— Причина была, — не стала спорить я. — У всего есть причина. У того, что мы с вами встретились, тоже.

— В каком плане? — немного опешил он.

— Что вас связывает с кардиналом Боро? — спросила я. — Почему вы так хотите найти способ прижать его?

— Давай так. Ответ за ответ, — предложил он, улыбнувшись. — Я отвечаю на твой вопрос, а ты отвечаешь на мой. И погоди, не надо сразу отказываться. Возможно, после моего рассказа тебе захочется дать ответ.

Я неуверенно кивнула, давая ему возможность высказаться.

— Ты не против, если я закурю? — на всякий случай уточнил он.

— Это ваша квартира, делайте, что хотите, — пожала плечами я. Детектив кивнул, но все же включил старенькую кухонную вытяжку и заодно лампочку на ней, погасив верхний свет. Кухня сразу погрузилась в уютный полумрак, который и мне самой был куда больше по душе. Закурив, мужчина какое-то время задумчиво молчал, и белые струйки дыма вились вокруг его седой головы, как осаждающие ее мысли. Потом наконец заговорил.

— Мы работали над этим делом вместе с моим бывшим напарником — тем самым, с дочкой которого ты дружила. Мне сразу показалось, что это какое-то… странное совпадение.

Странное совпадение, хах? Добро пожаловать в мой мир.

— Пропала девушка. Омега. Дочка богатых родителей, которые готовы были выплатить какие-то баснословные деньги за любую информацию о ней. Может быть, ты слышала об этом? Дело было громкое. Нет? Ну да неважно. Ее исчезновением занимался почти весь участок, но в конце концов именно мы с напарником нашли ее. На квартире ее ухажера, по уши накачанную какой-то дрянью. Выяснилось, что в поисках острых ощущений она связалась не с той компанией и ее парень… В общем сдавал ее в аренду своим дружкам или вроде того. Я слышал о подобных случаях, но лично столкнулся впервые. Бедная девочка, на ней места живого не было.

— Я тоже… слышала, — кивнула я, конечно же вспомнив о матери Йона. Дело Сэма, как и его ублюдочные методы личного обогащения, жило и процветало, судя по всему.

— Мы ее оттуда вытащили, я лично — лично! — нес ее на руках до машины скорой помощи, а потом навещал в больнице, пока она приходила в себя. Ей круто досталось, но она… было в ней что-то такое… Такой огонек, знаешь? Иногда, когда с кем-то происходит что-то плохое, он безвозвратно ломается, но она была не из таких. Я знал, что с ней все будет хорошо и что она сумеет это пережить. Она была боец. — Его губы тронула грустная улыбка, а взгляд стал особенно глубоким и задумчивым.

— Что с ней стало? — уточнила я, когда наполненная сигаретным дымом и урчанием вытяжки пауза неоправданно затянулась.

— Узнав о том, где она была и что с ней делали, родители тут же от нее отказались, — сухо отозвался мой собеседник. — И тогда за ней явилась Церковь. Я вообще не понимал, что происходит и почему все так ополчились на бедного ребенка, которая была виновата только в том, что поверила не тому парню. Сколько ей было? Семнадцать? Она же вообще еще ничего не видела и не знала в этой жизни. Но в ней уже было столько силы и столько упрямства! Она была… чудесной. — Он произнес это с той особенной затаенной нежностью, которую никак нельзя спутать с обычным уважением или восхищением. — А эти ублюдки назвали ее грязной развратницей и собирались судить. Они забрали ее и не говорили куда. Я бился за нее насмерть. Я прошел все инстанции до последней, пытаясь защитить ее, крича во весь голос, обращаясь к обществу и к судам, и к СМИ. А на меня смотрели как на умалишенного. Люди не понимали, зачем я лезу в дела бестий, бестии… не понимали примерно того же самого. Но я дошел до самого кардинала. Я дошел до его приемной, и я требовал аудиенции. Я требовал, что мне сообщили ее местоположение. Но мне отказали. Этот напыщенный урод сказал мне, чтобы я не совал нос не в свое дело, и пригрозил, что меня уволят, если я не перестану ворошить грязное белье. Уже потом, по секрету, напарник сообщил мне, что ее выслали из города и поместили в одно из этих… закрытых учреждений, откуда никто не выходит на своих двоих. Дело замяли, меня понизили, а напарник сам вскоре ушел на пенсию. Иногда я все еще думаю о ней. О том, где она сейчас. И сохранился ли ее огонек или им все-таки удалось погасить его. — Он решительно растер бычок сигареты в пепельнице и снова посмотрел прямо на меня. — Я не хочу… не могу допустить, чтобы это все повторилось. Ты напомнила мне ее, Хана. В тебе он тоже есть — этот огонек. Но ты связалась с теми, кто не выносит другого огня, кроме пламени собственного благочестия. Они ни перед чем не остановятся, чтобы сохранить его таким же ярким и непоколебимым. Такие, как мы, ничего не можем им противопоставить, мы просто мошки, налипшие их лобовое стекло. Но если… если ты знаешь что-то… что-то, что сильнее моей злости на них, я очень прошу тебя рассказать мне.

