Леви зашёл домой и пробежался глазами по всем письмам. Вдруг его тело застыло, а руки закаменели, когда он понял, что среди всего хлама, адресованного Эрвину, было одно — адресованное никому иному, как Риваю, в котором лежала фотография запечатлённого поцелуя Леви и Эрена.

Слова Йегера про слежку приобрели существенный смысл и Аккерман понял, что означал этот жест. Эрен зол, чертовски сильно зол из-за полученного отчёта по событиям, произошедшим ночью, поэтому когда Эрвин спустился вниз и удивился газете, уже лежавшей на столе, и заваренному кофе, который он любил больше, чем чай, - Леви со всей силой впился ему в не успевшие зажить губы и позволил усадить себя на только недавно вычищенный стол.

Наслаждайся, Эрен Йегер.

Комментарий к За закрытыми дверями

помните, пожалуйста, что эта работа для души. не ищите в ней великого смысла и замысла, ведь даже смыл нашего существования кроится в смерти (рекомендую ознакомиться с таким течением, как экзистенциализм).

спасибо, что прочли ♥

========== Анна Каренина ==========

«Разлука ослабляет легкое увлечение, но усиливает большую страсть, подобно тому как ветер гасит свечу, но раздувает пожар»

Леви глядел на мятый, из-за многочисленных складываний и сжиманий, белый лист и никак не мог понять — почему он летел вниз головой в пропасть и не желал спасаться.

«Ривай, ответь мне. Что хуже: целоваться со мной, зная, что лжёшь мужу или целоваться с мужем, зная, что лжёшь себе?»

Его совесть, мучимая чувством вины, шептала о преступных желаниях.

Ривай — это не Леви Аккерман. Ривай — это сбитые в кровь костяшки в боях без правил, слово, которое имело вес почти у каждого человека из «подземного» города — бедного района, где обитают все отморозки Нового Орлеана, деньги, падающий на счёт, за хорошо провернутые дела, иногда убийственные, иногда нет. Ривай — это всё то, что оставил Леви Аккерман пять лет назад. Только Ханджи права: невозможно избавиться от Ривая, ведь кем бы сейчас Леви не являлся, кем бы не хотел являться, он всё такой же «познавший насилие на собственной шкуре, тот, кто не может без этого насилия и тот, кто жаждет его».

Риваю поручили задание, которое могло озолотить его, вытащить из той вонючей и бедной дыры — всего-то избавиться от Эрвина Смита.

«Насилие — не крайняя мера, крайняя мера — предательство». Если Эрен и прав, то Леви уже дважды перешёл черту, отвечающую за его преданность и человечность.

Желал ли он смерти Эрвину? Да. Желает ли сейчас? Ни в коем случае. Лгал ли он Эрвину? Да. Лжёт ли сейчас? Несомненно. Предавал ли он Эрвина? Да. Предаст ли сейчас? Конечно.

И эти вопросы круг за кругом пробегали в черепушке Леви, прогонялись кадр за кадром, как надоедливая пластинка — многотонно и удручающе. Он задумывался о пощаде и прощении, но не находил себя рядом с этими словами, вот где-то поодаль, где-то за чертой — мог отчётливо представить. Он осознавал, что не изменился, осознавал, что Ривай ждёт своего часа, ждёт, когда Леви перестанет прятаться за масками, за пониманием и заботой, чтобы выйти и заявить о себе. Он осознавал, что Ривай выберет только Эрена, только этого рассудительного, властного и, возможно, деспотичного человека; не для того, чтобы поклониться, а для того, чтобы заявит права на свои владения, встать либо рядом, либо грызться за власть.

Прошло несколько дней с того злопамятного разговора, а записки и фотографии всё не переставали приходить; доходило даже до того, что Леви приходилось встать намного раньше и караулить почтальона, чтобы первым проверить все запечатанные конверты на признак нежелательного материала. У него начали подрагивать пальцы каждый раз, когда в его поле зрения появлялся Эрвин, и он не знал из-за чего это больше: из-за того, что он хотел его задушить или обнять.

Эрен, Эрен, Эрен.

Он сам себе казался сумасшедшим, поехавшим, безумным.

Леви мог думать только о парне, о его манере речи, о его легких нечаянных касаниях, о том, чем он сейчас занимался и что будет делать в ближайшее время; куда Эрен тратил свободное время, которое раньше проводил в чайной за разговорами и размышлениями.

