— Таблички? — растерянно повторила я, а затем меня внезапно озарило: — Таблички Оймаха? Ты о них говоришь?

— Таблички, таблички, — пробормотал Том, принявшись рыться в своих вещах. — Том крепит таблички.

Когда он всунул мне в руки целую стопку новеньких металлических пластин с выдавленными на них знакомыми буквами, я ощутила, как у меня закружилась голова. Вот так, походя и совершенно на то не рассчитывая, подойти вплотную к разгадке знаменитой городской тайны — такое уж точно случается не каждый день. И почему только это случилось именно сейчас, когда моя жизнь стоит на пороге полного краха и я при всем желании не могу в полной мере почувствовать восторг своего открытия?

— Кто их тебе дает, Том? — спросила я, подняв на него глаза.

— Начальство, — услужливо повторил он. — Том знает город, Том умеет быть незаметным. У Тома много друзей на улицах.

— А… где твое начальство? Кто они? Где они живут? — не отступала я.

— Под землей, — довольно улыбнулся он, и от удивления я даже не нашла, что сказать, а бродяга меж тем продолжил: — Они живут под городом, потому что там безопасно. Там белые их не найдут.

— Белые? Ты имеешь в виду церковников? — предположила я. — Те, кто делает эти таблички, прячутся от Церкви?

— Белые могут быть очень опасными, Том знает, — закивал тот. — Начальство их не любит, а Том боится.

— А как ты попадаешь к ним? — решила зайти с другой стороны я. — Через метро?

— Нет, нет, в метро слишком шумно и много народу, — помотал лохматой головой он. — Том к начальству не ходит, они присылают курьеров. Курьеры передают задания и таблички. Так безопаснее.

Я не знала, что и думать. С одной стороны, все это по-прежнему могло быть одним большим розыгрышем — какие-то ребята, вдохновившись городской легендой родом из семидесятых, решили повторить ее успех. Нашли чудаковатого бездомного, наплели ему с три короба какой-то конспирологической ерунды про подземный штаб и противостояние с Церковью, а он уже через своих «друзей» и своими собственными руками разнес эти таблички по всему Восточному городу. С другой стороны… с другой стороны, этот мир уже не единожды меня удивлял, поэтому стоило рассматривать все варианты — даже самые безумные.

Я должна была рассказать об этом Йону — возможно, тот знал больше. Возможно, смог бы уговорить Тихого Тома познакомить нас с одним из курьеров, а я бы в свою очередь свела его с Кори МакДоналом, который уж точно не отказался бы послушать историю из первых рук.

Я настолько вдохновилась этой мыслью, что на несколько блаженных минут даже забыла о том, что таблички Оймаха далеко не самое главное, о чем мне предстоит поговорить со своим альфой. Вспомнила, уже подойдя к Дому, но не успела даже морально подготовиться к тому, что может мне предстоять, потому что столкнулась с ним буквально в дверях.

— Ты в порядке? — удивленно поднял брови Йон, когда я отшатнулась от него, как от прокаженного.

— Я… Я… А ты? — сбивчиво пробормотала я, недоверчиво глядя на него.

— Ория попросила съездить по делам, — отозвался он. — Хочешь со мной прокатиться?

— Нет, я… У меня… свои дела, — помотала головой я.

— Ладно, — легко согласился он, уже не глядя на меня.

— А ты… сможешь управлять пикапом? — на всякий случай уточнила я, выразительно покосившись на его ногу.

— Да, я нормально, — рассеянно кивнул он. — Чувствую себя отлично.

Неужели он в самом деле ничего не почувствовал? В прошлый раз, когда Джером на меня набросился в их с Кэсс пентхаусе, Йон готов был выломать дверь ванной, чтобы убедиться, что меня никто не тронул. А сейчас ведет себя так, будто вообще ничего не произошло. И я бы даже могла предположить, что это какое-то извращенное притворство с целью вывести меня на чистую воду и заставить сознаться во всем самой, но моему альфе подобные игры разума были совершенно не свойственны — он был слишком вспыльчивый, горячий и прямолинейный в том, что касалось того, что он желал или что было ему неприятно. Разве что дело было совсем в другом.

— Йон, ты подумал о том, что мы обсуждали? — неуверенно и осторожно уточнила я. — Насчет таблеток?

