Друзья долго сидели за столом, строили планы на лето, мечтали какими вырастут дети. Фома делился своими идеями по строительству речных судов.

Парней, которых определил Фома, звали Петр и Лука. Одинаковые по возрасту, но в остальном являлись противоположностями. Один вертлявый, беспокойный, будто по нему муха ползает; другой тихий и не прошибаемый, таких людей удивить невозможно, у них на любое чудо ответ один «занятно». В седлах оба сидели уверенно, было заметно, что верховая езда знакома им еще с детства. Оба неприхотливые, когда скажет Матвей, тогда и передохнут и потрапезничают. А так ни словом, ни намеком не беспокоят.

Ближние Матвея, похоже, ждать его устали. Горячее желание свидеться переродилось в тупое забвение, тем более любви и заботы вокруг было в достатке. Оторопь в начале встречи прошла быстро, победила реальность-общение с живым человеком. Главным действующим лицом для всех присутствующих конечно являлся новорожденный.

– Уже и не знали, когда тебя ждать, и окрестили сыночка. Дали ему имя Семен. Твой батюшка был тоже не против.

После этих слов Матвей поверил в существующую между ним и Фомой невидимую связь. Матвей знал, что такое бывает, но до конца в это не верил.

Еремей поседел, прибавилось морщин, но присутствие духа ему не изменило. Вел себя бодро, живо интересовался новостями, еще конкретными государственными личностями. Матвей не удивился, когда пошли вопросы батюшки про Годунова. Слух о претенденте на царский трон дошел до Чернопенья.

– В Костроме уже нашлись земляки Борис Федоровича, – начал Еремей, – сказывают, что прародители будущего царя – выходцы из костромских помещиков. Еще судачат, что в нем татарская кровь. При Иване Калите на Руси осел Чет Мурза – прапрадед Годунова.

– Зато дома у него, сказывают, любовь и забота друг о друге. Дети славные, дочь Ксения и сын Федор, образованные и воспитанные. Жену зовут Мария и она дочь Малюты Скуратова.

– Мои молодцы, царствие им небесное, служили в опричном войске. Вспоминали дочерей Малюты Скуратова и говорили о них только хорошее. Знатные девки по красоте, духу и воспитанию. Искал Малюта среди своих подопечных надежных людей для женитьбы на дочерях. Выбор свой остановил на Василие Шуйском и Борисе Годунове. За первого выдал старшую дочь, младшую за второго.

– Думаю, батюшка, бояре не пустят его к трону. Они безродных не любят. А уж коли допустят, то потом станут изводить.

Поговорили о сроках возвращения в Москву тещи, жены Матвея и маленького Семена. Ранние сроки Еремею были не по душе. Он считал, нужно дождаться летнего тепла, а то весенние ветры могут простудить младенца.

Вспомнили Фотия. Должность управляющего перешла к старшему сыну, сам Фотий менее года назад помер. В Михальцево поменяли старосту, прежний стал немощным, со своим-то хозяйством еле управляется. Новый хваткий, все пожелания ловит налету.

Поинтересовался Еремей сопровождающими. Матвей поведал, что ребята из ближнего круга верного друга, который живет недалеко от Москвы. Зовут его Фома и еще у него земли в Угличе, пытается заняться перевозкой грузов на речных судах. Матвей подробно рассказал, как они с Фомой парили немца в бане. Еремей сначала высказал восхищение смекалкой, а потом от души долго смеялся.

Пять дней в Чернопенье пролетели незаметно. Казалось, все проблемы остались где-то там далеко. Так не хотелось покидать родные места и семью. Семен всегда, когда видел Матвея, улыбался беззубым ртом. От этого у отца внутри все клокотало от счастья.

Сначала Матвею показалось, что Семен по лицу вылитый дед Брюханов. Потом, когда пригляделся, понял, что сын похож на самого Румянцева. Когда разрешили подержать мальчика, Матвей уже не сомневался, Семен уродился в Прасковью Филипповну.

Как водится, в путь отправились с самого утра. Матвей ехал первым, Петр и Лука за ним. Перевоз на другой берег Волги пришлось ждать, поскольку речники еще не пробудились с открытием ранней навигации. Монастырь расположился на стыке Волги и реки Костромы. Первым на подходе к обители встретили монаха. Начали знакомиться и беседовать. Монах назвался Сергием и поведал многое из прошлого обители.

