— Ещё по одному ряду? — спросил я, лихорадочно облизав потрескавшиеся губы.
Он нагнулся, подцепив зелёную ленту и позволив в деталях рассмотреть взмокшие вихри волос на затылке и свесившуюся с шеи серебристую цепочку. Каждый день я гадал, что за кулон на ней висит. Странное кольцо с чёрным камнем — явно не обручальное. Фамильная драгоценность? Спрашивать, конечно, было стыдно. Кто я такой, чтобы задавать подобного рода вопросы.
— Пожалуй, хватит. Сегодня жарче обычного, — назидательно изрёк он.
— В полтретьего будет сорок два градуса, — протянул мелодичный голос Гермионы где-то за спиной, и он, намотав ленту на палец, кивнул, неспешно покручивая её. А я лишь смотрел, как двигался его кадык вверх-вниз, и сам машинально сглатывал, с трудом отводя взгляд.
Скорее бы вернулся Питер.
Казалось, я могу спалиться в любую секунду — и это станет просто фатальной ошибкой. Да и чувствовать себя сексуально-озабоченным сталкером не способствовало повышению самооценки. Напротив, я ощущал себя необычайно уязвимым, открытым, и бывали дни, что морально сломленным. Долбанные гормоны, которые внезапно разбаловались, решив проводить этот жизненный период под фанфары и эмоциональный фейерверк.
А жара иссушала и без того расшалившиеся нервы.
Солнце буквально поджаривало кожу, и никуда от этого было не спрятаться. Рон в первый же день сгорел, не посчитав нужным воспользоваться солнцезащитным кремом, и ходил неделю похожий на сваренную креветку. Впрочем, как и я сам. Благо козырёк кепки спас лицо. На следующий день Гермиона заставила нас наштукатуриться жирным слоем крема, отчего вся одежда провоняла кондитерско-сладким запахом кокоса и ореха, от которого уже начинало подташнивать. Особенно в моменты, когда солнце превращало тебя из человека в кокосовое бао[3] на пару.
— Гарри, ты в порядке?
— А? — Растерянно моргнув, я даже не заметил, что застыл истуканом посреди ряда, перекладывая машинку из руки в руку. А Риддл тем временем отошёл, разговаривая с кем-то по телефону. До меня доносились лишь изменчивые переливы чужого тембра и обрывки фраз.
— Дружище, ты какой-то сегодня растерянный, — хлопнул меня Рон по плечу и вновь присосался к бутылке с водой.
— Неудивительно, — хмыкнула Гермиона, накручивая тёмный локон на палец и поглядывая в сторону. — Сегодня был просто изумительно-познавательный день. Если вы, оболтусы, конечно, прислушивались к тому, что объяснял мистер Риддл. Слушали?
Рон пожал плечами, а я сорвал листик и стал его старательно скручивать в трубочку, лишь бы занять себя чем-то помимо подсматриваний. Однако взгляд всё равно устремлялся чуть левее, к чужому профилю. И я краем глаза подмечал, как он кивает кому-то, перекладывая телефон и прижимая тот плечом, пока открывает бутылку с водой, как замолкает, делая несколько глотков, а пара капель соскальзывает, стекая по подбородку, и впитывается в белую ткань, как он вдруг скашивает взгляд на нас, и еле заметная улыбка трогает чувственную линию губ.
М-да. Это полный абзац.
— Крупицы его внимания на вес золота, а знания и вовсе бесценны, — вновь прозвучал голос Гермионы, а её прищуренный взгляд препарировал то меня, то Рона. — Что-то не вижу энтузиазма.
— Мой энтузиазм поник, — жалобно протянул Рон, — сдулся, подгорел… Ну не могу я думать в такой жаре, это просто-напросто невозможно!
— Подумаешь, на несколько градусов выше нормы, — упрекнула она. — Это же такая редкость, а ты не его слушаешь, а музыку, — Гермиона дёрнула за проводок, вытащив наушник, и Рон недовольно крякнул.
Да уж, и правда редкость. Редкость, которая растянулась на целую неделю и извела меня до полуобморочного состояния.
До этого нами занимался невзрачный, но довольно-таки бойкий Питер, который и отвечал за группы студентов, принятых на стажировку; равным образом внимание хозяина сих угодий — Тома Марволо Риддла — было неслыханной роскошью, хоть тот и читал несколько лекций как приглашённый профессор (лично я никогда не присутствовал на них в отличие от Гермионы), но основной род его деятельности всё-таки был именно на местности. А занят он был постоянно — уезжал до зари и возвращался всегда в полдесятого вечера. Даже в субботу.
