— Просто хочу пояснить, что вовсе не следил за вами, — выпалил я на одном дыхании, покачав головой, и глубоко вдохнул пряный воздух: до тошноты сладкий из-за аромата роз и едва различимого — дыма. — Вчера вечером я дожидался друзей. Они искали свободные места, а мне захотелось немного… подышать свежим воздухом, — заключил я, совестно хмыкнув. Сбивчивая речь мне самому казалась довольно-таки неловкой и чудной, ведь особой стеснительности я в себе никогда не замечал. А уж каким вышел мой коротенький монолог для него, даже не хотелось гадать.

— Гарри, — позвал он мягко, и мы вновь встретились глазами, а я внезапно ощутил себя не сделавшим домашку школьником, чей дневник вдруг оказался в руках Альбуса, — я и не думал, что ты за мной шпионил, — заключил Риддл с лёгкой улыбкой. — Пересечься в самом центре в воскресенье вечером — не такая уж редкость. Особенно на ресторанной улице.

Слабо улыбнувшись, я коснулся переносицы, чуть не ткнув себе в глаз, и прикрыл веки, надеясь, что неуклюжесть движений не так заметна.

Естественно, Том ничего такого не подумал. Естественно, это исключительно мои загоны: каждая его улыбка, каждый взгляд, каждое слово казались мне преувеличенно значимыми — переполненными тайным смыслом. Смыслом, которого на самом деле не существовало. Я будто бы поддался золотой лихорадке, сидя на берегу и процеживая воду в поисках истощившихся приисков. Просто потому, что мне так хотелось. Однако одного моего желания было мало, чтобы фантазия стала реальностью.

— «Как мучительно хочется человеку узнать то, во что ему страшно поверить[2]», — неторопливо проговорил он, выводя этим меня из транса, а когда я поднял голову, чуть не отпрянул от неожиданности: тот, подавшись вперёд, навис над перилами. Его лицо оказалось совсем близко, позволяя мне рассмотреть мимические морщинки — оттенок насмешливости — и следы усталости под глазами. — Пиво или вино?

— Что? — сглотнул я, ощущая лёгкое головокружение из-за его близости, глубокого аромата — с примесью ноток вечерней свежести и цветов, — который я не мог описать, и собственного желания, бурлящего в крови и туманящего рассудок покрепче алкоголя.

— Что я сказал, или что вы пили? — терпеливо повторил он, пристально разглядывая меня. Подойдя впритык, я вцепился в перила и вздёрнул подбородок, оказавшись буквально в сантиметре от его лица. Дыхание перехватило.

Пересёк-таки все допустимые и недопустимые границы.

— Севильский цирюльник?

— Да, — его губы едва дрогнули в улыбке. — Отличником был?

— Да, — вторил я ему, разглядывая каждую чёрточку лица, будто там мог таиться тот самый ответ на все мучившие меня вопросы. А ещё хорошо было бы найти хоть какое-то объяснение его поведению.

Конечно, я пребывал в новом для себя состоянии — непреодолимого притяжения и такой же непреодолимой робости, но всё же не мог тотально попутать север и юг, чтобы интуицию полностью отбило. Никак не могло это быть одной лишь моей болезненной мнительностью.

— Так пиво или вино? — понизил он голос, склоняя голову набок, отчего мурашки пробежались по коже.

— Пиво и вермут…

«И даже хлопнули что-то кисло-сладкое, но до жути крепкое, на посошок», — добавил я мысленно.

— Всё же я угадал. Любишь аперитивы? — с иронией протянул Риддл, сощурив глаза. Столь близко, что я мог разглядеть, как расширились его зрачки, а язык скользнул меж зубов, точно проверяя их на остроту.

Чёрт, да за что мне всё это?! За что он так со мной?..

— Да?.. Наверное. Не знаю… — пробормотал я сбивчиво и сократил дистанцию до минимума, плавно мазнув губами по его губам. На пробу. Казалось, что если я этого не сделаю прямо здесь и сейчас, то сдохну нахуй и другого шанса у меня уже не будет. — И заранее прошу прощения, — еле слышно, на выдохе, добавил я.

