— А какой у нее вкус! Если бы вы знали, какой у нее замечательный, тонкий вкус! Вот смотрите, как она одета! Тетя Клава, вы ведь все золото, какое у вас есть, на себя нацепили, а у нее только тоненькая цепочка. Ну платье, конечно, красивое, но вот вас, тетя Клава, одеть в это платье — чучело чучелом останетесь.

— Надя, прекрати! — сказала Инна.

— Сдурела совсем, — развела руками тетя Клава.

— Погодите, тетя Клава, не обижайтесь. Я же еще не договорила. Еще рано обижаться. Моя свекровь действительно женщина что надо. Вот я обо всем могу с ней разговаривать. Обо всем, обо всем. Я даже с мамой об этом не говорила. А с ней — запросто. Она такая свободная, такая проницательная, такая умная…

— Только крыльев не хватает, — шепнул кто-то.

— Надя, я сейчас уйду, — встала Инна.

— Почему? Разве я вас обидела? Я ведь правду говорю.

— Ты обижаешь своих родственников.

— Ой, что вы, Инна Николаевна, разве я могу их обидеть? Я же их люблю. Они меня поймут. Кто-нибудь на меня обижается?

Гости угрюмо молчали.

— Видите, народ безмолвствует. Они не обижаются. Я уже заканчиваю, я сейчас только еще два слова.

Инна нехотя села.

Алексей с интересом смотрел на Надю. Такой он ее еще не видел.

— Так вот, Инна Николаевна приехала сюда не только на свадьбу, она приехала познакомиться со своим сыном. Она же не видела его столько лет! Ну, так сложились обстоятельства. Это можно понять. И Алеша ее тоже сразу… полюбил. — Надя сделала ударение на последнем слове. — И так у нее все здорово складывается — просто диву даешься. Чего она ни захочет — на тебе! Но вы не знаете еще одного — Инна Николаевна приехала нас сюда жизни учить. Очень интересно учит нас жизни — темных, сирых и убогих.

Инна встала. Но Надя, опустив наконец свой бокал, вцепилась в ее руку.

— Не уходите, Инна Николаевна, теперь нельзя уходить, теперь уж вы все до конца выслушайте!

Инна растерянно оглянулась на Алексея. Тот даже не шевельнулся.

— И знаете, чему она нас учит? Что вот между сыном и матерью может быть любовь! Понимаете? Ну, в смысле…

Нет, гости ее запала не понимали. Наверное, они и мысли допустить не могли.

— Да-да, она сама говорит, что первые сексуальные ощущения ребенок испытывает с мамой…

Страшное это откровение среди гостей не вызвало никакой реакции. Инна зря боялась — гости просто ничего не поняли.

— И вот он, — Надя кивнула на Алешу, — прямо так и говорит — хочу мать! Понимаете вы, хочу маму!

Гости обернулись к Алеше, но в их глазах было не презрение, не ненависть, а сочувствие — кто же не хочет маму?

— И после этого они мне заявляют: потерпи, Наденька, ты у нас сильная, ты все стерпишь.

— Че, бьет тебя Лешка? — набычился Василий Степанович.

— Можно я объясню? — подскочил к столу Алексей. — Это, понимаете, эдипов комплекс. Ну все так просто — эго и альтер эго. Либидо, подсознательное… Зигмунд Фрейд и Юнг. Психоанализ. Да, Надя, ты ведь это хотела сказать?

У Нади на глазах заблестели слезы.

— Они обнимались сейчас, вы видели! Вы все видели! И после этого он… Она…

— Горько! — закричал кто-то из гостей, затянувшийся тост был для всех скучен.

— Горько! Горько! Горько! — подхватила родня.

Только Николай Павлович, Инна видела это, наливался красной апоплексической краской. Он, возможно, единственный, кто что-то понял.

Родня встала. Подняла бокалы. Родня понимала только, что Надюха их чем-то недовольна, она уже катит бочку на свекровь — рановато. Надо просто выпить и повеселиться. И все станет на свои места. И будет хорошо, а потом там, дома, разберутся — вдалеке от людских глаз.

— Давай, Надя, за вас, за супружескую жизнь и чтоб детишек побольше, а то взяли сейчас моду — вообще без детей. — Тетя Лида задорно опрокинула содержимое бокала в себя. — Ух, горько!