Эрвин поинтересовался куда делась уже третья кружка, Леви лишь улыбался и отвечал, что она треснула. Эрвин обнимал его по ночам, Леви лежал с открытыми глазами и пялился в стену. Эрвин целовал его перед уходом, Леви ждал, когда тот быстрее уйдёт.

Эрен, Эрен, Эрен.

Леви казался помешанным. Ему было мало, очень мало; он яростно желал овладеть большим.

— Он ещё заходил? — Ханджи постукивала по рулю машины, сужая глаза и напряжённо вглядываясь сквозь туман на вывеску заведения.

— Нет. — Леви устало выдохнул. — В этот раз я хочу сам прийти к нему.

Пальцы женщины замерли всего на мгновение, и затем продолжили свой ритм, как ни в чем не бывало. Она не выглядела удивленной. Не после того, как прочла записку и не после того, как заметила выражение лица своего друга — она знала, что этот день настанет, день, когда Леви выберет правило, по которому действовал ранее: «когда нечего терять — не боишься риска».

— Захватывающе.

— Да, — ответил Леви, подперев руку подбородком. — Захватывающе.

— Ты знаешь куда ехать?

Леви хрипло рассмеялся.

— Не зря я штурмовал ночами все записи Эрвина. Конечно, я знаю.

«Что хуже: целоваться со мной, зная, что лжёшь мужу или целоваться с мужем, зная, что лжёшь себе?»

Действительно, что? Если задать этот вопрос Леви, то он, бессомненно, ответил бы, что хуже — лгать человеку, который преподнёс тебе весь мир на блюдечке, одаривал заботой и любовью, поддерживал во всех начинаниях и влюблял в себя своими мыслями. Если же задать вопрос Риваю, то он сказал бы так: «мне нет дела до лжи, мне нет дела до любого другого человека, кроме меня самого».

Возможно, именно по этой причине Леви сейчас стоял, прислонившись к стене, около дубовых дверей, ведущих в богато обустроенный особняк Эрена Йегера. Он не желал анализировать слишком много и копаться в голове, ему хотелось простого человеческого выбора: выбора между его прошлым и будущем, между любовью и влечением, между сомнениями и уверенностью.

— Если бы знал, что увижу тебя здесь, то принарядился бы.

Леви лениво повернул голову и наткнулся взглядом всё на такого же элегантного и красивого парня. На этот раз они отличались в одежде. И всего на мгновение ему захотелось молча пройти мимо и уйти так далеко, на сколько хватит сил, так далеко, чтобы не думать о всех тех шагах, которые он проделает в сторону от своего влечения; и даже под прицелом он бы никогда не признался, что считал бы каждый, чтобы не забыть сколько понадобиться идти для возвращения обратно.

— Оказывается, хватает, чтобы один человек ненавидел другого, чтобы эта ненависть перешла даже к мужу.

Эрен совершил стремительный шаг вперёд, сузил глаза, рассматривая мужчину, словно под микроскопом.

— Не вымыл очередную кружку?

Леви на провокации не вёлся, всё также мирно стоял, прислонившиеся к стене, только вдавил пальцы ног в пол со всей силы.

— Не оказался тобой.

Леви смотрел, как кадык Эрена дёрнулся верх-вниз от слишком громкого глотания.

— Признаться, не ожидал. И каково Эрвину? Давишь его презрительным молчанием?

Леви смотрел, как лучи закатного солнца играли бликами на мягких волосах Эрена, как всегда собранных в элегантный низкий хвост.

— Это ты мне скажи, раз следишь днями напролёт.

Эрен хмыкнул. Поправил винтажные очки, съехавшиеся на кончик носа, и выдал следующее:

— Если и есть наука, как оставаться милым с человеком, которого ненавидишь, то ты, Леви, то ли её основатель, то ли её выучил от корки до корки. Ты восхитительно оригинален.

Леви смотрел, как самодовольная улыбка расползлась по лицу Эрена.

— Я давно понял, что ты против полумер, Леви. Если сгораешь от страсти, то полностью, наплевав на понятие измены, если ненавидишь, то так сильно, что готов перерезать глотку. Если оправдываешься в своих же глазах, то так убеждаешь себя, что и за одно — всех вокруг.