– А батька твой, значит, в сторону турок смотрит? – Симеон решил проверить догадку.

– Смотрит, – Штефан скривился и потом явно передразнил: – Запомни, пользу ты можешь принести, только служа великой Порте!

Симеон только головой покачал. Ну да, чтоб у парнишки с таким норовом, да не было своего мнения обо всем на свете? Хотя здесь с ним трудно было не согласиться, и он все-таки не сдержался:

– Боярам нашим турецкая задница чисто медом намазана! А ведь и им тоже сплошные убытки и разорение, что про простой народ говорить!

Штефан охотно закивал.

– Вон в Крайове после нашествия Пазвантоглу[37] из семи тысяч домов осталось триста.

Симеон мысленно поставил пометочку: как поедет кто в Крайову, собрать местные сплетни. Глядишь, отыщется мальчишке родня. Вслух же сказал другое:

– Да тебя же еще и в задумках не было, когда Пазвантоглу Крайову палил!

Штефан покосился испуганно: похоже, догадался, что сам себя выдал. Ответил с осторожностью:

– Ясно, не было. Мама как-то рассказывала, и... – он приметно сбился. – И другие.

Скучает, видно, малец по матери. Да обидели ее еще вон как...

– Мамка-то твоя молодая, поди, померла? – спросил Симеон. – Отчего?

– Чахотка, – Штефан передернул плечами и вдруг повернулся. – Раз уж тебя моя семья интересует, у меня сестренка младшая осталась в Австрии, в пансионе. Если я в Академию вернусь, все-таки не одна будет!

Симеон подумал, что если родичи все-таки станут разыскивать Штефана, то подле сестры найдут мигом. Хорошо это будет или плохо? И не явятся ли по его голову все-таки арнауты на заставу? Если не арестовать, так хоть разыскать? Да нет, навряд ли явятся. Но если парня и вправду выкинули из дому, а сестричку его учат в заграничных пансионах, ему и на выстрел к ней приблизиться не дадут. Странно, что он сам этого не понимает!

– Ладно, – Симеон хлопнул себя по колену. – Давай думать, что с тобой делать.

– А что? – Штефан сощурил карие глазищи, пожал плечами. – Я же сказал, что уеду, чего вам со мной делать? И без того – спасибо – и спасли, и пригрели. Как-нибудь проживу. Примут в Академию обратно – хорошо. Не примут – завербуюсь унтер-офицером куда-нибудь на границу в Трансильванию, считай, почти дома.

Самоуверенности у мальца хоть отбавляй, конечно! Завербуется он, как же! Только таких щенков, сопливых и нравных, в императорских унтерах недоставало! Если и возьмут, то рядовым. А того вероятнее – выкинут к чертовой матери обратно в Романию, если еще не за шпиона примут.

Жаль парня, прав Йоргу. И родню бы все-таки разыскать. Ну хоть того же дядьку. А то грех на душу брать неохота – отпускать этого сорвиголову через границу. Рогатка-то вот она, запереть можно, только удержишь разве силком такого горячего? И к слуджеру парнишку не очень отправишь, как есть, тявкать попытается... Разве уговорить остаться пока, а там по случаю спровадить?

– В Трансильванию на границу? А чем тебе по эту сторону хуже? Мы тебя вроде не гнали.

Штефан воззрился изумленно, аж рот раскрыл, потеряв травинку.

– А... а как же...

– Ну вот и посмотришь, как. Если я вас с Йоргу правильно понял, до осени у тебя времечко есть поразмыслить.

А там, глядишь, батька спохватится, материна родня снова в силу войдет, или дядька отыщется, прибавил Симеон про себя. Пропадет парнишка в Австрии, жалко.

– Эй, капитан! – позвал Гицэ от рогатки. – Наша грека едет!

По дороге скрипела знакомая телега, как обычно доверху груженая подсолнухами. Возница улыбался, махал смуглой рукой – на заставе его прекрасно знали.

– Ого! – восторженно ахнул Штефан у локтя, и Симеон не сразу понял, что его так восхитило. Но мальчишка ткнул пальцем в телегу. – Я и забыл, до чего тут подсолнухи здоровенные!

Симеон невольно рассмеялся, поднимаясь и направляясь к телеге, возле которой Йоргу уже занимался рукопожатиями с соотечественником.

– О прошлом годе уродились, да!

– А на кой черт ему прошлогодние подсолнухи? – спросил Штефан, почти бегом сбегая со склона вслед за ним.

