– Да, – я не колебался. – Мне было с ней приятно. Я не хочу влюбляться. Хоть я и не знаю, что это значит. Просто… Как бы тебе объяснить… – Я принялся расхаживать по гостиной. – Как я сказал, я думаю о ней. Что-то есть в ней особенное, что не могло меня не зацепить. Это словно вспышка. И я хочу увидеть ее снова. Не знаю, что из этого выйдет, но не думай меня разубеждать.

– В моих силах лишь уведомить тебя. Я не смогу привязать тебя к стулу.

– В любом случае, я не планирую пока этого делать.

Меня обуревали столь противоречивые ощущения: одно хуже другого, и я не знал, как облачить их в слова, какую форму придать этим чувствам, поглотившим меня столь стремительно и против моей воли.

– Когда планируешь завершить полотно? – вдруг с искренним любопытством обратилась ко мне Милли, таким образом вернув меня с небес на землю.

– На днях. Но у меня возникли некоторые мысли. Хочу встретиться с арт-дилером, один коллега посоветовал обратиться именно к нему. Надо же, сколько людей искусства вынуждены прозябать в трясине пустой, ненавистной рабочей рутины.

– Патрик отвезет тебя, – махнула она рукой, а лицо ее вновь приняло скучающее и серьезное выражение.

Остаток вечера мы говорили о разных пустяковинах, я пытался отвлечь Милли от темы, которая ни много ни мало ее расстраивала, а она делала вид, что не беспокоится о моей участи. Я прекрасно знал, что она переживает, знал, что она не счастлива в браке так, как ей того хотелось. Но она была слишком сильной, невзирая на свое внешнее легкомыслие, не в ее правилах было жаловаться на свою участь – ведь она обрела то, о чем мечтала: хорошую и обеспеченную жизнь. Я, признаться, хотел того же, но добиться этого мне хотелось посредством своего творчества. Так виделась мне идеальная картина будущего, и до этого момента я не особенно думал о женитьбе, женщинах и всем том, о чем, как правило, следует задумываться людям. Мне уже двадцать пять. Наверно, может показаться, что я достаточно зрел для отношений, но это не так. Я чувствую себя слепым котенком, блуждающим во мраке жизни. Единственная любовь, которая всегда прельщала меня, была любовь к искусству и жизни. Эта любовь и вела меня к намеченным целям, хоть порой я и забывал о доле, избранной мной со всей ответственностью. Но сейчас я вернулся к кисти и не намерен был выпускать ее из своих рук.

Арт-дилера, которого мне посоветовал Чарлз Уинстон – худощавый малый, специализирующийся на гравюрах, мне пришлось вылавливать, словно хищную щуку. Он был занятым человеком, которому явно не хватало часов в сутках. Несколько дней я просиживал штаны в его конторе во время своего обеденного перерыва, сжимая в руках обернутые в газеты полотна.

И вот наконец, на девятый день он меня принял. Мой энтузиазм, конечно, уже погас. Признаться, погас он на третий день. Но делать было нечего, цель оправдывала средства, и я был вынужден терпеть. Его кабинет был захламлен предметами искусства, сесть мне не предложили – так как места для сей роскоши не нашлось. Мистер Родерик сразу мне не понравился. Это был сухой, низкорослый джентльмен с надменным выражением лица. Его взгляд будто пронзал тебя насквозь – такой он был хитрый и злобный, словно его обладатель заведомо ненавидел собеседника. В своей жизни я встречался всего с парочкой арт-дилеров, но всегда безуспешно. Очевидно, это стало моей традицией, ведь и в этот раз мне отказали. Ну, или отказали наполовину.

– У вас определенно есть талант. – Сколько раз я слышал эти бессмысленные слова. – Но таких картин за свою жизнь я видел даже не сотню раз – тысячу. Это банальные сюжеты, которые никому не интересны.

Удар под дых.

– Послушайте, – он снял очки и потер глаза, – я могу дать вам несколько фунтов за эти две, – он указал на портрет матери и натюрморт с кувшином молока.

– Их получится продать? – Я слишком устал, чтобы соображать.

– Никогда нет гарантий. Но, возможно, кого-то они заинтересуют.

