Фейерверки, изготовители piñatas[39], товары, плетенные из пальмовых листьев. Ручки – пяти разных видов – стоят целое состояние! Ресторан под названием «Его Величество Тако». Салфетки – маленькие треугольники из плотной бумаги с напечатанными на одной из сторон именами. Завтрак: корзина с pan dulce, сладким мексиканским хлебом; горячие пирожки с медом; или стейк; frijoles [40]со свежим cilantro[41]; molletes[42]; или яичница-болтунья с chorizo[43]; яйца a la mexicana[44] с помидорами, луком и chile; или huevos rancheros[45]. Ланч: суп из чечевицы; свежеиспеченные хрустящие bolillos[46]; морковь под лаймовым соусом; carne asada[47]; морское ушко; tortillas[48]. Поскольку мы сидим снаружи, то еще и мексиканские собаки под мексиканскими столами. «Не выношу собак под столом во время еды», – жалуется Мама, но стоит нам прогнать парочку, и к ним на смену приходят четыре.

Запах дизельного выхлопного газа, запах поджариваемых кофейных зерен, запах горячих кукурузных tortillas вкупе с pat-pat готовящих их женских рук, жжение жареного chile в горле и глазах. Иногда чувствуется запах утра, очень холодный и чистый, и это делает тебя печальным. И запах ночи, когда звезды белы и нежны, словно свежий хлеб bolillo.

Каждый год, когда я пересекаю границу, то вижу, что все остается по-прежнему, и мой ум забывает. Но тело помнит всегда.

Бетонное покрытие. Если смотреть вперед на белую полосу посередине дороги, то видишь большую лужу воды, которая исчезает, когда доезжаешь до нее, словно улетающий в небо призрак. Машина глотает дорогу, а белая полоса все бежит и бежит назад, быстро, быстро, быстро – словно делает стежки папина швейная машинка, и дорога убаюкивают тебя.

Сейчас очередь Мемо сидеть впереди, между Мамой и Папой. Мемо то и дело подается вперед, и Папа позволяет ему подержать руки на руле – он всего на несколько секунд отпускает его, и тогда машину ведет Мемо! До тех пор, пока Мама не закричит: «Иносенсио!»

– Это игра у нас такая, – со смешком говорит Папа и снова кладет руки на руль. – Прекрасная дорога, – говорит он, пытаясь сменить тему. – Посмотри, Зойла, какая она красивая. И почти такая же хорошая, как в Техасе, правда?

– Куда лучше, чем старое Панамериканское шоссе, – добавляет Мама. – Помнишь, как мы ехали по Сьерра-Мадре? Тот еще геморрой.

– Я помню, – говорю я.

– Как ты можешь помнить? Тебя тогда на свете еще не было! – говорит Рафа.

– Ага, Лала, – вступает Тикис. – Ты еще была глиной. Ха-ха!

– Но я все помню. Честно!

– Тебе, наверное, просто кто-то рассказывал, – говорит Мама.

Однажды Рафа и Ито на шоссе через Сьерра-Мадре выбросили в окно половину одежды из чемоданов – просто им нравилось, как ветер вырывает ее из рук. Майки повисли знаменами на остриях magueys[49], носки запутались в пыльном жестком кустарнике, белье украсило цветущие nopalitos[50], словно праздничные шляпы, а Мама с Папой тем временем смотрели только вперед, их беспокоило то, что впереди, а не позади.

Иногда горные дороги такие узкие, что водителям грузовиков приходится открывать дверцы, дабы выяснить, насколько близко их машины от края. Один грузовик сорвался вниз и кувырком полетел по каньону – неспешно, как при замедленной съемке. Мне это приснилось или же я опять слышала чей-то рассказ? Не помню, где кончается правда и начинаются истории.

Городки с центральными площадями, открытыми эстрадами и чугунными скамейками. Деревенский запах, как запах твоей собственной макушки в солнечный день. Дома, выкрашенные в яркие цвета и то тут, то там выступающие на обочины кресты вдоль дороги, отмечающие места, где чьи-то души покинули тела.

– Не смотрите туда, – говорит Мама, когда мы проезжаем мимо, но из-за этих ее слов мы приглядываемся к ним еще внимательнее.

Где-то в глуши нам приходится остановиться, чтобы Лоло смог пописать. Папа закуривает сигарету и проверяет покрышки. Мы все выходим из машины – размять ноги. Вокруг ничего интересного – одни лишь поросшие кактусами холмы, mesquite[51], полынь да дерево с белыми цветами, похожими на шляпки. Из-за жары кажется, что сине-пурпурные горы вдалеке дрожат.

Я поворачиваюсь и вижу трех босоногих ребятишек – они смотрят на нас: девочка, сосущая подол линялого платья, и двое мальчишек, чьи тела покрыты пылью.

Проверяющий покрышки Папа заговаривает с ними:

– Это ваша сестричка? Не забывайте хорошенько заботиться о ней. Где вы все живете? Где-то рядом?

Он говорит и говорит, как мне кажется, довольно долго.

Перед самым отъездом Папа берет из машины мою резиновую куклу со словами:

– Я куплю тебе другую.

И не успеваю я вякнуть хоть слово, как мой пупс оказывается в руках той девочки! Ну как мне объяснить, что это мой ребенок, моя кукла Бобби, у которой на левой руке не хватает двух пальцев, потому что я сжевала их, когда у меня резались зубы? Другой такой куклы нет на всем белом свете! Но не успеваю я ничего сказать, как Папа вручает куклу девочке.

Потом исчезают и грузовики, подаренные на Рождество Лоло и Мемо.

Трое детей бегут с нашими игрушками в холмы из пыли и гравия. Не отрывая от них глаз и широко разинув рты, мы вопим на заднем сиденье.

– Вы, дети, слишком избалованны, – ругает нас Папа, когда мы едем прочь.

Я действительно вижу, как через плечо бегущей девочки резиновая рука моей куклы Бобби с тремя пальцами машет мне на прощание? Или мне это только кажется?

Поскольку мы дети, нам забывают рассказывать о том, что происходит, или же нам о том рассказывают, но мы забываем. Не знаю, что из этого верно. Заслышав слово «Керетаро», я вздрагиваю и надеюсь, что никто ничего не вспомнит.

– Отрежьте.

– Все сразу? – спрашивает Папа.

– Все, – говорит Бабуля. – Они отрастут и станут гуще.

Папа кивает, и парикмахерша подчиняется. Папа всегда делает, что велит Бабуля, и пара движений ножниц превращает меня в pelona.

Чик. Чик.

Две косички у меня на голове, которые, как я помню, были всю мою жизнь, такие длинные, что я могла сесть на них, теперь лежат, словно дохлые змеи, на полу. Папа заворачивает их в носовой платок и засовывает в карман.

Чик, чик, чик. Ножницы шепчут мне на ухо всякие противные вещи.

В зеркале воет уродливая девочка-волчонок.

Всю дорогу до Мехико.

В первую очередь потому, что братья смеются и дразнят меня мальчишкой.

– О господи! Какой же chillona[52] ты оказалась. Ну что в этом такого страшного? – спрашивает Мама.

– Что может быть хуже, чем быть мальчиком?

– Быть девочкой! – кричит Рафа.

И все в машине хохочут еще громче.

По крайней мере я не самая старшая. Как Рафа, который однажды не возвращается с нами из поездки в Мехико.

– Мы забыли Рафу! Останови машину!

– Все в порядке, – говорит Папа. – Рафа остался с твоей бабушкой. Ты увидишь его в следующем году.