— Хана, я уже сказал тебе, что сам решу, когда сокращать дозу, ладно? — раздраженно проворчал он. — Я могу сделать это в любой момент, но тогда пользы от меня будет немного. Или ты хочешь сама обеспечивать нас двоих?

— Я бы могла справиться с этим ничуть не хуже, — уязвленно возразила я.

— Не надо на меня давить, ладно? — буркнул он и, не оборачиваясь, направился к машине, а я осталась стоять на крыльце и смотреть ему вслед. Значит правда? Таблетки действительно подавляли не только его боль, но и ощущения, передаваемые меткой? Или же из-за собственных перепадов настроения альфа уже не понимал, где его эмоции, а где чужие? Сейчас уже стало достаточно очевидным, что после ранения и возвращения из больницы он изменился — и не в лучшую сторону. Стал куда более раздражительным и в то же время более рассеянным. Постоянно пребывал как будто в легком блаженном полусне, а когда кто-то пытался его оттуда вырвать, реагировал достаточно агрессивно. Я допускала, что дело может быть не только в обезболивающих, которые он принимал, но и в том, как все обернулось в целом. Мы с ним не говорили о Сэме и о том, исцелила ли его смерть ноющую рану в груди альфы, что уже больше десяти лет отравляла ему жизнь, но что-то мне подсказывало, что я и так знаю ответ на этот вопрос. Достигнув той цели, к которой он стремился столько времени и на алтарь достижения которой было положено так много, Йон, судя по всему, не ощущал и половины той эйфории и того удовлетворения, на которые рассчитывал. Я пыталась ему помочь, пыталась быть рядом и поддерживать, но в последние дни он чаще и охотнее отталкивал меня, чем наоборот. До сегодняшнего дня я готова была дать ему сколько угодно времени, но теперь у меня самой его совсем не осталось. И что-то мне подсказывало, что этот Йон в отличие от прежнего не найдет в себе душевных сил встать на мою сторону. Просто потому, что вся эта история даст ему самый веский, оправданный и кристально чистый повод злиться на кого-то, кроме самого себя. А я знала, что просто не смогу с этим справиться — не после всего, через что мы прошли.

Когда он уехал, я поднялась на наш чердак. Так странно, какими отчетливыми стали вдруг линии и контуры окружающих меня предметов — словно бы я видела их в первый раз. Привычно наклонившись, я подняла с пола скомканную футболку Йона, которую тот, кажется, не слишком удачно пытался повесить на стул. Прижав ее к лицу, я села на заправленную кровать, закрыла глаза и полной грудью вдохнула его запах. Столько дней и ночей этот запах был для меня запахом дома, защиты, уверенности и безопасности. В самые свои темные моменты, когда мне было больше не за что цепляться и не во что верить, этот запах спасал меня, удерживал на плаву и убеждал, что нужно продолжать бороться — даже ради малейшей возможности снова обнять того, кому он принадлежал. И мне совсем не нравилось то, что сейчас я чувствовала в этом запахе неприятные и резкие, угрожающие нотки. Прежде мне и в голову не приходило, что Йон может быть хоть в каком-то смысле опасен для меня. Но теперь все изменилось, и это меня пугало.

«А что, если однажды по любой из возможных причин он сорвется и причинит боль уже не плохим ребятам, а кому-то, кого ты любишь? Или, может быть, тебе самой? Когда его настоящие враги закончатся, что он будет делать с той ненавистью и яростью, что переполняют его? Или ты думаешь, они просто исчезнут в никуда?»

Это говорил Гаррис. Мертвый окровавленный Гаррис с намотанным на голову полотенцем, чей голос сейчас больше походил на змеиное шипение, холодом струящееся по моей коже.

— Нет! — судорожно выдохнула я, но футболка Йона выскользнула из моих бессильно разжавшихся пальцев и упала на пол.

Как мы оказались здесь, в этом самом моменте нашей истории? Неужели я в самом деле сижу на нашей постели, где прошло столько восхитительных ночей, полных страсти и неги, и думаю о том, что мой альфа способен… причинить мне вред? Что ревность способна настолько затмить его разум, что он перестанет себя контролировать? Мог ли мой добрый, терпеливый, заботливый и понимающий мужчина превратиться в монстра? Или, может, он всегда им был, просто раньше я, как и говорил Гаррис, занималась бессмысленным и упоительным самообманом, уверяя себя, что тот, кто способен голыми руками вырвать живому существу его внутренние органы, не может быть опасен и его не следует бояться?