Закусила губу и устроилась за руль. Он плюхнулся на пассажирское сиденье, громко хлопнул дверцей, порождая во мне очередную волну недовольства.

— Пристегнись, — рыкнула я Евичу. Он, конечно же, смотрел на меня с вызовом, но к ремню всё-таки потянулся, по возможности растягивая это нехитрое действие. И ждал. Реакции моей. Скрипнула зубами, но проглотила. Достучаться до меня решил? Нет, уж, дорогой, на сегодня хватит.

— Адрес? — спросила до противного сухо.

— Не знаю, — растянул он свои губы до ушей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍«МАКАР!!!!», — проорала я про себя, но внешне всё же оставалась спокойной. Знал бы ты, чего мне это стоило в данный момент. Мой психотерапевт сейчас бы мной гордился. А может быть и нет. Он всегда говорил, что все мои проблемы от того, что я показываю не те эмоции. То что должно быть сказано скрываю, а то что не мешало бы запрятать поглубже, вываливаю на остальных. Продемонстрировал бы хоть, как правильно, а как нет.

— Адрес, — ещё раз повторила я.

— Не знаю. Нет, ну, честно не знаю. Но… могу показать.

С недоверием посмотрела на него, предчувствуя, что события дня плавно переходят в разряд ночных приключений.

Мы познакомились в университете, курсе на третьем. Даже не знаю, откуда на нашу голову свалилось это счастье по имени Евич Макар, но жизнь нашего потока он встряхнул знатно. Кто-то поговаривал, что Макар восстановился после отчисления, кто-то, что он перевёлся из другого города, а кто-то строил теорию заговора, согласно которой ректор соседнего ВУЗа собственноручно сослал его к нам, не выдержав… всех выходок, на которые был горазд Евич. Был даже вариант с беременностью то ли дочки очень важного лица, то ли достопочтимой преподавательницы в годах, а может быть и ещё кого. Сам объект всеобщих пересудов никак не комментировал все эти слухи, загадочно улыбаясь и изредка подогревая каждый из них, вворачивая какое-нибудь новенькое замечание, двойственное и неоднозначное. То есть, понимайте как хотите.

Мы невзлюбили друг друга с пол-оборота… А может быть, не мы, а только я. Слишком уж разными мы были. Про таких как я говорили: «красавица, спортсменка, комсомолка». Последнее успешно заменялось должностью старосты и профорга. Не то чтобы я прям кичилась этим, но это было частью моей неспокойной натуры — быть везде. Лекции, семинары, практика, собрания, мероприятия. Всё должно было быть чётко, вовремя и по правилам. Я сама так жила и от других ждала того же. Нужно ли говорить, что Евич был последним, кто мог вписаться в эту концепцию? Раздолбай, лоботряс, лентяй, балагур… Да кто угодно. Только не добропорядочный студент одного из престижнейших ВУЗов страны. Этим он и покорял людей: своей неформатностью и неформальностью. Этакий возмутитель спокойствия.

Он был не дурак, совсем не дурак, но предпочитал пользоваться своими мозгами только в самых отчаянных моментах, что просто убивало меня. Что давалось Сонечке потом и кровью, часами работы и зубрёжки, Макар брал с одного раза, стоило ему улыбнуться в нужном месте и пустить в дело хотя бы толику своей харизмы.

Мы провоевали почти весь год. Я как староста сдавала его направо и налево (хотя обычно старалась стоять за своих одногруппников горой), педантично отмечая в журнале каждый его прогул и косяк.

А он звал меня заучкой и ботанидзе, через раз комментируя то меня, то мою внешность, что почти всегда вызывало приступ неконтролируемого хохота у всех присутствующих.

Детские игры, знаю. Но сколько раз я приходила домой зарёванная, после очередной его подколки. Но от слёз легче не становилось. У моих родителей была чёткая позиция, что их дочь должна быть лучше всех.

— Софья Стычника, не может себе позволить рыдать из-за кого-то плебея, — морщился отец, наблюдая мои страдания. А мама стояла в стороне и с привычным неодобрением поджимала губы.

