— Вы ошиблись номером, — сухо сказал он.

Инна еще некоторое время так и стояла, прижимая к уху холодный металлический кружок.

Вот и все. Стоит ли еще пытаться, добиваться, унижаться? Ее не желают знать, не хотят узнавать, не верят, что она страдает и любит их…

Неужели у отца совсем нет сердца? Зачерствел в своей праведной обиде и отрезал навсегда? Неужели он сейчас спокойно повернулся к гостям и по его каменному лицу никто даже не догадался, что с ним только что пыталась поговорить родная дочь? Он не человек!.. Он… монумент… Памятник самому себе, властному и непогрешимому…

А ведь он берет на себя право решать за Алешку.

Ее сын сейчас сидит, наверное, в своей комнате, простуженный, сопливый… Может, у него температура… Может, он зовет ее во сне и не знает, что она только что хотела поговорить с ним, что она помнит его и безумно хочет увидеть…

Как это жестоко и несправедливо!

Инна должна была пробыть в Москве всего неделю. И каждый день вместо экскурсий, ссылаясь на головную боль и плохое самочувствие, ехала к своей бывшей школе в надежде увидеть Алешку.

Она не знала, как он сейчас выглядит, но думала, что сумеет узнать его даже в этой пестрой, гомонящей толпе, вываливающей из школы после последнего урока.

Было бы проще, наверное, пройти по школьным коридорам, поискать его по классам. Она пыталась было войти в школу, но была остановлена неожиданно строгой нянечкой в самых дверях.

— Вы к кому, дама? — Она сверлила Инну глазами.

И та неожиданно растерялась. Пролепетала:

— Я… узнать насчет сына…

— Фамилия? Класс?

И почему этим нянькам вечно больше всех надо?

Инна стушевалась.

— Я… насчет зачисления узнать… — ляпнула она первое, что пришло в голову.

— Весной приходите. В мае, — отрезала нянька, закрывая собой вход, словно вражескую амбразуру.

Инна отошла от крыльца и тут же отвернулась, прикрыв лицо высоким воротником дубленки.

Через школьный двор шла ее бывшая классная руководительница.

Как она выпустила это из виду? Учителя… С их цепкой памятью на лица им ничего не стоит узнать свою выпускницу. Этого только не хватало!

Теперь Инна дежурила у газетного киоска через дорогу. Несколько дней она лихорадочно вглядывалась в орущих и кидающихся снежками мальчишек… Но никак не могла узнать Алешу. Его не было. Наверное, отец не пускает его в школу. Боится…

И только в последний день перед отлетом, когда Инна в отчаянии простояла под окнами школы несколько часов, ей наконец повезло.

— Леха! — орал какой-то мальчуган, мутузя другого портфелем. — Леха! Врежь ему!

И чернобровый сорванец без шапки, с курчавой копной смоляных волос слетел на его призыв со школьного крыльца и немедленно включился в драку.

«Он!» — екнуло сердце, безошибочно угадав, что именно таким должен был вырасти их с Юрой сын. Та же манера вскидывать голову, тот же разлет бровей, такая же поджарая фигура. Он, пожалуй, на голову выше своих сверстников.

Инна судорожно поправила волосы, заталкивая под шапку растрепавшиеся пряди. Ей вдруг захотелось, чтобы сын увидел ее красивой и необычной, а не истеричной растрепой…

Она приказала себе немедленно досчитать до десяти и выступила из своего укрытия. На удивление спокойная, сияющая ослепительной улыбкой, величаво-сдержанная…

Мальчишки уже неслись через дорогу прямо навстречу ей. Алеша с разбегу прокатился по ледяной дорожке и… уткнулся прямо в нее.

Он поднял раскрасневшееся лицо и смущенно буркнул:

— Извините…

— Ничего страшного, — Инна улыбнулась как можно приветливее. — Я в детстве тоже любила так кататься.

— Правда?

