— Я бы сказал, что немного поправиться тебе не повредит, — отметил Йон. — Особенно если действительно хочешь походить на альфу.
— Мне не хватает наших утренних тренировок, сестренка, — признался Медвежонок, повернувшись ко мне. — Было бы здорово, если бы мы могли снова заниматься как раньше, да?
— Ездить… далековато будет каждое утро, — отозвалась я с неловкой улыбкой. — И тебе правда не стоит переживать из-за пары лишних килограммов. Как говорил мой папа, настоящую красоту ничем не испортишь.
— Ну вот, я же тебе говорила, Дани, они не станут любить тебя меньше, а ты переживал, — довольно проговорила госпожа Боро. — Внешность не важна, когда любишь кого-то по-настоящему, правда, Йон?
— Правда, — отозвался он, прищурившись с легким непониманием. — А почему вы спрашиваете об этом именно меня?
Она не ответила, только улыбнулась себе под нос, склонив голову. Потом они заговорили снова — о кардинале, расстановке сил в кругах церковной элиты и о грядущих выборах Иерарха. Сейчас победа Боро была практически свершившимся фактом, и «воскрешение» его сына сыграло в этом далеко не последнюю роль. Почти уверена, что старый урод и подумать не мог, что столь ненавидимый им ребенок может стать его счастливым билетом в желанное будущее. Все четверо с большим энтузиазмом обсуждали грядущее возвышение Дани, упоминая множество имен, дат и событий, о которых я не имела ни малейшего представления. При всем моем желании участвовать в разговоре или хотя бы поспевать за ходом его основной мысли я вынуждена была признать, что все эти церковные дела были для меня чем-то совершенно далеким, сложным и неинтересным в той мере, в какой могут быть неинтересны какие-то абстрактные глобальные вещи, пусть даже так или иначе затрагивающие каждого. Я хрустела печеньем, пила чай и смотрела в окно, за которым задорно вращались газонные поливалки, разбрызгивающие вокруг себя воду. Под определенным углом в этой сверкающей россыпи проступала радуга, и это было красиво.
Интересно, каково было жить в таком большом доме? Вставать каждое утро и знать, что тебя ждет отглаженная рубашка и горячий завтрак, который подали горничные. Ходить по этим огромным светлым коридорам, залитым солнцем, слушать, как щебечут птицы и шепчет листва за окном. Такие особняки очень часто показывали в фильмах о событиях начала прошлого века, и они чаще всего становились местом действия либо для любовной, либо для детективной драмы. Мне же он был ощутимо широк в плечах. С эстетической точки зрения большое количество света и пространства выглядело выигрышно, но я слишком привыкла к уюту нашего маленького чердака, где бархатная темнота слегка расступалась лишь от света торшера. Это место было красивым в каком-то кинематографическом смысле, но я не чувствовала в нем чего-то живого, какого-то сердца, вокруг которого могло бы строиться все остальное. Оно походило на картонные декорации, которые можно было при желании проткнуть насквозь. И Медвежонок в них тоже выглядел каким-то слишком чужим.
— Хана, расскажи о письме, — внезапно обратился ко мне мой альфа, и я даже на пару секунд растерялась, словно напрочь забыв о том, что была в комнате не одна.
— О письме? А, да. Отец Горацио… Вы слышали о нем, госпожа Боро? Он раньше преподавал в Сардонском университете.
— Не уверена, — покачала головой она.
— Это в целом неважно, — решила я. — Суть в том, что они с моей подругой последние полгода жили в Этерии и искали информацию о Чистых днях и том, что послужило причиной их окончания.
— Не они одни, — заметила старшая омега. — Этот вопрос многих интересует. Я лично знакома с концепцией нескольких любопытных теорий на этот счет, хотя, признаться, считаю их скорее философско-теологическим экзерсисами.
— Моя подруга писала, что им удалось раскопать какой-то… я не хочу сказать заговор, но… — В поисках поддержки я перевела взгляд на Дугласа, и тот ободряюще мне кивнул.
— О тех временах ходит множество слухов, как и сказала Констанс, — подтвердил он. — Нет ничего удивительного, что на такой плодородной почве бурно цветут всевозможные конспирологические теории. Твоей подруге удалось узнать что-то конкретное?
