– Добрый ты, Кот. Другой бы денег запросил авансом, а ты так скромно. Расскажу, конечно. Ну да ладно, пугать не буду. Ничего особенного, вещица одна, но дорогая. Слышь, Кот, а если найдут меня, чего, может, можно им денег дать?

– Не думаю, Сергуня, не думаю. Дело в том, что они все срочники. Ну сам же знаешь. А ты же, бля, служил. Ну, короче, не станут они, побоятся. Вдруг подстава там. Проверка. Это сейчас всем все похуй. А раньше – ты чо. Они вначале в бревнах манекен спрячут на барже, и пока наряд его не найдет, куй ты сдвинешься от причала. План там куям. Раньше же главное было – не выпустить за пределы Родины ее счастливых обитателей. Это сейчас кооперация. А раньше… Короче, кули, я как радио перед тобою. Сам все знаешь.

– Ладно, давай тогда повторим. Да не в смысле нальем. Повторим наши действия.

– Ну, давай, мистер Твистер. Давай, шпион проклятый. Я тебя закладываю, как чучело, в трюм. Задраиваю люк. Так? Так. Сбиваю резьбу. Так? Так. Ты со своей стороны в трюме вставляешь на место лаза заранее мною приготовленный ржавый лист на суперклей. Так? Так. В люк спускается рядовой Пупкин. Светит фонариком по сторонам. Одна ржавая обшивка кругом. И уобывает.

– Погоди, а собака?

– Блядь, скока раз повторять. Собака в баржу не полезет. Не полезет в трюм. Они туда не ходют, собаки-то. Им там стра-а-а-ашно.

– А вдруг почует меня?

– Почует. Это если ты будешь плясать рок вместе с роллом в это время. Но ты-то будешь тихо сидеть. Верно, Сережа? Верно?

– Буду как мыш-ш-шь.

– Во-о-от. Ну, ладно, для страховки где-нить у самого начала баржи, то есть в противоположном конце от тебя, суну кусок колбасы в бревна. Куйсым. Пусть повьется псина. Задолбит погранца-собаковода, он и сэбется быстрее. Но, во-первых, они уже месяц как без собак ходят. Может, сожрали их всех сами. Гы. Во-вторых… Да бля, кули тут. Сейчас насрать им на все. Комиссия и то вон: быстрее бы чаю попить с колбасой и нах… Даже таможне все стало по барабану… А были времена. У меня таможенник Аношко ширинку на джинсах нюхал. Типа новые недекларированные везу или старые. Я ему говорю: «Я не ссусь, товарищ инспектор таможни». А ему покуй. Роет себе. Серега, ладно. Самое главное, ты не свихнись там в сыром грохочущем трюме баржи, не расстанься с собою. А то беда. Не прощу себе. Пошли спать. Не могу больше смотреть на этот яркий желтый свет.

Говорят, есть такая секта, когда тебя в гроб кладут, а потом откапывают. Про зомби тоже все знают. Эдгара По читали многие. Про то, как боялся быть заживо погребенным. Но там тишина. В гробовом пространстве. А здесь глухие удары встречной волны и шум воды, громкий шум, как шум водопада. И страх. Рациональный и иррациональный. Страх и пульсирующее время. Не уснуть, и спать не хочется. И холод. Запах ржавой воды. И скрежет, и тяжелые бесконечные удары корпуса баржи о воду. А когда вдруг стихают, только ждешь, и опять: бах, уже сильнее, намного сильнее, что даже боль во всем теле, как будто принял удар на себя. Это входим в шлюз. Это корпус баржи ударил о привальный брус. Он уже догадался. А потом опять: ш-ш-ш-ш. Минуты относительного покоя, так, что слышны шаги матроса, который вешает на бочку шлюза швартовый конец, а потом отдает – так по-морскому, по-русски – снимает с крюка на бочке. И опять: ш-ш-ш-ш. Баржа мелко вздрагивает и трясется как спина крупного млекопитающего, которого донимают насекомые. А затем легкий толчок, и опять: ш-ш-ш-ш. Все сильнее и сильнее. Это буксир набирает ход. И вновь удары. Бам. Бам. Бам. И голова как пульсирующий огненный шар, еще чуть-чуть – и взорвется кровавым фонтаном, как в фантастических фильмах, разлетится на мелкие куски. В следующую секунду, в следующую…

