Знакомое дело успокаивало. Как и отчетливо ощутимая в сыром воздухе смесь запахов сгоревшего пороха, ружейного масла и разогретого металла. Тоже знакомая и любимая, с раннего детства.

Сколько же ему тогда было лет? Даже странно, что вообще что-то помнится.

Любимая игрушка, если ее не просто покрутить, а попытаться удержать в вытянутых руках, оказывается неожиданно тяжелой, а еще... лягается. Сам бы нипочем не удержал. А если бы и удержал, то не дотянулся пальцем до спускового крючка. Но позади Штефана на одном колене стоит дядька, и его ладонь обхватывает рукоять поверх дрожащей ручонки, которая быстро замерзает на влажном ветру...

Тугой спуск долго не поддавался, а отдача все равно снесла с ног, и Штефан, ахнув, впечатался спиной в грудь дядьки. Непотревоженный горшок остался гордо висеть на колышке плетня, и Штефан запросил еще, но дядька со смехом подхватил его на руки и сделал вид, что сейчас поставит головой в просевший мокрый сугроб. Штефан ужасно обиделся на такое баловство и долго пыхтел и вырывался, путаясь в распахнутой дядькиной шинели и прижимая к себе пистолет... И все-таки это было счастье! Как же, оружие в руки дали! Не просто так, а пострелять! По-настоящему!

А замок у ружья в порядке. Померещилось, с кем не бывает.

Штефан отложил ружье, взялся за следующее. Да уж, это сейчас руки сами все делают, даже думать не надо, а поначалу...

Как только его пальцы смогли сомкнуться на рукояти, Тудор начал всерьез учить его стрелять. Словно вживую, над ухом прозвучало:

– Выпрями локоть. Руку держи... Да не дергай так, не корову доишь!..

Как же Штефан тогда досадовал на себя и на весь белый свет! Поначалу попадать получалось разве что в ту самую стенку сарая, и то – через раз. Дядька только усмехался:

– А ты как думал? Взял пистолет в руки, и сразу все вышло?

Штефан сощурился, чуть не язык высунул от усердия – и горшок разлетелся на черепки. Тогда это получилось скорее случайно – немилосердно заныло отбитое запястье, но дядька одобрительно кивнул:

– Видишь – все получится, – и протянул руку, потрепал по голове.

Будь кто другой, точно бы увернулся. Как же, он уже не маленький! Сейчас – смешно вспомнить, а тогда даже от мамы уворачиваться норовил – мужчине не к лицу телячьи нежности! Но дядьке можно было. И каким бы взрослым себя ни считал, в каждый приезд не мог с собой справиться – бросался Тудору на шею. Вот интересно, что бы Йоргу сказал, узнай правду, откуда он Зойкана помнит...

Рука дрогнула, горшок пошатнулся, закачался, но остался стоять на месте. Может, и вправду дрогнула, а может, и ружье не в порядке. Лучше еще раз проверить, для надежности. Симеон сказал – по два выстрела на ствол, значит, по два.

А с Йоргу нехорошо получилось... Хотя не так уж он ему и наврал. Был он в Крайове, когда после окончания войны туда войска входили. И мама ему и вправду показывала и рассказывала, кто есть кто. А что он Зойкана раньше видел и тогда запомнил... Ну да. Еще в войну, в один из маминых приездов в Крайову, углядел на улице дядьку... Зойкан как раз у Тудора за плечом торчал, когда Штефан тому на шею вешался. Но сейчас нельзя было этого говорить, а то бы и все остальное рассказывать пришлось!

Штефан думал было признаться. Да всю дорогу до Турну Северина только об этом и думал! Но до того, как Зойкан сказал про банду. И про то, что Тудор в отъезде. Толку признаваться-то было? Ждать? А как заставу бросишь, когда, того гляди, драться придется? Это что ж получилось бы, все в бой, а он – в кусты? Нет, своих бросать никак не годится. Вот разберутся с этой бандой, тогда... Может, надо будет честно рассказать Йоргу про Зойкана и Крайову, а то переживает человек, подозревая неладное...

На этот раз горшок брызнул мелкими черепками. Штефан опустил ружье и замер.

