Так, вздыхая, добирались они до поворота на хутор, и Макарко еще долго придерживал упряжную кобылу с заставы, провожая взглядом яркую юбку. Ануся уходила в гору, понукая мерина, и только на самом изломе тропы оборачивалась и застенчиво махала рукой.

Суровые седоусые дядьки помалкивали, но подбрасывали парню при случае побольше монеток, рассуждая, что на осенней ярмарке ему непременно надо будет накупить подарков для невесты.

А Штефан мотался по горам в компании Гицэ и его ребят, порой по несколько суток не появляясь на заставе и ночуя по хуторам или просто в стогах сена на верхних лугах. Ночевки эти далеко не всегда были связаны с необходимостью, тем более что в горах на границе было почти подозрительно тихо – Йоргу клялся святым Спиридионом, что эти охальники могли и днем переночевать.

В деревню Штефана отослали, когда гнедой потерял подкову. Заодно Гицэ велел парню завернуть к Станке и прикупить у нее еще ракии, чтобы не мотаться на заставу ради единственной фляжки.

У мельничного амбара Штефан углядел и телегу с заставы, и Анусю, складывавшую в корзины золотую кукурузу в зеленых обертках, из которых торчали подсохшие коричневые патлы. Он окликнул девушку, и тут перед ним как из- под земли вырос разгневанный Макарие...

Подвыпившая боярская компания, поспорившая на постоялом дворе на резвость своих лошадей, теперь потягивала квасок во дворе мельницы Станки и с ухмылками наблюдала, как у нагруженной телеги препираются молоденький пандур в полной форме и какой-то крестьянский мальчишка. Хорошенькая девушка в темной косынке нервно расправляла яркую юбку и все пыталась вмешаться в спор, уже норовивший перерасти в драку.

– Какие страсти в этакой провинции! – насмешливо бросил победитель пари, моложавый и приятный собой боярин. Он приехал из дальней деревни на охоту к приятелю и теперь, пьяный от резвой скачки и от местной ракии, плотоядно облизывался на девушку. – А девка хороша! Еще, глядишь, порежут за нее друг друга!

Пандур, точно, всадил нож в дверной косяк прямо перед носом у своего противника. Тот заметно побелел, закусил губу. Девушка кинулась между спорщиками, затопала ногами, закричала так, что слышно было даже боярам:

– И что вы за люди?! Поздороваться нельзя уже?!

– Можно, красавица! – крикнул боярин. – А поздоровайся с нами!

Девушка круто обернулась и попятилась за спины спорщиков. Боярин, помахивая нагайкой, небрежно направился к ним, но тут его удержал за рукав один из товарищей.

– Ты бы не мешался. Тут приграничье, эти ребята чуть что – приучены за ножи хвататься.

Тот ответил высокомерно:

– А ты, никак, боишься?

– Предупреждаю. Видишь – телега стоит груженая? Наверняка с заставы, – его собеседник печально вздохнул. – Один за оружие схватится, а там и остальные подтянутся. А ватафом тут сам знаешь, кто сидит. Ему не докажешь. Эти головорезы – все его стороннички, а мы, похоже, в какое-то гадючье гнездо попали.

Моложавый боярин скривился:

– Ты про этого разбойника Владимиреску? Да мне-то что, я дальний!

– Да нам-то тут жить! – был жалобный ответ.

– Ну хорошо, – рассмеялся боярин. – В конце концов, побережем нервы нашего хозяина и не будем затевать ссор со здешними гайдуками. Эй, хозяйка! Тащи еще ракии! Надо мою покупку обмыть! Эх, и конь же! Птица! Золотом по бабки засыпать – мало за такого коня!

Его вороной, покрытый уже подсохшей пеной, стоял у коновязи. Разговор перешел на лошадей и выигранное пари, и никто из бояр не заметил, каким внимательным взглядом проводил их товарища тот самый молодой пандур и как проверил лежавшее в телеге ружье.

Штефан с Анусей тоже этого не заметили. Разобиженная девушка, гордо фыркнув, навьючила корзинки с кукурузой на своего толстоногого мерина и ушла, не дожидаясь телеги. Боярскую компанию, впрочем, она тоже обошла по тропинке за мельничным огородом, и Макарко зорко приглядывал, пока она не скрылась из виду.

Штефан тем временем стоял, прислонившись к стенке, поигрывая Макаркиным ножом и небрежно закидывал в рот семечки. Макарко покосился на бояр и вдруг с досадой вырвал нож у него из рук.