В этом аду, как ни странно, ему удалось уснуть. И снился, понятное дело, ад. Ад был яркий и выпукло-красочный, как и положено аду. Там бесконечно работала огромная машина-пресс. Куда тянулась бесконечная цепочка поникших белесых фигур, словно на картине Чюрлениса. Он жадно всматривался в лица людей и не видел лиц. Точнее, все они были похожи на одно и то же лицо с выражением какой-то плаксивой тоски, с крепко зажмуренными глазами и губами-змейками. Его не было среди них. Было так, что их, эти фигуры грешников, и его ничего не связывало. Ему словно кто-то показывал это с неясной целью: запугать ли или объяснить что-то. Помимо страшного пресса, результатов работы которого он не мог наблюдать, было еще очень много различных механизмов, что-то там совершающих, что-то очевидно мрачное и зловещее. И если суммировать, то вся эта их работа, непонятная, но слаженная и объединенная одной целью, рождала в душе ощущение Паука. Гиперпаука, ткущего Сеть. Было муторно и страшно. И ощущение, что вот-вот он узнает что-то невероятно страшное. Что разом снимет все вопросы. Откроет Смысл. И Смысл этот был по определению ужасен. Как последние мысли отрубленной головы.

Он очнулся от тишины и тяжелых глухих ударов сердца. Легкий плеск воды. И понимание: все кончилось. Они у причала. Судно ошвартовалось у причала порта. Теперь опять ждать. Ждать, когда запищит пейджер на поясе. И значит, можно выбираться из трюма. Подальше от этого ада, от этого испытания, которое он заранее себе представлял и которое было таким, каким он и думал. «Все идет по плану», – сказал он сам себе. Все хорошо. И сердце, успокоенное простой мыслью, начало снижать свой темп. Все идет по плану. Он за границей. Он смог. План удался. Теперь набраться мужества еще на время. А потом. Потом выполнить все, что он задумал. Все, о чем они решили с Котом. Выполнить инструкции. Действовать как агент из шпионских фильмов. И главное – сохранить силу воли. Не сорваться, не впасть в истерику. Действовать по плану, по инструкции. Неожиданно он мгновенно уснул. Теперь уже без сновидений. Провалился в черноту.

Сон привел сознание в относительный порядок. В узкую щель между люком и корпусом баржи проник острый луч закатного солнца, рыжего, почти красного. Он выдернул из-под головы пластиковый мешок с новой одеждой, опустился на колени и стал сдирать с себя одежду, которая останется здесь, внутри баржи, навсегда – одежду бомжа или заключенного: тренировочные брюки, грязный с дырками свитер. Новая, хоть и мятая, куртка была сознательно куплена у фарцовщика. Для пущей маскировки он нацепил солнцезащитные очки – странное для этого время суток приспособление. Люк почти не лязгнул. Вахтенный матрос наверняка в кают-компании смотрит телевизор. Теперь ногой на борт, рукой за швартовый канат, коленом на причал, рукой за береговой кнехт – и он уже на берегу, берегу чужой страны, чужого мира, если хотите, в другой вселенной. Правда, это еще не все.

Эта продажная страна за выдачу перебежчиков получает дешевую нефть и древесину. Собственно, ее и притащил сюда этот буксир – несколько сотен кубометров родных русскому сердцу сакральных березок, из которых трудолюбивые финны изготовят бумагу и, торгуя ею со всем миром, будут поддерживать в своем «приюте убогого чухонца» весьма приличный европейский образ жизни.

– Главное, не реагируй по-русски. Если окликнут на проходной, просто приветливо махни рукой. Не беги и не разговаривай. Охранник подумает с минуту и забудет. Шпионов здесь никто не ждет. Перебежчики обычно пробираются через болота. Финны хоть и любят стучать, но специально в полицию звонить не будут, не любят внимание к себе привлекать, а если поймут, то пожалеют советских, знают, что у нас за жизнь. Это своего доброго соседа застучать у них в радость, а русский вызывает сочувствие, словно тяжелобольной, а финны добросердечны, – так его инструктировал друг, финский лоцман, с которым они пропили всю ночь, после того как он продал ему коллекцию монет. Говорили на русском. У финского лоцмана бабушка оказалась русской, сохранившей язык, который достался от ее же бабушки по наследству и который она активно внедряла в свое семейство, точнее во внуков.

С лоцманом познакомил Кот. Зачем эта авантюра лоцману нужна была – осталось тайной, на объяснение которой лоцман ответил так: «Поживи с мое в этой Чухляндии, издохнешь со скуки». Сразу видно: русскую кровь финской не перешибешь. Впрочем, прагматичный момент тоже имелся. Лоцман был коллекционером со связями. Ходили слухи о тихом разграблении музея «Эрмитаж» уже тогда. Кто-то наладил устойчивые поставки из подвальных музейных залежей. Ручеек был слабым, но якобы нужен был канал попросторнее. Нужна была прочная связь с обеих сторон. Все это лоцман поведал в ночной многочасовой беседе. Было много водки и много энтузиазма, обращенного в будущее. А будущим была переправка в ЮАР. Обретение свободы, новой жизни, перелом в судьбе.