– Скажи спасибо, что я в петлю тебя, дуболома, не сунул, – договорил Симеон, выдохшись. – А теперь объясняй, какой дьявол тебе голову охмурил, что ты к девке насильно полез!

Гицэ возмутился:

– Я?! Да ты сдурел, капитан?! Или этого купчину послушался? Выдавай на расправу, ежели думаешь, что я мог на такое решиться!

– Не мог, точно, – вполголоса добавил сзади Мороя, в отличие от Гицэ, до сих пор встревоженный.

Ободренный поддержкой, Гицэ гордо задрал подбородок.

– Она мне сама предложила! Я по-немецки ведь шпрехаю хоть малость, так она меня и спросила, далеко ли тут постоялый двор-то. Так я ответил и смотрю – она глазищами так и стреляет, так и стреляет! Ну и пожалел в шутку, что окошко ее признать нельзя будет. А она...

– Ну-ну, ври дальше, – разрешил кто-то из пандуров, посмеиваясь.

– Да не вру я! – рявкнул Гицэ. – Даже Йоргу сказал, что мужу этой немки не позавидуешь!

– Мужу? – изумился Симеон. – Да ладно? Она ж этому купчине дочка!

– Спроси Йоргу, капитан, – нахохлился обиженный Гицэ. – Он ихние паспорта подписывал, ему виднее. Но я тебе зуб даю, что она точно не девица, так ее и так!

Мужики грохнули хохотом. Симеон поглядел на Гицэ и махнул рукой.

– Ладно, разберемся вечером, как Йоргу от рогатки придет. Но ты хоть форму впредь снимай, дубина!

– Да... Это я не подумавши, – согласился Гицэ, озадаченно почесывая затылок. – Но всегда ж сходило!

Симеон совсем махнул на него рукой и ушел.

С Йоргу он у рогатки поговорить не успел: на заставу нанесло огромный обоз ковров, направлявшийся в Австрию от имени боярина Маврокордата. Стало действительно не до Гицэ и не до его девок: взять пошлину с возчиков фанариотских богатеев было почти невыполнимой задачкой. Но Йоргу справился: докопался до каждого ковра, заставил разворачивать все скатки, чтобы прикинуть стоимость, обнюхал каждую телегу сверху и снизу, печально пошевеливая усами. Симеон накрепко держал оборону, утащив в будку все подорожные и старательно прикидываясь, что разбирает их по складам. Провозились до ночи, зато осатаневший арнаутский командир, сопровождавший обоз, велел заплатить уже этим клятым валахам, чтоб им, разбойникам, на том свете черти пожарче котел натопили.

Пошлину ушлый Йоргу давно прикинул на глазок – не зря же осматривал телеги! А Симеон выслушал его и с каменным лицом назвал удвоенную сумму. На торг ушло еще с полчаса, но когда телеги чертова Маврокордата заскрипели в сторону Австрии, Симеон и Йоргу оказались обладателями лишней трети налога. Впрочем, телег было много, так что кто их считал – можно было себе и половину оставить. А это, между прочим, может, порох, может, ружья. А можно еще раздать ребятам, чтобы женок и детей побаловали, когда начнутся летние ярмарки.

Такое следовало отметить! Хотя веселье – весельем, но про утреннее происшествие Симеон все-таки не забывал.

Под ракию, вечером, когда все наелись, и Макарко в уголке тихо пристроился с рожком, готовясь подыгрывать пляскам, Йоргу на прямой вопрос Симеона задумчиво пошевелил усами.

– Фамилие у них разное, капитан, понимаешь? В паспорте-то написано, что купчина путешествует с дочкой, да вот фамилие дочки не его, а сталбыть – мужнино. Я ишшо спросил, мол, чего это дочку-то от мужа свез, а он сказал, что тот в Америки убрался надолго.

– Я же говорю! – торжествующе воскликнул Гицэ, который успел под жареную свинину с овощами хорошенько тяпнуть.

Штефан, чертяка языкатый, не смолчал в ответ:

– Ты лучше расскажи, как ты немцу-то попался!

Пандуры восторженно загомонили.

Гицэ приосанился и бросил на Штефана высокомерный взгляд.

– Учись, малец, пока я жив!

– С окошка сигать? – буркнул Мороя. – Нет уж, этакому добру учиться не надобно!

Макарко поддержал его молчаливым кивком.

– Так вот, – воодушевился Гицэ, не обратив на них внимания. – Я, значит, про постоялый двор-то немочке этой рассказал, а она глазками-то так и стреляет...

