– Ну привет. – Улыбнулась она кокетливо.

– Ну здравствуй.

Официант отодвинул ее стул, она села и по своему обыкновению бросила голову на перекрещенные пальцы рук.

– Как поживаешь?

– Давай обойдемся без клише. – Я закурил и протянул пачку своей визави. – У меня хорошие новости. Я продал несколько полотен и получил неплохой барыш.

– Значит, мы отмечаем?

– Можно и так сказать. Заказывай что хочешь.

– Я не особенно голодна.

– Тогда выпей.

Я достал из ведерка со льдом бутылку шампанского и налил Рене полный бокал.

– Почему ты живешь в отеле? – спросил я.

– Так проще. – Ее плечи подпрыгнули. – Не нужно привязываться к месту. В любой момент можно собрать вещи и уехать. Мне это нравится.

– И ты не хотела бы иметь свой дом? Думаю, ты можешь себе это позволить.

– Как раз наоборот, – ее слова сопроводила печальная улыбка: я знал, что она имеет в виду вовсе не деньги.

– Я думала над тем, что ты мне сказал. – Продолжила она через некоторое время.

Я принялся судорожно прокручивать в голове свои слова за последние несколько дней. А она тоже неплохой мастер по ловушкам! Самая лучшая тактика в таких ситуациях прикинуться дурачком – я не раз видел, как это проделывают мужчины, чьи жены и любовницы застают их врасплох подобными фразочками. Чем я хуже? Актер из меня никудышный, но что я теряю?

– О чем это ты? – А я не так уж и безнадежен по части вранья.

– Сегодня ты сказал про свое безразличие.

Так вот о чем речь.

– А, ну да… – я превосходил самого себя в образе беспечного франта.

Если можно было взглядом вцепиться в сердце, как руками в лацканы пиджака, Рене не имела бы равных в этом умении.

– Ты важен мне. – В груди кольнуло. – Я говорила тебе об этом. – Она водила пальцем по окружности бокала.

– Я помню и ценю это.

– Так что, думаю, пришло время впустить тебя в одну из комнат моей жизни.

– Ты вовсе не обязана этого делать. Как ты сказала, мы дивно проводим время. Пьем, болтаем, иногда обнимаемся, я пишу твой портрет. Кажется, все на своих местах.

– Не обязана, – она задумалась. – Но я этого хочу. Ты же сам сказал, что не будешь вторгаться в мою жизнь, пока я сама этого не захочу. Так вот я хочу.

Шах и мат. Мышеловка захлопнулась. Вроде бы я должен ликовать, но отчего-то мне стало мерзко от осознания, что я был не искренен. Только я вжился в роль, как она уже успела мне опостылеть.

– Эти слова я и хотел услышать.

Я протянул руку через стол и накрыл ею ладонь Рене, она улыбнулась и поджала губы.

– Надеюсь, ты не слишком злишься, что я так медленно открываю дверь…

– Ничуть. – Конечно, я злился, но выбирать не приходилось.

– Почему бы нам не съездить загород к моему другу Роберту? – предложила она с энтузиазмом, что отражался в ее темных глазах.

– Хм. Неплохая мысль.

– На будущих выходных погода заметно улучшится, и мы даже сможем искупаться в бассейне.

– Решила заработать воспаление легких?

– Да брось ты! – Она вновь стала расслабленной кокеткой, серьезность улетучилась в мгновение ока; я поражался, как же ловко она меняет маски – мне никогда так не научиться. – Не будь снобом.

– Хорошо, не буду. – Я поднял руки, словно сдаюсь.

– Будет весело. И я буду очень рада познакомить тебя с друзьями. Почти все из них настоящие.

– В каком это смысле?

– В том смысле, что они искренне интересуются моей жизнью. Искренне сочувствуют, когда нужно. Искренне пляшут от счастья за меня. Таких людей мало.

– Я в их числе?

– Все еще сомневаешься?

– Ну, с тобой никогда нельзя быть уверенным!

Она звонко рассмеялась, как делала это всегда, если я произносил что-то забавное. Я знал, что этот смех – ее смех, он не был отретуширован как тот, которым она смеялась в кругу людей, презираемых ею.

– Стало быть, ты согласен.

– Стало быть, так.

– Чудно. Закажи мне омаров. Страшно захотелось есть.

Загородная резиденция Роберта Гэка походила на воплощение мечты любого обитателя земного шара. Чтобы описать это пристанище богатеев, даже у меня не хватило бы словарного резерва. Белоснежный особняк с прекрасными скульптурными ансамблями по всему периметру, огромный сад, терраса, бассейн, да еще и примыкающий к основной территории ипподром – не слишком масштабных размеров, но и этого хватало, чтобы устраивать любительские скачки. Как выяснилось, Роберт с трех лет не чувствовал себя нигде так комфортно, как в седле.