А дальше произошло то, чего не ждали эти милые, наивные, простые люди, собравшиеся здесь, чтобы по-человечески отметить свадьбу, чтобы потанцевать, пошутить, попеть, поговорить о жизни.

Алексей повернулся к Инне, обнял и припал к ее губам.

— Раз… два… три… — одиноко прозвучал чей-то голос. И тут же замолчал.

Инна уже ничего не понимала, не слышала, не видела, кажется, закричала Надя, кажется, кто-то уронил стул.

Алексей схватил мать за руку, дернул и потащил к выходу.

Она зацепилась шпильками за валяющуюся посреди зала фату, тонкая ткань затрещала и разорвалась.

Уже в дверях Алексей остановился, повернулся к гостям и как-то утробно, демонически захохотал…

Сперва они бежали, бежали целеустремленно, схватившись за руки. Почему-то им не пришло в голову взять такси. Видимо, нервное напряжение было так велико, что снять его могло только физическое движение. Как у древних людей: при виде опасности нужно либо напасть, либо спасаться бегством.

Но вскоре силы иссякли, и мать с сыном перешли на шаг. И тут оба почувствовали неловкость оттого, что держатся за руки.

Боясь глянуть друг на друга, они разжали руки — и разошлись в стороны. Алеша теперь почти касался плечом стен домов, Инна же шла по самой кромке тротуара. И оба смотрели прямо перед собой.

А все-таки связь между ними не оборвалась. Не сговариваясь, они тем не менее шагали в ногу, точно подчинялись беззвучной, лишь им двоим слышимой команде.

Было что-то странное, механическое и пугающее в этом их марше, и встречные уступали им дорогу, а потом невольно оборачивались, пораженные неестественностью их фигур, похожих на искусно выполненных роботов.

А они и были сейчас роботами. Всякое воспоминание, как и всякая мысль о будущем, было слишком болезненно и разрушительно, и организм, защищаясь, прогонял его.

Сама того не сознавая, Инна следовала женскому инстинкту — думать не мозгом, а телом. Тот же импульс помимо ее воли передался Алексею.

И сердца их бились в унисон. И кровь пульсировала с одинаковой скоростью. Даже слюну они сглатывали одновременно. Но пока не ведали об этом.

Для них же большим и бездушным роботом казалась сейчас Москва. Хитроумный, но неотлаженный механизм, в котором не было места ничему естественному. Чуть зазеваешься, покажешь, что ты живое существо, а не кукла, и тут же отскочит огромная пружина, разожмется и пронзит тебя острым своим концом. Или гигантская шестерня перепилит надвое заостренными зубьями.

Хочешь остаться целым и невредимым — притворись неживым. Соответствуй установленным правилам. Совершай лишь цикличные или прямолинейные, однообразные движения — ни шагу в сторону. Малейшее отклонение считается побегом: в тебя выстрелят без предупреждения.

Так и шли они сейчас — не отклоняясь ни вправо, ни влево, по строго намеченной траектории. Это была своего рода самозащита. Как ни сильна была Инна, но и она чувствовала, что жизнь готова раздавить их. А Алеша-то и вовсе юнец…

Вот наконец и родная улица.

Их дом, их этаж, их квартира.

Отворили дверь и зажгли в прихожей свет.

Все как всегда, все вроде бы родное — да нет больше тут тепла, не греет родной очаг. По стенам расставлены громоздкие сумки и чемоданы приехавших родственников — и кажется, будто они втянули в себя весь кислород — и в комнатах стало душно.

Не сговариваясь, мать и сын кинулись распахивать настежь окна.

А когда распахнули — впервые за все время взглянули друг на друга. И снова обоими овладела неловкость. Не знали, что говорить, чем заняться. И руки некуда было девать, как неопытным актерам, впервые, без подготовки вышедшим на сцену профессионального театра.

Инна, прямая и зажатая, какою не была уже много-много лет, присела на краешек стула.

И тут увидела на подоле своего праздничного, элегантного платья большое безобразное винное пятно. Видимо, опрокинула бокал, убегая из-за свадебного стола, да сгоряча и не заметила.

Сейчас она даже обрадовалась этой находке. Естественно, платье нужно сразу же застирать. Вот и хорошо: нашлось неотложное занятие. Не придется ничего специально придумывать.