Это немного отвлекало от печальных размышлений – наличие кого-то живого и говорящего совсем рядом в этом угасшем месте.

– Как думаете, Варлаг и его друзья уцелели? – спросил Виллем.

– Авось.

– Мы отправимся на их поиски? – тут же последовал новый вопрос.

– Как только, так сразу, – Гротту слова все еще давались с трудом. Челюсти болели, а язык ворочался совсем плохо. – Сначала нужно понять в каком мы положении.

– В прескверном, должно быть. А враги тоже ведь будут их искать…

– Ну-ну, не теряй головы.

– Это же все из-за нее?

– Может и нет. Просто так совпало. Масса вариантов, все это нам предстоит связать в одно целое. И не только нам.

– А может это кто-то из наших выболтал?

– Скоро узнаем.

– Мастер, вы верите в то, что у нас… У нас есть какие-то шансы на…

– Шансы всегда есть. Не все из нас пали, а это уже хоть что-то. Да и Эльфинат пока существует. Решение найдется.

– А может начаться война? А может нас накажут? А может…

– Уже началась. Тут, знаешь ли, не нам решать.

– Попали под раздачу…

– Кто-то должен быть первым. Вот так и случилось, – вздохнул старик. Он немного подустал от разговоров. – Быть щитом, участь наша такая.

– Может пить хотите? – поинтересовался Виллем, заприметив усталость и немощь конксура, которые возвращались снова. Тяжкие разговоры изматывают не хуже битвы.

– Может, но скорее уж выпить… – ответил Гротт. – А еще… Где Гудбранд?

– Меч-то ваш? – захлопотал эльвин. – Где-то тут лежал… – он сорвался с места, руками смахивая пыль и золу с орудия, эльвин его не без труда, но нашел тут же, на поляне. – Вот, держите! – Виллем вложил рукоять в руки своего мастера, надеясь, что это придаст тому сил и мужества. Он знал – мечи эти для старца имели большое значение.

– Спасибо, – отозвался Гротт, слабо сжимая набалдашник. Холод стали почти обжигал пальцы, пробуждая воспоминания и осознание. Сможет ли он теперь взмахнуть им вновь? – Только вот где Гермунд?

– Так вы же отдали его своему ученику, Варлагу, – напомнил Виллем, нахмурившись. – Когда начался весь этот хаос.

– Точно, – мрачнея будто туча, проговорил Гротт. – Точно… – повторил он.

– Кто они? – спросил эльвин, участливо глядя на конксура. – Гермунд и Гудбранд?

– Мои братья, – холод взора Гротта несколько оттаял, когда встретился с глазами эльвина. – Они не пережили ту осень в Нуде, когда во мне родилось обладание.

***

Риган вернулся. Не сразу, казалось, прошла прорва времени. Гротт и Виллем обрадовались, завидев его в компании с Катэлем и Тарниром. Оба казались вымотанными, это видно по их глазам, походке и жестам – слишком усталым и скованным. Про одежду и говорить не имело смысла – на ней следы былой битвы. Им тоже там пришлось нелегко.

И Катэль, и Тарнир всегда сияли. Эльф – ясное дело, все-таки люксор. Но вот Тарнир…

Этот всегда вечно жизнерадостный, сколько Гротт его помнил. С самой первой их встречи, когда он, шуганный и оборванный парень, очутился в Высьдоме.

Буроволосый, мягкий и лоснящийся Тарнир радостно жал его руку и светился от счастья быть тут. Гротт же всегда ходил мрачным и серьезным. Как они вообще подружились и уживались вместе? Противоположности часто притягиваются в поисках того, чего нет в тебе.

Никакого люксиса ему уж точно не надо, чтобы приободрить кого-то, будь то неудавшийся опыт с калидией у какого-нибудь ученика или уж совсем мрачное событие, когда кто-то трагически скончался раньше срока. Гротт часто ворчал в присутствии Тарнира. Возможно, тогда он неосознанно винил добродушного сокурсника в своих собственных злоключениях и потерях. Да, у Тарнира имелось все то, чего Гротт лишен. Что у него отняли. Он часто ему завидовал.

Ну а потом их разделили и взгляды, и разное ученье. Гротт отбыл в Гуар Данн почти сразу после испытания, а Тарнир остался в академии. Нужных слов они друг другу так и не сказали. Может сейчас и настала та пора?

