Вот хоть Вы во мне и сомневаетесь, Валентина Семеновна, но я тоже все стерплю ради детей, а Колька Железник, который так цветисто на сборах пионерских говорит, он брешет все, как сивый мерин. Такие завсегда в полицаях служат, Вы его заранее опасайтесь, не болтайте чего лишнего при нем. А за Россию не сомневайтесь, когда до лодок и верблюдов дойдет, то она, матушка, поднимется и всю нечисть с себя сметет. Вы, Валентина Семеновна, в Бога веруйте, потому как он есть. Вот как в 43 году не сеял на Дону никто, некому было сеять, так на обсевках такой урожай сняли, что и не снилось! Бог тогда был за нас! Где жито в 42 году сеяли, там жито такое поднялось, что молотильня не справлялась, а подсолнечник был такой, что ни до преж, ни после не помнили. Мы, бабы русские, должны все стерпеть, все вынести. Доля у нас такая, да мужик непутевый остался, хорошего-то на корню повывели…»

Ни директриса, ни классная не ожидали того, что все пожилые учительницы и даже члены партии будут реветь навзрыд в голос. Вместо обсуждения они скинулись по рублю и одинокая пятидесятилетняя дева – преподаватель географии Софья Львовна, строившая с ними в войну узкоколейку по разнарядке РОНО, где они жили в не отапливаемом бараке и где их насиловали все – от бронированного прораба до заезжего партийного агитатора, сбегала до магазина. Там ее бывшая ученица продала ей среди дня водки и колбасы на всех.

В пятом классе к ним пришел практикант из пединститута. Варе очень понравился спокойный самоуверенный молодой мужчина. В соседние классы практикантками пришли юркие прыщавые девки, которые то орали на детей еще громче учительниц, то были с ними приторно ласковы. Виктор Павлович, в отличие от остальных практиканток – будущих учительниц русского языка, был студентом художественно графического отделения. Это само по себе было уже очень интересно. Пришел он в институт после армии, где служил в военно-морском флоте, о чем восхищенным шепотом сообщил о нем Варин сосед по парте.

Он был очень красив. Высокий, светловолосый, всегда аккуратно, с каким-то неуловимым шиком одетый. От внеклассной работы и всяких пионерских сборов он, с ленивой улыбкой, уклонился. При нем даже их классная, кокетливо потупив глазки, говорила с детьми тихим, вкрадчивым голосом. Он вел у них уроки рисования. Мальчишки, донимавшие их прежнюю учительницу, ушедшую в декретный отпуск, плохим поведением на уроках, смотрели на Виктора Павловича почти так же, как если бы увидели самого Нахимова. У них в школе пожилой учитель физики иногда показывал им в актовом зале кино, и незадолго перед приходом практикантов они смотрели про Нахимова. А тут живой моряк и даже художник! Но, самое главное, ему нравились Варины рисунки! Он всегда внимательно их рассматривал, а потом долго, с улыбкой смотрел на Варвару. Как-то при всем классе он сказал, что она очень талантлива! Ей уже давно никто ничего хорошего не говорил, только ругались. Он наставил ей огромное количество пятерок, Варя, вдохновленная неожиданной поддержкой, все рисовала, рисовала! Виктор Павлович даже давал ей отдельную тему, когда остальные пыхтели над мерзким эмалированным чайником грязно-зеленого цвета.

Зоя Павловна усиленно продвигалась по партийной линии, за ней в школу теперь по вечерам часто заезжала обкомовская «Волга». Поэтому Виктора Павловича она завалила срочной работой – рисованием плакатов и транспарантов. Потребности ее в такой продукции все возрастали. Поэтому после окончания практики она попросила руководство факультета дать разрешение поработать Виктору Павловичу у них в школе на полставки. Он приходил теперь в школу по вечерам, просиживая за писанием лозунгов допоздна. Иногда он, по старой памяти, вел у них рисование вместо вечно болеющей учительницы. Он по-свойски кивал Варваре, и она радостно ему улыбалась в ответ.

