Андрей отказывается вставать, накрывая лицо подушкой, просит:

— Дина, на тон ниже, у меня раскалывается голова, — я и так почти шепотом его бужу. Иду за шипучей таблеткой, растворяю в воде, сажусь на край кровати:

— Андрей, я знаю, что тебе плохо, возьми выпей это, — он отодвигая подушку, смотрит что я принесла:

— Дин я встать не могу, мы вчера пили яд? — улыбаюсь, значит ему не так плохо, раз старается хохмить

— Нет, две бутылки вина плюс половина виски, — затем нехотя встает, садится, спуская ноги на пол, берет стакан, выпивает. Я смотрю на утренний стояк, который часто бывает у мужчин, видимо не успеваю отвести взгляд. Андрей, тянет меня на на себя так, что я свалилась к нему на колени, упирается в меня своим шлангом, задавая вопрос:

— Дин, какого хуя, а? — не понимаю, о чем он, сразу говорю:

— Вставай, завтрак готов, надо немного прийти в себя, ванна свободна., - выбираюсь из его объятий, не хватало мне утреннего безумия. Хорошо, что вчера с этой истерикой я остановила свое падение в преисподнию, я бы себя ненавидела, поддавшись этой слабости. Не надо было с ним пить. Сама виновата.

Иду на кухню, варю кофе.

Когда вижу что в чем Андрей выходит из душа, понимаю что в нем все идеально, лицо это лишь малая часть того чем его наградила природа. Он стоит в проеме, а я не понимаю почему смотрю на небольшую поросль волос на груди, затем опускаю взгляд на упруги рельеф живота, …а потом, когда он проходит на кухню в полотенце поверх бедер, без какой-либо другой одежды, я просто отвожу взгляд в сторону потому что знаю, что там ниже пупка.

Уверена, что он привык, когда его так разглядывают женщины. Хочется выставить его за дверь, не может мужчина так выглядеть. Такое странное ощущение когда хочется, чтобы он ушел, но в тоже время хочу чтобы остался. Мне страшно остаться одной, в этих стенах квартиры, я будто снова боюсь одиночества. Андрей всегда был в моей голове, мне достаточно было смотреть на нашего сына

Вспоминаю прошлый вечер и то как я залипла на руки Андрея, когда он сидел без пиджака, с подвернутыми рукавами рубашки до локтя. Идеальные руки. У него всегда были идеальные, красивые руки, крепкие, жилистые, с длинными пальцами. Редкая поросль волосков доставляет мне персональное эротическое удовольствие. Я боялась, что он заметит что я хочу остановить мгновение, подойти и провести пальцем по кисти чуть выше, вдоль предплечья. И только одно меня останавливает во всем этом. Нас больше нет.

Когда-то участь в университете у меня было много претензий к этому городу, я думала я не вернусь в него никогда, потому что расплескала в этом сумасшедшем ритме внутреннюю веру в счастье. А когда осталась без родительской поддержки, вернулась, преодолевая бессилие от предвкушения чего-то нового, когда ради сына я нашла в себе силы не зачахнуть в сплетенной за годы паутине сожаления, преодолеть слабость. Я смогла порвать на мелкие кусочки прошлое, оставив в сердце пустоту с морозными сквозняками. И чтобы пустота не поглотила меня я нашла свое исцеление в Егоре. Эта пустота теперь остается и после него, преобразуюсь в обманчивое исцеление. Я больше не буду отравлять никого, выстраивая ощущение жизни, которую я подгоняла под шаблоны. Я слишком много думала о ком угодно кроме себя, я хочу новую заявку на жизнь, где путь может оказаться тернистым, только моя решительность беспощадна даже по отношению к себе, и я не расцениваю это как побег из прошлого.

Андрей

Завтракаю через силу, еда просто не лезет, предпочел бы кофе, да и от него тошнит. Дина также водит ложкой размазывая овсянку по краям. Может ну его нахер ту работу?!

Голова каменная, такое ощущение что может расколоться на две, или даже на двадцать две половины.

Виск точно и были лишними

— Если не хочешь, не ешь, — Дина тоже не в форме, смотрит своими огромными глазами куда угодно, но не на меня.

Делаю над собой усилие впихивая еду, после второй ложки начинаю давиться, отставляю тарелку, беру кофе

— Дин может хватить нам с тобой как на войне, может перемирие заключим? — делаю глоток,

— У нас и так перемирие, у нас сын Андрей о какой войне ты говоришь? — оно отодвигает тарелку, встает из-за стола, расправляя фартук

— О нашей войне, ты не подпускаешь меня ближе

— Нас больше нет, Андрей, — блядь как ножом в сердце, осталось только прокрутить два раза чтобы больнее стало.