Симеон только плечами пожал: не говорить же, что возчик малость чокнутый, когда они уже подошли к рогатке!

– Доброго тебе дня, капитан Симеоне, – поклонился быстроглазый грека. Как, бишь, его, черта? Кости... Попандо... Попандороло... Тьфу, пропасть, язык сломаешь!

– И тебе не хворать. Что, опять твой хозяин курей выкармливать затеял?

Грека фыркнул в черные усики, жидковатые против гордости Йоргу.

– Да может, и сам жрет, кто его знает?

– Возами, что ли, так его и так? – заржал Гицэ и сгреб за шиворот Штефана, посунувшегося к самой телеге. – Эй, а ты-то куда?

Кости – грека хитрющий, как греку и положено: приметил мальчишку, повернулся на козлах и выбрал подсолнух покрупнее.

– Что-то я тебя, господин пандур, не припомню. Но на доброе знакомство – угощайся.

Симеон усмехнулся про себя: мальчишка явно примерил на себя новое звание. Ладно, пусть подумает. От будки уже спешил Йоргу с подписанным пропуском, а грека полез в кошель отсчитывать монетки.

– Порядок, – кивнул Йоргу в ответ на взгляд Симеона. – Как всегда.

– Как говорит хозяин: «Ordnung ist das halbe Leben»[38], – заметил Кости, и Симеон заметил, как Штефан насторожил уши при звуках немецкой речи. Влез тут же, чертяка языкатый:

– Wer Ordnung hält, ist nur zu faul zum Suchen[39].

Грека добродушно рассмеялся.

– Да уж герр Кауфман точно слишком ленив...

– Герр Кауфман?

– Ага, – Кости фыркнул. – Сроду эта немчура не дотумкала бы на корм курям из Цара Романешти подсолнухи возить, а как я вожу – так доволен, что здорово дешевле выходит!

Симеон взял подорожную, проглядел бегло. Йоргу уже успел подмахнуть бумагу, не дожидаясь, пока Кости ему уплатит, да и гроши же сущие – пошлина за те подсолнухи! Если бы тут Симеона не было, Йоргу бы, может, и вовсе его пропустил без платы... Хотя нет, не пропустил бы – Йоргу ведь тоже грек.

– Можно глянуть? – вынырнула рядом светлая голова Штефана.

– Гляди, – разрешил Симеон.

– Молодых учите? Дело! – Кости тоже потянулся за подсолнухом. Семечки он лузгал шикарно: закидывал в рот издали, смачно сплевывал шелуху... Мальчишка покосился на него и уткнулся в подорожную. Симеон даже подивился такому вниманию.

А Штефан долго, пристально изучал бумаги, разве что на зуб их не попробовал. Потом обошел вокруг телеги, оперся на ее край.

– Капитан, а какие у нас нынче таможенные пошлины-то? – поинтересовался с таким ясным взглядом, что Симеон просто шкурой почуял подвох.

– Да тут полбана[40] за пучок телег еле набежит, – ответил шутливо, пытаясь сообразить, что же задумал этот поганец.

– Надо же, какие нынче пошлины на табачок-то низкие! – наигранно удивился вдруг Штефан. – А я и не знал.

– На какой табачок?! – кажется, Гицэ и Кости произнесли это одновременно, только один скорее удивленно, а второй – с искренним возмущением.

– Турецкий, – Штефан сделал шаг в сторону, ведя рукой по краю телеги. – Самолучший, как мне думается.

– Капитан, у тебя этот молодой головушкой скорбный, что ли? – ухмыльнулся Кости. – Какой табак? У меня ж подсолнухи!

– Да верю, что подсолнухи, – ответная ухмылка у Штефана была совсем уж ехидной. – Я просто убедиться хочу, что там, под подсолнухами, ничего не завалялось. Так, случайно, а то всякое бывает, знаешь ли. Вроде и подсолнухи, а смотришь ближе – ан нет, табачок...

Гицэ раскрыл рот, но Штефан подмигнул, и, к удивлению Симеона, рот покорно захлопнулся и скривился в усмешке. Ладно – Гицэ, ему подшутить над проезжими всегда в радость. А вот что придунайская селедка Йоргу насторожился – это любопытно.

– Да какой табак?! – грек почуял, что его не поддержат, и уже чуть не плакал, бросая на Симеона откровенно жалобные взгляды. – Я ж тут который раз езжу! У меня ж подсолнухи!