Женя поднялся с рюмкой в руке, опередив желающего произнести тост отца.

— Я хочу сказать… — Он посмотрел на Инну и собрался с духом: — Мы решили пожениться. Час назад мы подали заявление.

Разорвавшаяся бомба не произвела бы большего эффекта.

— На… этой? — выдавила, задохнувшись, Руфина Львовна.

— Мама! — твердо сказал Женя. — Это моя невеста.

А Инна как ни в чем не бывало осматривала стол, накладывая на тарелку салаты.

— Это рыба-фиш? — спросила она в гробовой тишине. — Вкусно… Вы дадите рецепт?

— И… когда свадьба? — напряженно спросил отец, выпив рюмку, так и не дождавшись тоста.

— Через месяц. Кстати, завтра мы с Инной уезжаем в Крым и вернемся перед регистрацией.

«Однако… — с невольным уважением подумала Руфина Львовна. — Ловко она его окрутила, будьте спокойны. Лишила нас возможности повлиять…»

— А вы не боитесь, Инна, нет? — с деланной сердечностью спросила она.

— Чего? Замужества?

— Менять привычный образ жизни, расставаться с родными и друзьями… Вы все взвесили, принимая решение? Или Женя не сказал вам?

— О чем? — Инна прекрасно сыграла удивление.

— Ведь мы уезжаем. В Израиль.

— Как?

Инна охнула очень натурально и крепко стиснула под столом Женину руку.

Он покраснел, побледнел и пролепетал жалко и умоляюще:

— Прости… Я не мог тебе сказать… Я не решился… Ты… поедешь?

Инна зажмурилась, посмотрела на него, на обращенные к ней напряженные лица, опять на Женю… И чуть не ляпнула: «Естественно, иначе ради чего вся эта комедия?»

Но она еще крепче сжала его подрагивающие пальцы и словно только что приняла отчаянное решение:

— С тобой? Куда угодно!

Это было чуть-чуть пафосно, но никто не заметил.

— Вот только… — Инна заколебалась. — Я смогу взять с собой сына?

— Кого?

— Сына, — безмятежно улыбнулась она. — Разве Женя вам не говорил? У меня мальчик, Алешка, ему второй год пошел.

Женя сам слышал об этом впервые. Но отступать было уже некуда. Мосты сожжены, свадьба объявлена, невеста представлена всей родне.

— Да… — мужественно пролепетал он. — Сын… Он… немного похож на меня…

— О чем ты говоришь?! — вскричала мама. — Вы же месяц назад познакомились!

Женя обалдело хлопал глазами, и Инна решительно взяла инициативу в свои руки:

— Он действительно на него похож. Знаете, так бывает… Я уверена, что Женя будет прекрасным отцом.

— Конечно… — подтвердил он.

— Но у нас же нет вызова на ребенка! — перебил его отец. — О чем ты думал раньше? Все бумаги оформлены полгода назад!

— И невозможно ничего исправить? — искренне ужаснулась Инна.

— К сожалению, будьте спокойны, — с надеждой проговорила мать.

Господи, она же и свои мосты сожгла! Теперь она либо едет одна, либо…

— Мы можем забрать его позже, — сказал ей Женя.

Он никогда прежде не видел, чтобы у Инны дрожали губы…

— Позже? — не поняла она.

— Конечно. Мы устроимся, и ты привезешь его к нам. Это называется «воссоединением семьи», нам не откажут… А сейчас просто не успеть… Мы так долго ждали этого вызова…

— Ладно, — решилась Инна. — Как только приедем, сразу же начнем оформлять. Это долго?

— Ну… может, год или полгода…

«Год! — ужаснулась она. — Целый год без Алешки!»

Знала бы она, что это растянется почти на всю жизнь…

— Замуж?! В Израиль?!

Отец кричал и брызгал слюной. Мама плакала.

— Шлюха! Подстилка! Предательница! И даже не надейся, что мы отдадим тебе сына! Я тебя материнства лишу! Ты мне больше не дочь!

Он махал у Инны перед носом скрюченным пальцем.

— Доченька, опомнись, — причитала мама. — Неужели тебе этот Женя дороже, чем мы… Дороже ребенка?.. Ты вспомни Юру…

Лучше бы она этого не говорила!

Инна выпрямилась напряженной струной.