– Давай дальше, это уж мы усвоили, – фыркнул Симеон. История ему чем-то смутно не нравилась, но чем – он пока понять не мог. Может, тем, что Гицэ сроду не засыпался так, чтобы за ним жалобщики аж на заставу приходили? Бока-то наминали, было дело, но еще в войну, когда этот постреленок, немногим старше Штефана, приударял то за маркитантками из русских офицерских обозов, то за хорошенькими еврейками в турецких городишках, то еще за кем-нибудь столь же неподходящим. А как вошел в возраст и пообтесался – усвоил, что девок сторожат крепко. Да и не портил он девок-то, предпочитая вдовушек, на которых жениться не заставят. Последней его неудачей была Станка, отходившая его поленом, и вот тогда-то Симеону и пришлось познакомиться с мельничихой. Она, правда, не орала, как этот купчина, а с чисто бабьей поедучей сметкой приволокла на заставу собачью цепь, раз капитану для его кобелей не хватает... В общем, Гицэ тогда на время приутих. Но Станка – ладно, а тут-то как он влопался?

– Ну-к, она мне и говорит, мол, хорошо бы, окошко на постоялом дворе было со ставнями. Я, мол, страсть как люблю на ночь платок за окно вывешивать, чтобы росой поутру умываться. И платок мне, значит, тот показывает. Ну тут круглым дурнем надо быть, чтобы не понять!..

– Странно что-то, – пробормотал над ухом Симеона Йоргу. – Оно, конечно, Гицэ прав – глазами она ой стреляла! Но чтобы вот так в открытую... Клянусь святым Спиридионом, что-то тут не так!

– Послушаем, – шепнул в ответ Симеон.

– Ну и вот. Явился я, значит, как стемнелось, гляжу – точно, на ставенке на втором этаже платочек белеется. Там по стене-то виноград растет, ну я ходу – и в окошко. А она смеется, зубы моет. Я не все, конечно, понял, но вроде как хвалила она, мол, лихие парни в Цара Романешти!

– Да как же ты попался, Гицэ? – не выдержал Симеон. – Она, вроде, все продумала.

Гицэ вдруг потупился и озадаченно почесал в затылке.

– Так это... Капитан... Кто ж знал, что она такая голосистая окажется? Я и не сделал ишшо ничего, так – потискал чуток. А девка оказалась огонь прямо, я сперва и не сообразил, что нашуметь можем! Видать, батька ее услыхал, а она и дверь-то засовом не заложила, а я и не проверил, думал, она позаботилась, раз сама...

Мужики уже ржали, хлопая себя по коленкам.

– Можно подумать, ты соображал!

– Ввек не забудет, до чего лихие парни в Цара Романешти!

Кто-то полез к Гицэ стукаться кружками, тот разводил руками и широко ухмылялся: бейте, мол, оплошал, да. Ржали, аж повизгивали. Даже Штефан – и тот упал грудью на стол и всхлипывал, стуча кулаком по своему неизменному подсолнуху.

Йоргу задумчиво потеребил себя за ус.

– Эй, Гицэ! – вдруг позвал он. – А платочек она с окна сразу сняла, как ты забрался?

– Конечно, – тот оторвался от ракии, пожал плечами. – Меня ж и попросила.

– Так. А что она тебе говорила-то?

Гицэ смешался, изумленно глядя на мрачного грека.

– Да я помню, что ли? Говорю ж – огонь девка! Ну несла чего-то, да. Все больше «еще» и все такое, но вот говорила шепотом, а потом как ахнет на весь дом... Тута ее батька и прибежал, и пришлось мне в окошко сигать, несолоно хлебавши.

– А ну-ка вспомни, – велел Йоргу очень строго, перебивая хохот. – Не говорила ничего про батьку своего?

Гицэ почесал затылок.

– Да говорила, вроде. Что батька ее уму-разуму поучить решил, пока беды не вышло, а ей, мол, и своего ума хватит... Ну а чтоб не взвизгивать, как порос, ума не хватило ни капельки!

– Ой, дурень, – вдруг ахнул Мороя. – Свечку поставь Богородице и вон капитану в ноги кланяйся! Это ж какую беду от тебя отвело!

– Ну? – изумленно переспросил Гицэ. – Какую?

– А такую, что ей бы много выгоднее было, если бы тебя повесили, – мрачно проворчал Йоргу в усы.

Симеон уже тоже сообразил и мысленно схватился за голову. Правильно – самое странное в этой истории то, что купчина скандал поднял, не боясь, что до дочкиного муженька дойдет. А значит, она сама ему пожаловалась. Да не просто пожаловалась – быть может, и потребовала вовсе, чтобы обидчика извели! Оно, конечно, понятно, что больше ей сказать было бы нечего, но вот дверь незапертая да повизгивания...