:
– Говорила ему, не вяжись с Московскими, одна беда от них! Они все крученые и хитроумные, так нет, как увидел Фома Матвея, забегал, засуетился, будто сам государь в гости пожаловал.
– Будет тебе, Лушка, напраслину возводить! Матвей парень серьезный, в дела государевы посвящен. Время то сейчас какое сложное, обязательно надо в столице знатцев иметь.
Как только Фома объявился на пороге, Лукерья бросилась к нему и стала трогать его лицо своими руками. Видать, не верила в счастье, думала видение какое. Потом начала искать ранения, осматривать одежду, засовывать пальцы в рваные места кафтана.
При первой возможности Фома спросил у Матвея про то, намерен ли он московским начальникам докладывать о Княжиче?
– Зря спрашиваешь! Могу на тебя обидеться! Я ведь слово дал!
– Может тогда и про камень умолчишь? Мы же его нашли случайно. Кабы не мой помощник, так и вернулись бы ни с чем.
– Кабы не твоя медовуха, сидел бы я уже дома или в Приказе. Конечно, и про камень ничего и никому не скажу.
– Ты настоящий друг, – сказал Фома.
– Ты тоже, – вторил ему Матвей.
Москва жила своей жизнью. Казалось, про Матвея все забыли, по крайней мере о нем никто не вспомнил за последние несколько месяцев отсутствия. Газы Гирей подступил к Москве и был нещадно бит, усыпил бдительность двора и вторично сходил на Русь с захватом полона и добра. Меры дознания по убийству царевича Дмитрия переместились в Москву.
Единственно, кто был рад возвращению Матвея, так это его тесть. Степан Владимирович обнял зятя и поинтересовался поисками камня. Про семью не задал ни одного вопроса. Матвей догадался, что батюшка нашел возможность и известил о благополучном устройстве в Чернопенье. Про камень Матвей соврал, чем успокоил тестя, и тот к этой теме более не возвращался. По службе скопилось много бумаг, которые требовали прочтения и ответа. Но у Матвея из головы не выходил остров Княжич и его люди. По сути он и его друг Фома – обладатели великой тайны про устройство благополучной жизни вдали от людей.
Вечером по обыкновению в гости зашел Степан Владимирович. Видимо хотелось откровенной беседы про дела, более подробных новостей про жену и дочь. Так думал Матвей, но он ошибся.
Тесть принес штоф крепкого напитка и намекнул, что разговор будет серьезный, не для посторонних ушей.
– Государь Федор Иоаннович совсем отошел от дел и стал еще более плох здоровьем. Он и до того не сильно радел за дела, а теперь и подавно.
– Не секрет, что за спиной государя всегда маячит тень Годунова. Помнишь тот случай, при венчании Федора Иоанновича на царство? Не выдержал государь долгой службы, чуть в падучей не свалился, ослабевшей рукой символ власти передал Годунову. Мне один раз про этот случай рассказали, и я до сих пор его помню.
– Ты никогда не задумывался, как простой боярин оказался рядом с будущим царем?
– Все просто. Его родная сестра Ирина уже была венчана на Федоре, была его законной женой.
– А как она стала женой? – не унимался тесть.
– Не знаю, для меня и того объяснения в достатке.
– Ирина красивая, образованная девушка справедливо могла надеяться на партию с молодцом во всех отношениях. Федор с детства болезненный. Кроме молитвы, других интересов в жизни не испытывал.
– Получается ее насильно в жены отдали?
– Брат и сестра Годуновы, Ирина и Борис, рано осиротели, заботу о них проявил дядя Дмитрий Иванович, приближенный к царю Ивану IV. Именно ему племянники обязаны волепозволением жить в Кремле за государев счет. Борис сообразительностью сильно отличался от боярских отроков. В восемнадцать лет получил должность постельничего взамен предыдущего, казненного за провинность. Борис быстро освоился и ему понравилось быть у царских ножек. Свел дружбу с наследником трона Иоанном Иоанновичем и познакомил его с Елизаветой Сабуровой. Девушка была достойной претенденткой на трон царицы. Оценил это и сам государь, но девка оказалась строптивой и царя к себе не допустила. Жестоко поплатилась за это, ее насильно постригли в монахини. Борис считал себя ответственным за судьбу Сабуровой, хотел, как лучше, а в итоге сломал ей судьбу. Своим негодованием поделился с лучшим другом, таким же боярином. Грозный прознал, и Борис из постельничий оказался в пыточной.