Потихоньку, на свою беду, я запомнил его расписание. Сначала это была чистая случайность, затем же — закономерность. Где ещё можно было найти кретина, который будет вставать на полчаса раньше, чтобы подглядывать из окна за тем, как другой человек пьёт чашечку кофе? Благо, что вид позволял. Впрочем, это чистая случайность: Рон и Гермиона заняли супружескую комнату, а мне досталась эта — то ли гостевая, то ли детская. И её окна выходили прямо на интересующую меня зону. Конечно, далековато, но покупать бинокль я отказывался. Это стало бы концом… Финита ля комедия.
А вот вечером дела обстояли ещё хуже. Стоило мне издалека заметить его машину, если мы с друзьями сами не выползали куда-нибудь на весь вечер, а то и ночь, и я, точно влюблённый идиот, коим непременно и являлся, тотчас натягивал на себя кроссовки и выбегал из дома. Наступало время для вечерней пробежки.
Да. Я даже бегать начал, потому что это делал он: в полдесятого Том Риддл загонял тёмный «Авиатор» в гараж, разговаривал около пяти минут с охранником, принимал душ — да-да, даже такое я подмечал — и ровно в десять выбегал из дома. Возвращался он в одиннадцать и вновь принимал душ, что удалось лицезреть однажды. Опять же случайно — он забыл задёрнуть шторы.
Всё было не настолько плохо, конечно. Я выбегал чутка раньше него, чтобы увидеть, но не совпасть — я ждал Риддла и избегал его одновременно, мучая себя и утешая теми крохами внимания, что удавалось получить. И вся эта ситуация не могла не напоминать мне первые классы в школе. Та пресловутая первая любовь к уже ставшей призраком в воспоминаниях девчушке из параллельного класса. Я мог видеть её лишь по дороге из школы и в школу, поэтому дожидался, да и она тоже знала, где я с Роном стоял, и вечно пробегала мимо, замедляясь, словно давая себя рассмотреть. И это превратилось в своего рода ритуал: я выбегал пораньше из дома, чтобы застать её идущей в школу, а затем спешил после уроков, чтобы поймать взгляд на себе…
Сейчас же мне уже не двенадцать, за плечами есть несколько отношений, и такого от себя я точно не ожидал.
Однако мою зацикленность на нём нельзя было отрицать. Но я всё же отрицал — жить без мозга сложно, а ощущение, что он у меня внезапно атрофировался, было острым как никогда. И эти остатки серого вещества диктовали телу, что делать и как реагировать, а порождённая цепная реакция замедляла мои умственные способности ещё больше. Получался какой-то замкнутый круг, в центре которого он, мой «прЫнц», ничего не подозревающий о влюблённом комке дебилизма под боком, и я, долбаная Рапунцель, выглядывающая из окна своей башни в вечном томлении.
Отрицание длилось весь первый месяц моего здесь нахождения, а причины находились разные: давно ни с кем не встречался (нет), давно не было секса (не настолько давно), внезапное изменение вкусов (провёл эксперимент — не то), солнечный удар (длящийся так долго?), сошёл с ума (дед отрицал наличие шизофреников в семье)… Может, кто-нибудь меня сглазил? Но местный колдун тире шарлатан Ядвиг покрутил у виска и отправил восвояси, заявив, что у меня любовная горячка.
Приплыли.
Я сдался. Точнее, перестал искать логическое объяснение своему состоянию и подумал, что, возможно, это были несколько причин сразу на фоне стрессовой ситуации дома и недавнего-давнего разрыва — весьма болезненного, надо заметить. Поэтому был не против познакомиться «поближе» с одной местной девчонкой, — Элизой — встретившейся мне в клубе. И вроде бы даже показалось, что это и правда воздержание, как говорил Рон, замечая моё странное поведение. Итак, секс хоть и был неплохим, но не отличным, да и вообще, можно сказать, пресным, проблемы не решил, наоборот, всё только ухудшил.
Тогда я решил идти по пути наименьшего сопротивления, и рядом как раз оказался улыбчивый кареглазый брюнет. Замечать некоторые физические сходства я попросту отказывался, пока всё шло хорошо — пара встреч, ужин, поход в кино. Приторно до отвращения, да и отвык я от такого. А потом шкала перевернулась, и всё внезапно стало хуже некуда, когда, слушая чужие визгливые стоны, я понял, что кровь отливает, весь запал иссякает и я попросту обмякаю прямо в нём.