Перед какими-то выборами в какой-то совет Зоя Павловна приволокла ему столько работы, что он взмолился, сказав, что не сможет этого выполнить к назначенному ею сроку. Тогда она распорядилась, чтобы их классная руководительница прислала ему кого-то из них на подмогу. Подумаешь, кистью махать, много там ума надо что ли? Классная, заглянув в журнал, выяснила, что кроме Вари, даже отличницам Виктор Павлович наставил трояков. Поэтому Варвару обязали приходить в каморку, выделенную Виктору Павловичу, писать с ним лозунги и партийные приветы. Варя раскрашивала нанесенные Виктором Павловичем трафаретами на плашетах и растянутой ткани буквы и контуры кремля с мавзолеем. Работали они не покладая рук, времени им давалось мало, едва справлялись с одним, директриса подкидывала им еще работку.

Приходя домой и закрывая глаза, Варя видела теперь один красный цвет. С Виктором Павловичем в процессе работы они как-то незаметно перешли на «ты». То есть перешла Варя, поскольку Виктор и раньше ее на «вы» не величал. Варвару очень возмущало обилие красного цвета в ее нынешней жизни. Она даже что-то сказала Виктору насчет дураков, которые красное всегда любили. Виктор искренне веселился над ее простодушными высказываниями. Иной раз он грудью валился на планшет и долго, до слез смеялся.

Однажды к ним в каморку постучалась и вошла молодая учительница физики с подвитыми, необычно для нее распущенными волосами и густо накрашенными губами. С Варькиной точки зрения, она была уже старая, ей было целых двадцать семь лет. Она была не замужем, и понятно, что ей очень хотелось поговорить об этом с Виктором. Варька ее очень стесняла, и она была вынуждена что-то говорить Виктору при ней вполголоса. Варя понимала, что ей надо выйти, она даже хотела выйти, но ее поразило увиденное, она впервые смотрела на страстный, неслышный для нее разговор мужчины и женщины. Это было похоже на красивый чувственный танец. Виктор отказывал пришедшей ради него женщине, но не хотел ее обидеть. Та делала к нему шаг, на мгновение застывая в нерешительности, прежде чем ступить ногой. Виктор, весь собирался, делался прямым и жестким, и, поддерживая свою даму за локоть, мягко отступал от нее. Женщина, встряхнув гривой волос, с отчаянием откидывала корпус назад, и, тронутый ее горечью, мужчина обхватывал ее за талию, и их танец продолжался, сопутствуемый горячим шепотом.

– Почему, почему ты не пошел с ней? – разочарованно спросила Варька, когда он проводил физичку.

– А ты-то на что тут пялилась? Чуть ведь глазенки из орбит не повылазили! Не захотел ее, вот и не пошел. И запомни, в таких делах жалость – самый плохой советчик. Впрочем, что ты можешь об этом знать?

– Я уже все-все знаю, – храбро ответила Варька.

– Оно и видно по твоему любопытному курносому носу. Беги домой, Варенька, вон какая на улице темнотища.

Они разговаривали про жизнь, Варе особо было рассказать нечего, и она с удовольствием слушала Виктора.

– Я все думаю, что ты за человечек, Варюш? Рисунки у тебя какие-то странные, но очень интересные. Люди по небу летят, не парят, как у Филонова, а летят с какой-то целью. Потом, детали некоторые схвачены очень четко, резко, хотя совершенно детская, неумелая рука. Вот коня ты вылепила замечательно! Я просил тебя нарисовать – ты не смогла, а вылепила так, будто именно рука твоя его знает на ощупь.

– Да, а сам моего коня совету дружины отдал! Они на него идиота в буденовке посадили и Дворцу пионеров подарили!

– Варя, но нельзя же было не отдать! Ты же и так не на очень, скажем, хорошем счету. А сейчас твоя фамилия куда-то там, в дружине этой вашей занесена, благодарность тебе дали. Я, Варенок, хотел, чтобы к тебе иначе относились, чтобы увидели какой ты чудный ребенок, а ты разобиделась.

– Ой, да, знаешь куда мне их благодарность… Они все равно меня ненавидят. Классная придирается все время. Сейчас только с лозунгами этими в покое оставила. А я с флагом отряда хотела идти, меня даже ребята выбрали, так она сказала, что я – недостойная. Сама-то!

Виктор громко захохотал и лукаво посмотрел на Варю: «Варь, а ведь она права! Ты бы очень странно смотрелась впереди вашего пи-онэрского отряда с флагом в руках. Ты очень похожа на второгодницу».