Жар чужого дыхания и прохлада кожи, мягкость поцелуя и твёрдость его губ — несовместимые вещи стёрли мою нерешимость в пыль, и я внаглую протянул руку, пальцами скользнув вдоль его шеи. И одновременно прикрыл веки, глубоко внутри страшась отражения пустоты напротив, боясь разглядеть там ярость, отвращение или нечто куда хуже — презрение, и я накрыл его рот своим, спрашивая разрешения, умоляя ответить, заклиная не отталкивать. Казалось, прошла целая вечность, пока до меня дошло, что чужие губы медленно раскрываются, а ладонь ложится мне на затылок, запрокидывая голову.

Горячая волна пробежалась по телу абсолютным восторгом — экстазом, и когда наши языки соприкоснулись, я не сдержал гортанного стона. Цепная реакция была запущена. Его пальцы коснулись чувствительной зоны за ухом, а меня мгновенно приморозило к земле, насквозь прошибая статическим электричеством, да так, что волоски на руках зашевелились. Да и на затылке, казалось, тоже.

Пальцы, бегло очертив ушную раковину, двинулись дальше, зарываясь в мои волосы и тотчас отпуская, чтобы следом больно дёрнуть, заставив содрогнуться от неожиданности и тем самым позволить чужому языку скользнуть глубже словно в попытке распробовать вкус алкоголя.

Он спрашивал меня про аперитивы, но сейчас я чувствовал себя именно таким — распробованным им креплёным вином. Мучительно сладким, нестерпимо кислым или тревожно горьким? Каким я был на вкус, потому что он ощущался всем сразу: рецепторы сходили с ума вместе со мной, заставляя ощущать убойную смесь текилы, мяты, лайма, шоколада и даже табака — в роли пряной нотки. Словно он выпил коктейль, закусил плиткой шоколада и задымил это комбо несколькими затяжками — чертовски странно, чертовски вкусно.

И вместе с его вкусом я осознал, что перила превратились в преграду — ту самую границу, которую я благополучно пересёк. Теперь же они держали меня на расстоянии, а до кожного зуда хотелось инстинктивно обхватить его, прижав к себе и ощутив чужое тепло; хотелось выпить не только его вкус, но и втереть в кожу запах. От одной лишь мысли прямого контакта — скольжения тел, соприкосновения кожи — сладостная судорога прокатилась по телу и желание завибрировало острой нуждой. Я машинально вытянулся, покусывая его губы и вновь перехватывая инициативу: сжав его лицо меж ладонями, я смаковал эту животную ласку, забывая, как дышать, да и не представляя, как мне жить дальше после её прекращения. В паху сладко тянуло, с каждой секундой откликаясь теснотой в штанах и взрывоопасной смесью в крови. Слишком тяжко, слишком знойно и невыносимо хорошо.

Я, наверное, был не настолько пьян, чтобы принять это за хмельной бред одурманенного алкоголем разума, своего рода галлюцинацию, но настолько — чтобы роптать в надежде на большее. На дальнейшее. На него всего, а не только на урванный единожды поцелуй. И зарождающаяся надежда на взаимность крепла каждое мгновение, убаюкивая сжатое в тиски всех моих страхов сердце.

Роковой поцелуй: всё или ничего. И я медленно умирал от одной лишь мысли, что шарик рулетки, бешено завертевшись, выпадет на втором варианте.

Додумать мне не позволили: требовательные губы жадно смяли мои, пальцы пробежались вдоль затылка, собрав ворот футболки и стянув его в кулаке, отчего, когда тот врезался в кадык, дыхание перехватило на мгновение, а чужой язык скользнул вдоль нёба, трахая мой рот так умело, что одно лишь это могло довести до оргазма.

Очередной стон превратился в невнятное мычание, сдавленное и сломленное, и жар прикосновения отстранился, лишая меня себя, а потянувшись за ним, я резко осознал, что всё — конец. И распахнул глаза, тут же прищурившись от внезапно взорвавшихся сигналов со всех сторон: неяркий свет фонарей, отдалённое стрекотание сверчков, опьяняющий аромат роз и теперь — охуенный вкус на губах.

И другие сигналы, решающие буквально всё: моё шумное дыхание и его — совершенно спокойное; моё пылающее адским огнём лицо и его — не изменившееся ни на йоту; мой железный стояк и его физическая индифферентность к произошедшему. По крайней мере, на первый беглый взгляд, не стану же я проверять…

Во всём читалось вопиющее противоречие: или я всё-таки ошибся, или же снова… ошибся?