Мы приехали в условленное время на машине Рене. Что-что, а водила она крайне дурно, хоть и любила это занятие. В воздухе уже распускались бутоны тепла и расцветала сладость набухающих почек. Я не понимал, зачем уезжать загород ранней весной, но после первого же взгляда на «загородный домик», выпирающий из-за деревьев и холмов, я все осознал. Резиденция была и правда внушительной, и, как я позже узнал, Роберт приезжал сюда не только в теплое время года. Говоря о нем, мне почудилось, что он сразу же меня невзлюбил. Вероятнее всего, из-за Рене. Я знал, что они были близкими друзьями – но насколько, мне было неизвестно. Еще одна загадка, которую предстоит разгадать.

Роберт был приветливым, сдержанным, как все «породистые» англичане. Выходец из обеспеченной семьи, он, как мне казалось, ни дня не работал. Такой джентльмен с холеной внешностью и белоснежными, почти женскими руками явственно контрастировал со мной: парнем, который в двенадцать лет познал тяжкий труд. Костюм Роберта, идеально уложенные иссиня-черные волосы, аристократичная белизна его кожи, изысканность манер – все это было столь органично, все вписывалось в атмосферу этого непристойно огромного дворца.

– Вы приехали одни из первых! – Он пожал мне руку и некоторое время всматривался в меня своими прозрачно-голубыми глазами. – Очень счастлив наконец познакомиться.

«Наконец». Очевидно, Рене что-то рассказывала о молодом художнике, с которым проводит время. Хотя любопытство Роберта ограничилось несколькими вопросами, я знал – он изучает меня.

Несмотря на то, что по словам Роберта, мы прибыли в числе первых, в доме уже расположилось пятеро гостей. Одна дама и четверо ярких молодых людей среднего возраста, с сигарами, превосходно уложенными волосами и приличным состоянием за душой. Один из них, Рой Хеннеси, показался мне интересным человеком. Он жил в Нью-Йорке и приезжал в Англию исключительно по делам, касающимся семейного бизнеса. Его капиталистический взгляд на вещи гармонично уживался с тонким пониманием прекрасного – я рассмотрел его практически сразу же.

– Да… – мечтательно рассуждал он, – как чудесно, что вы посвятили свою жизнь созиданию, мистер Браун. Я восхищен страстными натурами. Когда я путешествовал по Италии, мне довелось познакомиться с бродячим художником.

– Бродячий художник! И это в двадцатом веке! – изумилась единственная дама в этом кружке.

Ее звали Лили Нешвил, она «водила дружбу» с блондином по имени Джереми. Тот, как я успел понять, был наследником огромного имения в Йоркшире. Мне он не очень понравился – молчаливый, хмурый, то и дело он проверял свое портмоне и обращался с нелепыми просьбами к камердинеру, что был при нем все время. Сама же Лили была такой же миниатюрной, как Рене. Коротко постриженные прямые темно-каштановые волосы перевязаны шелковым платком, милый вздернутый нос и ярко подведенные глаза – все, что врезалось мне в память.

– Представь себе, Лили! – продолжил свой рассказ Рой. – Так вот он тратил заработанные гроши на билеты в музей. Это так меня поразило и вдохновило… Он отказался принять от меня приличную сумму денег. Но я с удовольствием купил пять его работ и привез домой, в Америку, где их не слишком оценили, но мне плевать. Я верю в искусство. Пусть оно не всегда понятно простым обывателем, это не делает его менее великим.

Я одобряюще кивал, а затем предложил тост за искусство. Кажется, меня приняли в этом кружке «золотых и лощенных щеголей». Конечно, это все мои предубеждения. Мне было очень стыдно за них, ведь эти люди оказались интересными и образованными. По крайней мере, большинство из них. Через какое-то время я осознал, как был несправедлив по отношению к ним – меня приняли не только из уважения к Рене, но и благодаря моим широким взглядам на мир. А я настолько одичал в своей мастерской, воюя за место под солнцем (словно эти люди могли его украсть), что совершенно забыл об элементарной порядочности и человечности. Я верил в равенство. В конце концов, всех денег и наград не унесешь с собой на тот свет. Так к чему вся эта пыль в глаза? К чему метать бисер перед свиньями, пытаться казаться лучше, чем ты есть, если это не имеет ровно никакого значения? Есть ты и есть люди вокруг тебя, есть жизнь и искусство. Все. Маски – это лишь преграда к настоящему. Эта преграда отрезает тебя от людей, которые могут стать чем-то большим в твоей судьбе.