Его друзья с визгом побежали дальше по улице, а он буквально остолбенел перед этой странной и прекрасной женщиной… Сердечко его почему-то забилось, словно в предвкушении сказки…

Не по-зимнему загорелое лицо, излучающие необъяснимую ласку глаза, как синие колодцы… А сама припорошена снегом, пушистые хлопья на меховом воротнике, на бровях, на кокетливой шапочке… Наверное, так Кай повстречался со Снежной королевой, вот так же выступившей ему навстречу из пурги и метели…

Что-то странное было и в голосе прекрасной незнакомки. Русские слова звучали необычно, с неуловимым акцентом, и от этого простые фразы волновали, как чудесная музыка…

«Я твоя мама, — чуть не сорвалось с языка у Инны. — Я люблю тебя… Сынок мой…»

А вдруг он шарахнется от этих слов? А вдруг счастливые глазенки потемнеют от гнева и нервные губы скривятся в презрительной усмешке? Ведь дед, наверное, сумел внушить ему, что его мать — это исчадие ада и от нее надо бежать, как от бешеной собаки… Что она бросила его, предала, забыла…

— Хочешь жвачку? — спросила снежная фея и достала из кармана несколько ярких заморских пачек.

— Хочу, — как любой мальчишка, будь он на его месте, кивнул Алешка и тут же сунул в рот ароматную пластинку.

— А что тебе еще хочется? — спросила фея.

— Велосипед, — выпалил Алешка, словно ожидая, что и его фея волшебным образом извлечет из кармана.

Бедный… Он завидует сверстникам, гоняющим по двору на велосипедах. Дед, видно, не в состоянии позволить себе такую трату. Почему же он отказывается от ее помощи?!

Она бы немедленно повела сына в магазин и купила бы все, во что уткнется его пальчик, но… отец тут же догадается, чьи это подарки, и тогда… Вместо осуществленной мечты мальчик получит истерические разборки и вновь выслушает все, что дед думает о его беспутной матери…

— Но сейчас зима, — мягко сказала Инна.

— Тогда мороженое, — не задумываясь, выпалил он.

А что еще можно попросить у Снежной королевы?!

Рядом был киоск «Мороженое». И они двинулись к нему, по-прежнему глядя друг на друга.

— Но ты ведь недавно болел? — заколебалась фея.

Откуда она знает? Впрочем, она, видимо, знает все…

— Это деда вечно преувеличивает! — независимо хмыкнул Алешка и шмыгнул носом. — Я хочу «Лакомку». Две… нет, три…

Да кто бы на его месте отказался получить запрещенное зимой лакомство от доброй, исполняющей желания волшебницы…

Он развернул покрытый инеем твердый брикет и с удовольствием впился в него крепкими белыми зубами. Инна успела заметить, что сбоку не хватает одного.

— А зуб где потерял?

— Сам выпал! — гордо сообщил Алешка. — У меня уже новый растет. Вон…

Он без стеснения продемонстрировал Инне крошечный осколочек в щербинке и вновь принялся за мороженое.

Она смотрела, как он ест… Совсем как Юра — откусывая крупные куски, быстро, но не жадно, успевая при этом болтать и улыбаться ей доверчивой детской улыбкой…

Инна не удержалась и провела рукой по его шевелюре.

— А что, все Соломины такие черноволосые?

Мальчик даже не удивился, что она знает его фамилию. Словно все в мире были обязаны знать, что он именно Алеша Соломин, а не кто-нибудь другой.

— Не… Деда говорит, что я в папу. Остальные у нас… — он чуть замялся, споткнувшись на слове «остальные», — белобрысые.

Под этими «остальными» сын подразумевал ее, свою мать.

— Понятно… Я так и думала… — поспешно сказала Инна, стараясь не показать ему, как больно задела ее эта фраза.

Она смотрела на сына, не подозревающего, что рядом с ним стоит его мать. Разве может быть его матерью эта роскошная тетя, благоухающая духами, смешивающимися с морозной свежестью, нездешняя и неземная? На нем была старенькая курточка со свалявшимся искусственным мехом на подкладке, вокруг шеи болтался самовязаный шарфик, свитер серый, невзрачный, синие форменные брюки из дешевого материала. И носы у ботинок облупившиеся и содранные…

Инна вынула из кармана какую-то купюру и сунула ему в руку.

— Возьми, — пробормотала она. — Угостишь своих друзей…

Мальчик разжал ладошку и обалденно ойкнул — сотня!

— Купишь себе что захочется, — сказала Инна. — Только не говори дедушке, а то он не разрешит тебе есть мороженое. Пусть это будет нашим секретом, хорошо?