Но на заставе жилось хорошо. К тому же, Штефан сам теперь чувствовал, как повзрослел и пообтесался. Смех вспомнить, до чего он зеленый был, когда его пандуры подобрали!
Штефан снова невольно фыркнул, припоминая то злополучное письмо, без которого не попасть бы ему на заставу. И хорошо, что все так обернулось, потому что отправлять это письмо точно не следовало! До Клошани-то полдня верхами. Тогда он рассудил, что только заикнись про Тудора – к Тудору и спровадят, да еще и под конвоем, и спалил письмо в печке, как только понял, что с заставы его не выпустят. Но с тех пор он много раз успел припомнить, что же тогда понаписал, и порадоваться, что не отправил это. Вопросы, претензии, обвинения – истерика же чистейшей воды! Хорош был бы, выкатив такое Тудору! Позору бы не обобрался при встрече!
А встретиться все равно придется, раз уж решил остаться. Капитан Симеон, конечно, его и в караулы ставит, и в дозоры отправляет, как любого другого, но все равно на заставе он, считай, на птичьих правах. А если в отряд вписываться официально, то с этим мимо Тудора никак не пройдешь.
Вот бы с кем сейчас поговорить о будущем, посоветоваться...
Ну да! Посоветоваться?! А кому спасибо сказать надо, что вся жизнь вверх тормашками?! Кто столько лет к чужой жене ходил? Практически член семьи, торговыми делами занимался, с детьми возился... А чьи дети-то? Ой, нет, лучше не думать!
Но ведь возился, правда. И объяснял, что ни спросишь, и учил, и подзатыльники за шалости отвешивал, что уж греха таить. И приезд дядьки в детстве был праздником! А потом, в Вене, и вовсе стал настоящим спасением... Неужели Тудор знал? Ведь приехал-то он, не Николае.
Штефан с тоской вспомнил Машинкату. И соскучился ужасно, и думать сил нет, что она там одна, в Вене, получается, всеми брошенная. Если Тудор знал – почему оставил ее? Ведь мог хоть ему рассказать, чтобы приглядел за сестричкой. Ладно, самого Штефана за порог выкинули – он-то проживет, но Машинката! Она же маленькая! А Тудор и про нее не спрашивал! Ладно, письма из Вены перехватывали – но что мешало ему написать самому? Выходит, отказался. Бросил их на Николае – расхлебывать...
Или не знал? Но неужто даже заподозрить не мог? Это все не один год тянулось, и непохоже, что дядька, как Гицэ, мимо смазливой мордашки не смог пройти. Вон пандуры про ту боярыньку рассказывали – не повелся ведь.
А еще они про кобылу рассказывали. И Петру тоже – про кобылу, которая с тропы слетела по ночи... А Машинката в войну родилась. И дядька ничего не заподозрил? Хотя понятно, как и то, почему заподозрил Николае... Сам уже не мальчик, знает, откуда дети берутся...
Уши вдруг обдало жаром, щеки загорелись от прилившей крови. Штефан отчаянно вгрызся в очередное яблоко. Ой, как хотелось тогда всем рты позакрывать! Еле сдержался. И так лишнего в первый день сболтнул. Но как еще сил хватило слушать Морою, пока тот соловьем разливался, мол, Тудор только о деле думает!.. О деле, как же! Рекогносцировка, мать ее!
Но ведь получается, никому не сказал. Симеон и Мороя воевали, и пандуры мимо такой байки точно не прошли бы, если бы знали. Выходит, дядька все-таки прятался. Берег доброе имя мамы?
Берег – не ездил бы!
Но мама-то почему?.. И ведь из дома уехала. Вена – не лучшее место для больного чахоткой, да и война тогда только отгремела. Так лечиться мама уехала или от кого-то? И от кого? И кто знает, что там вообще было? И сколько лет длилось, если Николае про самого Штефана такое говорит?..
Но как Тудор мог не знать?! Да не может быть, чтобы по обязанности возился, вспомнить только, как он нянчился с Машинкатой, как Штефана с собой таскал! Но почему же ни сказал ни слова? Почему не писал?
Отказался?.. Мама умерла – думать забыл?..
Яблоки кончились. Надо бы встать, нарвать еще, но сил нет подняться, будто телегой переехало. Называется – решил остаться. Да нужен ты тут!