– Живи покуда, сопля боярская. Не до тебя мне.

– Как так? – изумился Штефан и издевательски заложил пальцы на широкий пояс. – Страшно, что ли?

– Считай, что страшно, – хмуро отозвался Макарко. – И вот что... Забирай у коваля своего коня и проваливай до заставы, понял? Если к вечеру не вернусь... На постоялый двор дорога от развилки, на ней распадочек есть, который на верхнюю тропу выводит. Запомнил? Капитану передай.

– Ты чего удумал? – насторожился Штефан.

– Не твое собачье дело, – огрызнулся Макарко. – Проваливай.

На двор вышла Станка с новым кувшином кваса для гостей, и Макарко преспокойно распрощался с ней. Придирчиво проверил упряжь своей кобылы, забрался на телегу и хозяйственно причмокнул, распутывая вожжи.

Штефан приметил, как Макарко снова быстро покосился в сторону бояр... И со всех ног бросился к деревенской кузнице, где оставил своего гнедого.

Со двора кузницы он успел увидеть, как по дороге от мельницы проехала та самая боярская компания. Кажется, они обсуждали новое пари, и Штефан, холодея от ужаса, вывел гнедого огородами за околицу, вскочил в седло и погнал полным карьером, надеясь, что его липпициан все-таки не уступит хваленому вороному в резвости хотя бы на более короткой верхней тропочке. Он гнал и отчаянно пытался припомнить, далеко ли еще до распадка, и где еще может не иначе как рехнувшийся Макарко устроить засаду на бояр. С ружьем, потому что пистолетов у того с собой не было.

Он успел догнать Макарку еще до распадка и вытолкнул коня на обрывчик, с которого было видно широкую колышущуюся спину кобылы и черную шапку. Уже открыл рот, чтобы окликнуть, как вдруг сзади с дороги долетел бешеный топот копыт.

Из-за поворота вылетел взмыленный вороной, на котором болтался тот самый боярин. При виде телеги он приподнялся в стременах и заорал на всю округу:

– С дор-роги, морда! Запорю! Тут бла-ародный спор!

Спьяну его в седле качало. Макарко остановил телегу и поднялся с ружьем в руках.

– Ну вот и встретились, боярин! Ты мне за Руксандру ответишь!

– Ш-што? – удивился боярин, осаживая вороного. – Это ты мне, рожа?

Макарко вскинул ружье к плечу, и Штефан не успел бы даже пискнуть, но боярин оказался не промах: с пьяной бесшабашностью толкнул коня мимо телеги над самым ущельем и, пролетая мимо, вытянул Макарку нагайкой. Тот вскрикнул, выронил ружье и согнулся, хватаясь за плечо. Тотчас, ругаясь, подхватил вожжи и пустил кобылу вскачь за боярином.

Штефан, не раздумывая, выслал гнедого в галоп к распадку, наперехват, отчаянно надеясь, что Макарка не вздумает все-таки палить на ходу, и гадая, скачут ли за боярином остальные.

Макарко гнал телегу так, что колеса, казалось, вот-вот соскочат с осей. Плечо горело, по спине бежал горячий ручеек – но он только проклинал себя за нерасторопность, за то, что не выстрелил сразу. Вороной боярина уже утомился, его пошатывало, но груженая телега все равно отставала, и Макарко холодел от ярости, настегивая лошадь, и молился, чтобы выдержали ступицы...

Боярин оглянулся, увидел погоню и с пьяным хохотом разрядил пистолет в телегу позади. Штефан пригнулся под ветками, выхватил свое оружие. Пролетел лесочек, чудом удержал оскользнувшегося гнедого на спуске в распадок, круто завернул к дороге по склону и выскочил прямо перед носом у боярина.

На длинной прямой дорожке по-над самым ущельем Макарко увидел в клубах пыли исчезающий стриженый конский хвост, хлестнул вожжами отчаянно, уже зная, что не догонит. И вдруг из пыли мелькнула конская голова – вороной шарахнулся, дыбясь, на самый край. Качнулся, не устоял – и рухнул, покатившись по склону. Эхом отразился в скалах отчаянный человеческий вопль, потом хруст кустов и плеск ручейка на дне ущелья – и стихло.

Гнедой, всхрапывая, крутился над обрывом. Макарко с трудом осадил разнесшую кобылу, и Штефан растерянно обернулся на скрип телеги. Глаза у него были круглые от ужаса.