— Блядь да мы даже не пробовали! — не замечаю, как взрываюсь, переходя на повышенные тона

— Не кричи, пожалуйста, — делаю выдох, отодвигаю тарелку, не могу есть. Ничего не могу.

Встаю и выхожу с кухни, иду одеваться, пока ищу одежду думаю вот почему блядь из многообразия женщих всех мастей я выбрал самый сомнительный вариант? И ведь другого мне нихуя не надо! Только эта упрямая баба. Я почти бы уверен что после этой ночи я прогну ее в вопросе наших дальнейших взаимоотношений, сведу к минимуму обиды и претензии. Но хуй там было. Так хочется ей надавать по жопе. Ведь понятноже что мне нужна эта упрямая женщина, которая каждую ночь будет засыпать и просыпаться со мной, доверчиво положив голову на моем плече, такая податливая, любящая, принадлежащая мне одному.

Перед уходом, стою в прихожей я не хочу уезжать. Я вижу Дина намеренно возится на кухне, что-то падает у нее из рук, а я понимаю, что если я уйду, то это будет конец света, страшнее любого апокалипсиса, вчера ведь я видел в ее глазах все ответы.

Она стоит спиной, а от нее лупит током статическим я чувствую уровень напряжения между нами, физически ощущаю насколько больно она сейчас стоит, застыв со стаканом в руке не поворачиваясь, знает ведь, что убивает нас физически, знает что одно ее слово и я готов отдать душу дьяволу за ее «давай попробуем».

Молчит.

А я не могу уйти. Не могу поверить что в нашей с ней истории не будет продолжения. Я просто не понимаю. Почему? Что я делаю не так? Со всеми всегда работало в ста процентах из ста. С Диной не поулчается. Вообще. Никак.

И ведь я не прошу много, хочу обнять, чтобы снять всю тревогу, ее ебучую мнительность, Что там она вчера говорила про проявление любви? Напрягаю память. Судя по всему, я, блядь, не достаточно надежен, не достаточно хорош для святой матери Терезы?! Или как блядь мне понимать ее «нет больше нас»?!

Почти уверен что стоит и борется собой задыхаясь от своей правоты, и одновременно не понимания зачем ей эта правота. Любовь это не вздохи на скамейке, любовь это забота, простота в общении, все это у нас есть с ней, так какого же!. С ней как будто и есть дома и Дина мой самый уютный дом.

Она поворачивается и ее взгляд будто бьет меня током. Кажется сейчас я вижу в ней нечто особенное, что хочу чтобы она встречала меня после работы, хочу каждый день быть обласканным этим взглядом, чтобы она спросила «как дела», а я обнял ее и действительно понял, что меня ждут и понимают здесь. В таких союзах не изменяют, не потому что не хочется, а потому что знают, что дома лучше, ведь только дома на меня будут смотреть до боли родные и красивые глаза. Такие они, любимые женщины

— Дин, — стою как вкопанный я не хочу принимать эту ебучую реальность, — просто знай, что наша жизнь так устроена что от себя не убежишь, ты моя женщин, мой дом, мой храм, если тебя нет, то у меня и дома — то нет? — ресницы дрожат, кусает губу, я знаю нам нужно время. Я знаю что если прямо сейчас я сделаю то что хочу, то не остановлюсь. Похуй. Все равно ведь сделаю.

Подхожу и беру ее голову в ладони, прижимаюсь губами, не пытаюсь углублять поцелуй. Сначала не сопротивляется, а потом вроде опускает ладони и я наглея цеую сильнее с напором, проникая языком в самую глубь, уверенно и властно. Про себя думаю, давай же Дина сдавайся, одно только слово и мы все вернем. Блядь.

Отталкивает залепляя звонкую пощечину. Мы не отрываясь смотрим друг на друга

— Согласен, заслужил, — она не успевает мне и слова сказать, рывком хватаю ее за волосы, оттягиваю голову назад, обнажая шею, целую с напором нежную кожу, оставляя намеренно отметину, она вздрагивает от неожиданности, а я возвращаюсь к губам, хватая нижнюю, втягиваю в себя, исследуя территорию. Мне не кажется, я точно слышу ее стоны. Но чуда не происходит.