Штефан мысленно выругался на все корки и постарался взять себя в руки. Пусть не нужен. Николае не нужен – пережил же как-то. И здесь пережить можно. С заставы не гонят, Симеон с официальным внесением в списки не торопит. Вон дежурство сегодня. И Радованка. И Макарке помочь надо, изведется ведь начисто, пока Анусиного батьку уговорит! Людей много, свет клином не сошелся.
Но выпрашивать себе места и внимания он не станет, нет! Еще чего не хватало! Командир из Тудора хороший, пандуры на него только что не молятся. А значит, поучиться все-таки есть чему и совсем не грех на командира равняться. А что до остального – так Штефан уже не ребенок. Переживет и обойдется.
Вот только встретиться придется все равно. А значит, надо постараться и заслужить все-таки место в отряде. Честно заслужить, чтобы уж никаких милостей и чтоб попрекнуть было нечем! Забыл – ладно, плакать не станем. По маме отплакался. Разве что про Машинкату спросил бы – как же так? Что же с ней теперь будет?..
Штефан вздохнул, понимая, что в приличном обществе таких вопросов не задают. А детство, когда можно было спрашивать все, что на ум пришло, миновало и закончилось. Но сам он пока вряд ли справится устроить судьбу сестренки... И посоветоваться ему больше не с кем – не рассказывать же Симеону с Мороей, откуда вернулся командир, что на боярыньку смотреть не пожелал!
Ой, лучше об этом не думать. И вообще, как сложится – так сложится, может, если очень постараться, то и сестре удастся помочь. Да и в пансион ее отдали не на деньги Николае, так что никуда не денется. Когда оглашали мамино завещание, Штефан уже соображал в бумагах. Пусть Машинката учится спокойно, еще не хватало ей таких открытий в ее-то годы!
А он сам к Тудору непременно доедет. Позднее. Чтобы при встрече поговорить лицом к лицу, спокойно, как взрослые люди.
Глаза зверски защипало. С яблони, что ли, какая-то дрянь насыпалась?
– Штефанел! – донеслось откуда-то из-за деревьев.
Макария. Он же вроде на хутор собирался?
Штефан приподнялся, опираясь на локоть, и быстро протер глаза рукавом.
– Тут я!
Насыпалось там или нет, не хватало, чтобы Макария углядел. Не обсуждать же с ним свои жизненные перипетии! Макарко, конечно, товарищ надежный, но простой, как черен от лопаты. Дельного совета от него тут ждать не приходится – не по его уму ситуация...
Макарко плюхнулся рядом в сено и рассеянно отряхнул себе в колени яблоневую ветку. Он выглядел как-то не слишком радостно, так что Штефан явно зря переживал за свой внешний вид.
– Случилось чего?
Макарко мрачно покрутил в руках яблоко.
– Да с Михаем встретился, поговорить думал...
– Не вышло? – догадался Штефан.
– Куда там, – Макария тяжко вздохнул. – Как увидал – так сходу и напустился, чтоб я не смел за Анусей ходить. Нечего, мол, честной девке голову морочить! А я же всерьез!
Штефан сочувственно покивал. Что Макарка не просто так за Анусей приволокнуться решил, знала, кажется, не только застава, но и вся деревня и все окрестные хутора впридачу. Один Анусин батька почему-то уперся в недоверии и встал гранитной скалой на пути к семейному счастью дочери и ее избранника.
– А ты ему говорил про сватов-то?
Макарко откусил половину яблока, сплюнул, увидев червяка, посмурнел еще больше.
– Да он меня и слушать не стал! Добро бы, не такой жених его кровиночке надобен был – я бы еще понял, так ведь нет же! Понес – сто верст до небес и все – лесом! Дескать, как соловьями разливаться и девкам головы морочить – мы все хороши, а самим, мол, одно только и надобно... Я едва рот открыл, а он мне мрачно так: врешь, говорит, черного кобеля добела не отмоешь! А я не для того, говорит, дочку растил! Ну и ушел...
Штефан обиделся: вот что за дурак этот Михай? Дочку бережет, а сам честных женихов гоняет! Да и вообще Макарка обиды не заслуживал.
В голове вдруг сверкнула ослепительная идея. Штефан аж подобрался, наспех прокручивая варианты, как бы проучить вредного пастуха.
– Черного кобеля, говоришь? Он точно так сказал?
– Ну сказал, да... – Макарка вдруг насторожился. – Эй, ты чего удумал?