Гротт улыбнулся калидиту. Он радовался все-таки, что тот выжил и пришел к нему на помощь. И ему нужен его огонь, разгоняющий тьму.

Обычно от них исходил тот свет, который привлекал к ним народ, будто мотыльков манила ночная лампа. Но сейчас он совсем угас. Оно и ясно отчего…

– Ментор Катэль, Тарнир… – вымолвил Гротт, едва им улыбнувшись. – Рад видеть вас в здравии.

– Ох, Грегор, что с тобой? Ты ранен? – запаниковал Тарнир, опускаясь рядом с ним.

– Плачевно все, но не столь опасно, смею полагать, – ответил старик. – Мне бы не помешала помощь. Видите ли, не могу пошевелиться… Почти… – он, морщась от боли, и не без труда только подвигал пальцами, застывшими на рукояти меча. – После конксурии… Видать, все… Дряхлость пожаловала.

– Это сущий кошмар! Нам повезло, что скверна не добралась до нас… – хлопнул себя по коленям Тарнир. – Ментор Катэль?

– Конечно, – кивнул тот, садясь на землю рядом без лишних вопросов и рассуждений. Это в нем и нравилось Гротту, хотя многие сказали бы, что Катэль безучастный и какой-то равнодушный. Ну а какое ему дело до тех, кто живет всего по паре десятков лет? Можно понять, если задуматься основательно про вераров и их долг. И принять их такими. В любом случае без люксоров, в этой войне им не выстоять, какими бы чопорными и черствыми они не казались.

Руки он свои нежные и белые положил на кисти Гротта – жилистые, грубые, шишковатые и старые.

Гротт закрыл глаза, ощутив надежду. Она еще осталась в нем?

Дышать он стал спокойнее и глубже. Боль, усталость и холод отступали. И на том спасибо!

Он увидал на один миг маленького мальчика, тот смотрел на догорающие угли. Еще чуть и они погаснут совсем. Никакого тепла они не давали, просто напоминали о неминуемом конце. Вот, скоро они потухнут, как и твоя жизнь. У всего сущего так. Сначала горишь, а потом, когда ничего от тебя не остается – ты угасаешь. Чернеешь, темнеешь, леденеешь. Даже если тебе всего ничего лет. Щепки сгорают первыми.

Тот мальчик это он сам. Все сковал мороз, и он не мог заставить себя пошевелиться, прямо как сейчас. Он кутался в одеяло, но не мог согреться, он жался к братьям и сестре, но те уже стали холодны и не отвечали на его зов, не обнимали его в ответ, как вчера. А еще так хотелось есть. Голод крутил его кишки водоворотом, такие они видели весной на реке. Но эту весну ему уже не увидать.

– Гермунд, Гудбранд! – мальчик тряс братьев. Слишком холодные руки: твердые, неподатливые. Руки каменных статуй. Глаза смотрели на него и больше не моргали.

– Гретта! – но она тоже молчала, замерев навсегда. В последние дни она сильно кашляла. Сейчас же ее синие и холодные уста полуоткрыты. Но он не слыхал хрипов, клокочущих в ее груди, а облачка пара более не поднимались в воздух. Кожа ее бела точно перламутр внутри раковин, как снег и лед, сковавшие их страну, принесшие разорение и бескормицу.

Грегор положил голову к ней на грудь, прижавшись ухом. Пустота. Внутри нее так пусто и тихо. Она умерла. Все они умерли. Как мать и отец… Те покинули их уже давно.

И он тоже умрет. Сил бороться больше нет, да и незачем… Он заплакал, а когда перестал, отчего-то стало легко и даже не страшно.

А потом пришел голос. Когда кто-то умирает, то он слышит голоса своих предков, которые зовут его. Так говорили старики. Видать, теперь пришел и его черед.

Разум его полный печали и горести оставлял этот мир, это слабое тело. Он уходил вслед за ними. В никуда. Где нет ни голода, ни холода. Нет ничего, ни хорошего, ни дурного. Там нет страданий и радости тоже нет. Там одна лишь пустота.

Голос был страшный, но Грегор не убоялся, он внимал ему. Ему уже нечего бояться. В него же вплелись голоса Гермунда, Гудбранда и Гретты. Оно забрало их? Или притворялось ими? Или это они и есть?

Эти слова врезались в память навсегда.

Оно сказало:

Такие жадные… Если они не могут дать тепла. Забери. Они не достойны.

Такие мелочные… Если они спрятали еду… Отбери. Не достойны.