– В 1330 году из Орды на Москву ехал мурза Чет. По дороге сильно заболел и нашел в этом месте исцеление. В первую ночь приснился ему святой мученик Ипатий Гангерский. Мурза добрался до Москвы и принял православие.

– Не он ли основал род Годунова? – спросил Матвей.

– Истинно так, боярин. Так ведь и вся земля костромская принадлежит Годуновым.

– Кажут среди вашей братии остановился новый монах? Проповедует необычные истины?

– Сдается, он не знаком со священно писанием. Нашел дураков, теперь его ничем не выпрешь. Некоторые люди за него горой стоят.

– Зовут его как?

– Имя у него необычное – Ка́лина.

– Он сам себя так назвал?

– Откуда мне знать. А вам чего от него нужно?

– Хотим послушать его проповеди.

– И вы туда же? Чудной наш народ. Сказывают, из-за Урала приходят его послушать.

– Чем же он народ привлек?

– Для начала разрешил проповеди слушать сидя. Может кто чурбачок пользовать, а может прямо на полу. Ну ладно, идите своей дорогой Калину слушать.

До Матвея сразу дошло, что самозванец никакой не Калина, а самый настоящий Калин с ударением на первом слоге, скорее всего литовец.

От монастыря поехали к воеводе. Самого не застали, говорили с его приближенным по имени Нил Афанасьевич.

– Ой, братцы, – сокрушался боярин управы на того Калину нет. Одни жалуются, другие защищают. Попробовали урезонить, так с ним целая толпа пришла в Приказную избу.

– Ежели так дальше пойдет, монастырь могут закрыть. Вы этого ждете?

– Приедет воевода, посоветуемся.

– Помогите нам найти ночлег.

– Такое решается у нас в один миг.

На пороге появился служка, сопроводил гостей в отдельный дом, потом привез два узла с едой и кувшин с питием. Петр заместо еды предложил вечернюю службу отстоять в храме монастыря. Матвей его поддержал. Молящихся в церковь набилось много. Служба шла по чину, и священник, убеленный сединой красивый дядька, вел службу так, что Матвей и его спутники забыли о своих мирских делах. Когда пел хор мужских голосов, по телу бегали мурашки. Служба завершилась, и большая часть прихожан заторопилась на выход. Малая часть осталась и чего-то ждала. В боковую дверь вошел монах. «Калина, Калина» – пронеслось в толпе. Матвей попытался рассмотреть самозванца. Сразу в глаза бросилась безбородость и маленькие глазки, опущенные вниз уголки рта, губы тонкие будто кто-то на лице сделал прорезь.

Его проповедь напоминала бред, в котором смешались церковные ценности и все земные радости. Вошли два монаха и хотели вытащить Калину наружу, но толпа загудела. Блюстители порядка ушли. Матвей кивнул своим спутникам, и они тоже вышли из храма наружу. Подошли к монахам, которые только что хотели выдворить самозванца из храма, и спросили:

– Неужели у настоятеля управы на этого болтуна не достанет?

– Проморгали. Пока чухались, он уже паствой оброс. Теперь монастырский устав не позволяет гнать его.

Вернулись в отведенную для постоя избу, сели трапезничать. Говорить на тему монаха смысла никакого не было. В своем бессилье расписались духовные и мирские власти.

– Сходим завтра на совет к воеводе и поглядим.

На совете у воеводы просидели до полудня. Собрали приказных из Разбойного, Поместного, Пушкарного приказов, был игумен монастыря, бояре. Говорили, спорили, но так ничего не решили. Лука потом подметил, что растерянности среди присутствующих не обнаружилось, царило нежелание что-либо предпринимать. Петр согласился с ним и назвал увиденное – хронической ленью. В конце совета решили собраться еще раз на следующий день.

Матвей велел своим помощникам к вечеру подогнать к берегу у монастыря весельную лодку без гребца, приготовить вервию и большой мешок.

– Попробуем своими силами избавить Кострому от нечисти, – поделился Матвей целью всех приготовлений, – после проповеди подойду к Калине и приглашу его на беседу за воротами монастыря. Коли выйдет, отведу подальше и подам сигнал. Тогда вяжите его и в лодку. На другом берегу учиним ему допрос.