Я смотрела на его умоляющее, почти отчаявшееся лицо, сейчас такое старое в желтом электрическом свете и легкой туманной дымке от выкуренной сигареты. Часть меня очень хотела помочь ему, дать этому человеку надежду на то, что сильные мира сего уязвимы так же, как и мы. Что иногда напору самого могущественного альфы может противостоять тот, кто намного слабее его, не сгибаясь и не опуская взгляда. Что их власть и сила порой стоят на столь хрупком фундаменте, что его способно к Зверю снести одно слово мальчишки-подростка. Что в мире есть силы, о которых никто из нас не имеет ни малейшего представления, и что у судьбы уже есть план, в котором и кардиналу, и мне, и даже, видимо, самому детективу Гаррису было отведено свое место. Все уже происходило, разворачивалось вокруг нас, как пьеса, чей сценарий никто из нас не удосужился прочесть до выхода на сцену. Я очень хотела ему доверять, но это был не мой секрет и не мне было его рассказывать.

— Кардинал сейчас стоит ближе к своему падению, чем когда-либо, — наконец проговорила я. — Он сам еще этого не осознает, но то, чему суждено случиться, обязательно случится. И все будет так, как должно быть.

— О чем ты… — начал было он, но я не дала ему закончить, чуть наклонившись вперед и положив свою руку на его:

— Возможно, вы уже сыграли свою роль, детектив. И сделали для падения кардинала самое главное, хотя сами этого еще не поняли. Я могу сказать вам лишь то, что оно зависит не от вас и не от меня. Тот, кто способен его уничтожить, все еще на свободе. И если вы меня завтра отпустите, как и обещали, я снова смогу помогать ему и направлять его.

— Ему? — мгновенно среагировал на самое главное он. — Речь об одном из тех двух ребят, что были с тобой вчера, верно?

— Я и так уже сказала больше, чем собиралась, — покачала головой я, снова отклоняясь от него. — Выполните свое обещание, детектив. Закончите то, что начали. Остальное сделают за вас.

Он внимательно смотрел на меня. На мое лицо, волосы, плечи и руки. Словно пытался найти ответ на вопрос, что же было во мне такого особенного, что никак не давало ему покоя. Я легко могла представить себя на его месте — я точно так же реагировала в свое время на Медвежонка, когда тот пускался в свои пространные и туманные рассуждения о судьбе, предназначении и неизбежности. Ну что ж, с кем поведешься, как говорится.

— Хорошо, — наконец рвано кивнул он, словно переломив что-то внутри себя. — Я отпущу тебя. Как бы мне ни хотелось оставить тебя здесь, я отпущу тебя ради будущего, которое устроит нас обоих.

На какую-то долю секунды внутри меня вдруг шевельнулось какое-то тревожное предчувствие. Было что-то в его глазах в тот момент, в этом душном, пахнущем сигаретным дымом полумраке, в этой пустой квартире с тяжелой толстой дверью, что неприятным холодком прокатывалось у меня по спине. Или дело было в этом разговоре и истории об еще одной несчастной, замученной омеге, которая в глазах общественности опять оказалась сама во всем виновата?

Или же в том, что существовало далеко за пределами этой квартиры, но сжималось все теснее, почти не оставляя ни мне, ни другим участникам событий шанса выбраться из своей западни?