Крайова. Сейчас подумать – вовсе не удивительно, что мама туда так часто выбиралась. И что дядька постоянно в гостях случался, тоже не диво. А вот что он сам там каждый раз оказывался... В таких делах свидетели точно лишние. И оставить ребенка в поместье вовсе не сложно. Остальных мама и оставляла, но его-то с собой брала! Да и дядька знал, что он там будет, и чуть не каждый раз привозил подарки. Значит, хотел его дядька видеть. Не только ради мамы, а и ради него приезжал. Выходит, Николае правду сказал?

Раньше Штефан про брошенное напоследок Николае обвинение старался не задумываться. И без того было чем голову занять, кроме как думать, кто ему отцом все-таки приходится...

Ружье толкнуло в плечо. Разлетелся вдребезги очередной горшок.

А... А какая к черту разница, что там на самом деле?! Мороя верно сказал. Отцом ему Тудор был куда больше, чем Николае...

Следующие несколько ружей Штефан отстрелял, сам не заметил как.

Накатила вдруг дикая тоска, по тому детскому беззаботному времени, когда можно было ни в чем не сомневаться, а мысли о дурном даже в голову прийти не могли. Оседлать бы сейчас гнедого и в Клошани!

Раньше ехать надо было. Сейчас Тудор по горам разбойников ловит, поди, найди его. А даже если бы знал, где искать – занят он, отвлекать не след. А может, и времени не найдется.

Хотя раньше ведь всегда находилось, хоть война, хоть торговые дела, хоть что угодно еще...

Пандурам про пистолеты не наврал ни единым словом: ему вправду рассказывали, что, пока был жив дед, тишина и покой в доме царили лишь тогда, когда маленький Штефан ползал по полу в дедовском кабинете, облизывая дядькины пистолеты. А ведь и дед, и его приказчик наверняка были очень заняты! И во время войны Тудор пусть и приезжал редко, но никогда не отказывал Штефану во внимании...

И тогда, после смерти матери, в Вене... Штефан никогда не признался бы вслух, что не хочет и не может засыпать в одиночестве пустой комнаты, но дядька, видно, понимал без слов. Сколько раз было – вроде заглянул доброй ночи пожелать, а стоит что-то спросить – и проговорили обо всем на свете чуть не до утра! Потом и не вспомнишь, когда уснул и когда дядька ушел.

А может, Тудору и самому тогда оставаться в одиночестве не хотелось?.. Ведь завтракали всегда вместе, и к ужину дядька старался приходить. Так и повелось – Тудор во главе стола, Штефан с газетой и Машинката, пытающаяся ровно держать спинку и демонстрировать манеры, приличествующие юной даме. Правда, манер и чинности сестренки надолго не хватало, даже за столом. А после и вовсе начинала скакать козленком, но ей за баловство ни разу не попало! Даже когда изорвала платье, пытаясь взобраться на дерево. А когда дядька задерживался в офицерском собрании, и Штефан заполночь сидел с книгой на лестнице, его тоже никогда не ругали...

Не то, что в Академии, где влетало за малейшее нарушение режима, и сроду не смотрели дежурные офицеры, что Штефану надо многое наверстать из курса! Пока у всех было свободное время, ему приходилось сидеть в классной комнате и зубрить до бесконечности – от императора Тиберия до воинского артикула... А дядька его тогда забрал под Рождество, и суровый унтер с усищами, как у таракана, заметил, что если бы не особые обстоятельства и срочные дела с наследством, сроду бы Штефану отпуска не видать!

Только насчет дел – это точно вранье было. Раз и вправду съездили до маминого банкира, а потом целых несколько дней проводили время вместе. К Рождеству дядька собирался уехать, но отпуск Штефану устроил веселее всякого праздника! Пистолеты подарил, потом за город выбрались – пристреливать. Чуть не состязание устроили, небось, всю окрестную живность пальбой распугали. Штефан что-то брякнул тогда про дуэли – мало ли в Академии бывало стычек среди курсантов... Дядька только рассмеялся:

– А еще говорят, что бодливой корове бог рогов не дает! – протянул руку, сдвинул Штефану шапку на нос.

Зато накануне отъезда велел фехтовальные приемы показать, которым учили. И сам саблю достал – прямо в гостиной. Кажется, они даже разбили что-то. А спать тогда так и не легли, до света разговаривали. По дороге в Академию Штефан чуть в седле не уснул.