— Меня здесь больше ничто не держит. Я решила, и я уеду… — Голос был сухим и презрительным. — Я ненавижу все это. Вы понимаете? Не-на-ви-жу!

— Нас ненавидишь? — задохнулся от ярости отец. — Страну, которая тебя растила, кормила, учила? Ах ты, тварь неблагодарная! Ты послушай, мать! Она за красивой жизнью гонится! А на нас ей плевать! Сына бросает! Память его отца предает!

— Хватит! — взвизгнула Инна. — Я приеду за Алешкой! И только посмейте мне помешать!

Она круто развернулась и ушла в свою комнату собирать вещи.

Алешка проснулся от криков и сидел в кроватке, сонно тараща глазенки.

— Мама… — сказал он басом и заревел.

Инна подхватила его на руки, привычно стягивая мокрые штанишки.

— Ты не плачь, — как взрослому, спокойно и тихо говорила она малышу. — Я скоро вернусь… И мы поедем с тобой туда, где всегда тепло и растут мандарины… Ты же любишь мандарины? Мы будем рвать их прямо с дерева… И у тебя будет папа… Он тебя будет любить… Обязательно будет…

Она переодела и укачала сынишку, болезненно морщась от громких скандальных голосов родителей за стеной. Потом упаковала чемодан и легла рядом с Алешкой на диване, крепко прижав его к себе…

Утром они с Женей улетели в Крым.

Солнце, море, номер на двоих в хорошем пансионате…

Инна старалась наслаждаться отдыхом, подставляла лицо солнцу, плескалась в ласковой соленой воде. И старалась не смотреть на гомонящих у кромки воды малышей. Как здорово было бы вывезти сюда Алешку. Он бы загорел и облопался безумно дешевыми фруктами. Лучше не думать об этом…

А после солнечного дня наступала темная, по-южному непроглядная ночь. Это было самое страшное время суток. По ночам Инне приходилось делить постель с влюбленным и нетерпеливым женихом…

Она зажмуривалась, пересиливая отвращение, покорно принимая его ласки и… представляя вместо него другого…

Это удавалось иногда, и тогда Инна вновь на короткие секунды становилась счастлива, забывалась в восторге, но, очнувшись, не могла понять, кто лежит рядом с ней, и вздрагивала в паническом ужасе. Руки искали знакомые плечи и натыкались на чужое тело, пальцы привычно перебирали волосы и не узнавали. Другие глаза, другие губы, другие поцелуи…

«Ничего, — твердила себе Инна. — Я привыкну. Ведь днем он мне не противен. С ним даже интересно. Он много знает, увлекательно рассказывает, заполняет болтовней все то время, которое я потратила бы на эти бессмысленные, бесполезные воспоминания… Он добрый… Он меня любит… С ним мне будет… удобно…»

Но оказалось, что холодный расчет не всегда приводит к желаемому результату. Конечно, приятно чувствовать себя любимой, но для счастья нужно еще и любить самой. Эта простая истина ускользнула от Инны.

Наверное, Женя чувствовал ее холодность. Но приписывал это стеснительности, ведь сам он тоже с трудом учился перебарывать собственную робость. Он считал, что все идет так, как и должно быть.

Глупый! Он не подозревал, что бывает иначе…

Ее родители на свадьбу не пришли. Пышная еврейская свадьба с безумным количеством приглашенных, родных, знакомых и просто полезных людей… Инна воспринимала все это как спектакль, не имеющий к ней ни малейшего отношения. Словно она на сцене играет роль чьей-то невесты в ослепительно белом платье с пышной фатой. Массивное золотое кольцо мешало, она все время крутила его на пальце, пока под ним не начала шелушиться кожа.

Слава Богу, что здесь не орали по русскому обычаю: «Горько!» — заставляя целоваться прилюдно и ревностно следя за поведением жениха и невесты. Чинные длинные тосты, хороший оркестр, прилично сервированный стол в дорогом ресторане…

Дома у Жени уже нельзя было принимать кого-либо — мебель распродали, в квартире остались только ящики и баулы с вещами, упакованными к отъезду. Было мрачно, пусто и тоскливо, как на вокзале.

Свою первую официальную ночь они провели на полу на матрасе…

А через несколько дней страну покидала не Инна Соломина, а Инесса Гинзбург — стройная молодая женщина с поджатыми губами и застывшим злым взглядом.