– Берите.

– Гонорар не важен?

Я прыснул, пристально посмотрел на него и не ответил. Он сунул мне две банкноты.

– Спасибо. – Я смиренно поднял оставшиеся полотна и завернул их в газету.

– Не стоит отчаиваться.

– А что же стоит делать?

– Учиться, юноша. Не все рождаются гениями. Чаще всего ими становятся. Вдохновляются работами великих мастеров, совершенствуют свои навыки. Сдаваться – последнее дело. Вы прождали меня не один день, следовательно, я могу сделать вывод, что вы не из тех, кто сдается.

– Вы всем это говорите? – Я злился не на него, но на себя.

– Только тем, кто имеет потенциал.

Я добрел до конторы, оставил там свои полотна – коллеги уже не смотрели удивленно на мои художества. Некоторые подшучивали надо мной, некоторые качали головой, но мне было все равно – мне хотелось напиться. Поэтому я отключился от всего внешнего, дотерпел до окончания рабочего дня и направился в «Глорию». Я даже не переодевался, настолько мне все осточертело. В такое раннее время посетителей было мало, да и мой внешний вид не особо кого-то интересовал, а метрдотель помнил меня по прошлому визиту. Те деньги, что я заработал на несчастных картинах, я попросту пропил. Хоть удовлетворения от этого было мало. Мне казалось, что в моей жизни больше ничего не изменится – я так же буду зарабатывать гроши, еле-еле сводить концы с концами и останусь прихлебателем у подруги до конца моих дней. Замечательная перспектива. Да, я жалел себя, как последнее ничтожество. И именно в этот момент я увидел ее – она улыбалась и шла прямо к моему столику.

Алое платье, помада ему в цвет, кружевная накидка – дикая роза, притягивающая к себе весь солнечный свет. Уверенной походкой она приблизилась ко мне и облокотилась на стол.

– Почему-то я не вижу холст и палитру, – бросила она мне добродушно.

Я не мог не улыбнуться в ответ на ее реплику.

– Растерял по дороге.

– Вот не задача. – Она саркастично цокнула и присела на стул напротив, сделав официанту знак. – Выглядите неважно, Питер.

– Чувствую себя так же.

Она взглянула на меня со всей серьезностью и подперла подбородок руками.

– С чувствами всегда сложнее. Но и они исключительно в нашем подчинении.

– Стало быть, вы специалист в отношении чувств? – кажется, я произнес это слишком надменно.

– Нет, я не специализируюсь на чувствах. Только на их контроле. Поверьте, иногда этот навык неплохо выручает. – Я кивнул. – Послушайте, что бы у вас ни случилось, вы никогда не разберетесь с этим, если будете жалеть себя и корить несправедливое общество, которое якобы виновно в ваших бедах.

Она сказала ровно то, что я чувствовал и чем занимался в данную секунду. Невольно мои губы начертали на лице благодарную улыбку.

– Удивительно, как точно вы описали мое текущее состояние. Ведь именно это я и делаю сейчас.

– Это вовсе неудивительно. Все мы так поступаем, когда нам больно. Всегда хочется винить кого-то, только не себя.

– Верно.

Ей принесли ее любимый черри.

– Не расскажете, что все-таки случилось?

Я без малейшего колебания излил ей душу. Конечно, я стремился выразить самую суть, не вдаваясь в детали, которые могли бы ее утомить. Но отчего-то я был уверен, что она поймет меня. Рене удивительным образом чувствовала меня. Возможно, она была чрезмерно эмпатична и чувствовала всех людей. Не могу сказать. Но одно ясно наверняка – ее внимательный взгляд и легкие кивания головой означали полное участие. Доверие ореолом окружило нас. Я не пытался казаться кем-то иным, тем более, она видела меня насквозь – так к чему же это притворство и лукавство?

– Вам удалось продать картины, Питер. – Констатировала факт Рене.

– Да, – ответил я, не понимая, к чему она клонит.

– И все же вы недовольны, хотя, как я успела понять, это и есть ваша цель. Вы хотите жить хорошо, хотите зарабатывать на картинах, а не на бесполезной работе в конторе, форма которой сейчас на вас.