Поэтому на следующий день наша война всегда начиналась вновь.

Всё изменилось в последний день лета, перед самым началом четвертого курса. Стояла ужасная жара, и мы всей группой отправились за город провожать каникулы.

Гуляли на берегу местной реки. Ребята пили, шумели, купались. А я сидела на краю деревянной пристани, обняв колени. Веселиться так, как они я не умела, но где-то внутри себя, мне нравилось ощущать себя частью большой компании.

Кто-то из пацанов будучи прилично пьяным, решил подшутить надо мной, столкнув меня в воду. И, наверное, это было бы смешно, если бы я умела плавать. Но я не умела, и, захлебываясь речной водой, от которой жгло лёгкие, я пошла ко дну. Спас меня Макар. Нырнул, вытащил, помог доплыть до берега. А потом ещё наорал на неслучившегося шутника и разогнал всю толпу, собравшуюся вокруг. Меня бил озноб, несмотря на жару и палящее солнце. Он вернулся быстро, с пледом в руках и бутылкой чего-то алкогольного.

— Пей, — велел он, буквально всучив мне бутылку в руки, пока сам заворачивал меня в плед.

Категорично замотала головой, и без того напуганная случившимся.

— Пей, кому сказал, — приказал Евич, и я неожиданно для нас обоих послушалась, сделав неуверенный глоток из горлышка бутылки.

Дело было в испуге. Или же в слишком крепком для меня алкоголе. Но я разревелась, уткнувшись в его грудь, и он не оттолкнул, даже наоборот, прижал к себе, и всё время, что я пускала слезы, бормотал мне какие-то успокаивающие слова.

— Ну что, Сонька, не вышла из тебя рыбка? — в конце пошутил он, когда я уже немного пришла в себя.

— Не говори так, — всхлипнув последний раз, попросила я его.

— Да? А почему?

— Это унизительно, — сказала, и тут же испугалась. Не хотелось давать в руки врага ещё один инструмент против своей репутации. Мне и так было стыдно, от того, что вот так при всех выяснилось, что я не умею плавать.

— Да ладно тебе, — хмыкнул Евич. — Со всеми бывает.

Я замотала головой.

— Только не со мной. Если родители узнают, они меня убьют.

Даже не знаю, откуда во мне взялась эта излишняя откровенность, обычно несвойственная мне.

— Тебе сколько лет? — напрягся Макар, продолжая обнимать меня через плед.

— Девятнадцать, но это не имеет значения. Ты просто не знаешь моих родителей, — прозвучало обречённо.

Комментировать это он никак не стал, лишь какое-то время задумчиво смотрел на воду. А потом, слегка встрепенувшись, заглянул мне в лицо.

— Сонь, а хочешь, я тебя поцелую?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Он предлагал просто так, чтобы отвлечь, разозлить, взбодрить, а я каким-то неведомым для себя образом выдохнула: «Да». Макар замер. А я вдруг испугалась, что он сейчас пойдёт на попятную. Но нет. Он улыбнулся, неожиданно смущенно. Провел подушечкой большого пальца по моей губе и… поцеловал.

Мы не то чтобы прятали наши отношения, мы просто их не афишировали. По крайней мере, именно этими словами я успокаивала Евича и себя, когда он начинал злиться из-за того, что не может прилюдно проявлять свои чувства. А мне это в принципе было дико, чтобы вот так, при всех обниматься или держаться за руки, а уж тем более целоваться или вести себя как-то ещё более откровенно. В моей семье так было не принято. Оба родителя достаточно сдержанны на проявление чувств, если не говорить, что холодны. Поэтому… поэтому на людях мы практически не общались, делая вид, что между нами шаткий мир. Нет, я, конечно, перестала выдавать его перед преподавателями, даже всеми силами старалась прикрывать его оплошности, ибо косячить Макар продолжал всё с тем же размахом. А он всячески обходил меня стороной, однажды просто поставив условие, что либо тотальный игнор, либо он перестаёт скрываться и при всех заявляет, что я — его девушка.