— Я так и не поняла, — вынуждена была признать я. — Она обещала все рассказать лично, когда вернется. В любом случае это может быть что-то важное. И если у Медвежонка появится возможность…
— Дани, — перебила меня госпожа Боро, видимо потеряв терпение. — Его зовут Дани, Хана. Пожалуйста, больше не употребляй при мне эту гадкую кличку.
— Мама, все нормально, — попытался мягко урезонить ее сын. — Я привык.
— Ты много к чему привык, милый, но это не значит, что теперь так будет всегда, — неодобрительно отозвалась она, поджав губы. — Пришло время переучиваться.
— Некоторые вещи заслуживают того, чтобы их помнить. И оставить для них место в… новой жизни, — терпеливо проговорил он.
— Да, я понимаю. — Она снова посмотрела на Йона, и меня охватило странное ощущение, что в воздухе висит некая назойливая недосказанность. — И все же я настаиваю, чтобы эта кличка в моем доме не звучала. У тебя есть имя, Дани, и ты должен носить его с гордостью.
— Хорошо, мама, — покладисто согласился он, продолжая улыбаться и смотреть на нее своими большими голубыми глазами. Я прекрасно знала это выражение его лица — когда он не хотел с кем-то спорить, то просто сражал собеседника своим очарованием, заставляя того забыть, в чем вообще была причина конфликта. А еще не заметить, что сам Медвежонок остался при своем мнении.
— Я думаю, нам пора, — негромко проговорил Дуглас, поднимаясь. — Еще обратно ехать, не хотелось бы попасть в вечерние пробки.
— Уже? — немного удивилась госпожа Боро, явно не заметив, как изменилась атмосфера в комнате после ее выпада в мою сторону. — Йон, может быть, ты хочешь остаться?
— Я? — недоуменно поднял брови он. — Да почему я-то в конце концов?
— Да потому что она считает, что ты его альфа, — со вздохом произнесла я, тоже вставая на ноги вслед за Дугласом.
От этих слов Медвежонок переменился в лице и буквально отпрыгнул в сторону от Йона, у которого натурально отвисла челюсть.
— Мама! — возмущенно воскликнул будущий юный кардинал, покраснев до корней волос, пока Дуглас тщетно пытался скрыть смех за кашлем.
— А что, он очень видный молодой альфа, — невозмутимо отозвалась та, явно не собираясь чувствовать себя неловко из-за произошедшей ошибки. — Я бы на твоем месте подумала.
— Он занят! — не веря своим ушам, возмутился Медвежонок.
— Сегодня занят, завтра нет, — пожала плечами она, судя по всему не зная ни о нашей с Йоном метке, ни вообще о том, что мы вместе. Удивительно, как этот момент выпал из общей канвы нашего знакомства. С другой стороны, мой альфа сегодня вел себя так, будто мы с ним и правда были едва знакомы, так что ничего удивительного.
— Нам точно пора домой, — крякнул Дуглас. — Спасибо за приглашение, Констанс. Я рад, что у вас все хорошо. И если понадобится помощь, ты всегда можешь на меня рассчитывать.
— Я это знаю, Дуглас, — подтвердила она, посмотрев на него почти с нежностью. — Позволь, я вас провожу.
Когда они все вышли из гостиной обратно в коридор, Медвежонок перехватил меня за локоть, удерживая, чтобы поговорить наедине.
— Сестренка, что с тобой такое? Я же вижу по глазам, что ты сама не своя, — проговорил он, внимательно и серьезно вглядываясь в мое лицо. — Прости маму за ее грубость, она просто… ей тяжело дается смириться с тем, что со мной было. Куда тяжелее, чем мне.
— Все нормально, — тихо отозвалась я, одновременно испытывая непреодолимое желание довериться ему и рассказать обо всем, что так тяготило меня в последнее время, и какую-то угнетающую тоску из-за того, что на самом деле не могла этого сделать. Не только потому, что нас почти наверняка вот-вот должны были позвать остальные, но и потому, что не была уверена, что в жизни Дани Боро есть место для Ханы Росс. Теперь мы принадлежали к слишком разным мирам. От действий, слов и отчасти даже от мыслей Медвежонка могло зависеть будущее очень многих, целой Церкви как института, если так подумать. И я вовсе не хотела нагружать его и тревожить своими проблемами. Каким-то задним умом я понимала, что в сравнении с его необходимостью полностью перекраивать свою жизнь и свою личность в угоду новому положению в обществе эти проблемы были просто досадной мелочью, которая и обсуждению-то не подлежала.
