Рафа снова открывает дверь.

– Мы не можем больше ждать, – шепчет он. – Бойцы, придется спасаться бегством.

Оралия поворачивается к плите, и он выталкивает из комнаты сначала Ито, потом меня, а затем, крадучись, выходит из нее сам, тихо закрывая за собой дверь. Дедуля Малыш как раз ставит ногу на первую ступеньку, когда мы скатываемся по ней во двор.

– Mi general[87], – салютует Рафа.

– Coronel [88]Рафаэль, мои войска готовы к смотру? – справляется Дедуля.

– Si, mi general[89].

– Тогда, coronel, соберите их.

Рафа берет висящий у него на шее металлический свисток и дует в него с такой силой, что, кажется, сейчас сюда сбежится вся округа. Изо всех углов дома – с крыши, со двора, из спален и с лестницы, из укромных уголков под лестничными клетками, из всех комнат и укрытий в кладовой и шкафах – выбегают во двор тринадцать ребятишек и выстраиваются по росту в одну шеренгу. Мы стоим так смирно, как только можем – все взгляды устремлены вперед, – и отдаем Дедуле честь.

Дедуля прохаживается вдоль нас.

– Капитан Элвис, где ваши ботинки?

– У меня не было времени надеть их, mi general.

– В следующий раз будьте добры успеть сделать это. А вы, лейтенант Тото, прекратите чесаться, как шелудивый пес. Сохраняйте достоинство. Мы не собаки! Помните, что вы Рейес и солдат. Coronela Антониета Арасели, солдаты моей армии не должны сутулиться! Рядовая Лала, чему вы ухмыляетесь? Нам не нужны клоуны, здесь не цирк, вам ясно это? Капрал Аристотель, стоя в строю, нельзя пинать других солдат, вы меня поняли? Coronel Рафаэль, это все мои войска?

– Да, mi general.

– И как солдаты ведут себя?

– Как настоящие солдаты, mi general. Вы можете гордиться ими.

– Ну хорошо, хорошо, – говорит Дедуля Малыш. – Рад слышать это. А теперь… Он начинает рыться в карманах. – А теперь… – говорит он и подбрасывает в воздух тяжелые мексиканские монеты. – Кто из вас любит Дедулю?

И тут все, кто только что стоял по стойке «смирно», подпрыгивают, и дерутся, и кричат под медно-серебряным дождем: «Я! Я! Я!»

* Мексиканские подушки, вышитые мексиканскими propios[90], сладкими, как chuchuluco[91]. Siempre Te Amaré – Я буду любить тебя всегда. Qué Bonito Amor – Какая прекрасная любовь. Suspiro Por Ti – Я вздыхаю по тебе. Mi Vida Eres Tú – Ты – моя жизнь. Или популярная Mi Vida – Моя жизнь.

– Хватит ржать, – ругается Бабуля. – Языки проглотите. Сами увидите, что я права. Разве вы не знаете, что если так смеяться утром, то к вечеру наплачешься?

– Значит, если утром много плакать, то еще перед тем, как ляжешь спать, хорошенько посмеешься?

Я задаю бесчисленные вопросы, но Бабуля на них не отвечает.

Бабуля ужасно занята – присматривает за столами и стульями, вынесенными во двор. Она велела перенести радиолу на другую сторону гостиной и развернуть так, чтобы та смотрела во двор. Вся столовая была заново оштукатурена и перекрашена. Несколько недель рабочие сновали туда-сюда, оставляя после себя дорожки белых следов – от столовой, через балкон, вниз по лестнице и по вымощенному плиткой двору до зеленых чугунных ворот. Бабуля каждый день бранила их; сначала потому, что они такие cochinos[92], а под конец за лень и медлительность. Только вчера, одетые в заляпанную краской рабочую одежду, в шляпах из газет, они закончили свою работу, успев как раз к сегодняшней вечеринке.

А теперь, когда они все ушли, Бабуля кричит на внуков, ведь те ошиваются там, где им быть не положено; играют в военный госпиталь в кладовой, плюют с крыши на прохожих, выбегают из ворот на улицу.

– Варвары! Никогда, никогда-никогда-никогда не уходите со двора! Вас могут похитить и отрезать вам уши. И как вам это понравится? Нечего смеяться, это то и дело случается. Вас может сбить машина, и вы повиснете на бампере, как галстуки! Кто-то может выколоть вам глаз, и что тогда? Отвечайте?

– Si.

– Что «да»?

– ¿Gracias?[93]

– Ну сколько раз вам повторять? Надо говорить Si, Abuela.

Сегодня папин день рождения. Целую неделю Бабуля сама ходила на рынок, потому что не могла доверить служанке Оралии покупку всего необходимого, самых свежих ингредиентов для любимого папиного блюда – индейки под Бабулиным фирменным соусом mole.

Когда Бабуля идет на рынок, она пробует там товар у всех торговцев – на вкус, на ощупь, кладет что-то к себе в карманы – и делает вид, будто не слышит проклятий, несущихся ей вслед, если она убирается восвояси, так ничего и не купив. Она не может оставаться в стороне. Это день рождения ее mijo.

В этом году, поскольку в доме и без того полно народа, приглашено совсем немного гостей, лишь папин друг детства – его compadre[94] из Хучитана, которого все зовут Хучитеко, или Хучи, а мне слышится «Кучи», по-испански это звучит почти как «нож».

Бабулины команды разносятся по всему дому, она выкрикивает их с выходящего во двор балкона, с крыши, где сушится белье, из комнаты наверху, где они с Маленьким Дедулей спят, из комнат Бледнолицей Тетушки и Антониеты Арасели внизу и даже из двух комнат окнами на улицу, откуда летом выселили постояльцев, чтобы трое ее сыновей с семьями могли приехать одновременно. Представьте только, на какие жертвы она пошла. Ведь Бабуля с Дедулей совсем небогаты. «Мы живем на две ренты, пенсию Нарсисо и те небольшие деньги, что он зарабатывает в своей tlapalería, а это, по правде говоря, совсем ничего. Но что такое деньги по сравнению с семьей? – твердит Бабуля. – Рента то есть, то ее нет, а мои сыновья – это мои сыновья».

Папин день рождения справляется исключительно в Мехико, никогда в Чикаго, поскольку приходится на лето. Вот почему в этот день мы просыпаемся под «Утречки», а не под «С днем рожденья тебя». Ужасная Бабуля самолично вытряхивает нас из кроватей и организует серенаду в честь еще не вставшего с постели Папы. Каждый год по всему дому звучит бухающая пластинка Педро Инфанте, поющего Las Mañanitas[95], его пение разносится по двору, комнатам, по первому и второму этажам, доносится до чердака, где живет Оралия, до мастерской автомеханика по соседству, несется над высоким забором с битым стеклом наверху, над курятником на крыше соседнего дома; его слышно в доме Муньеки на другой стороне улицы и в кабинете доктора Артеаги за три дома от нас; песня летит по улице Мистериос, мимо Дедулиной tlapalería, мимо потемневших от времени стен la basílica и добирается до пыльного холмика, что зовется Тепейак. Абсолютно все в Ла Вилле, даже петухи, слышат, просыпаясь, глубокий бархатный голос Педро Инфанте, поющего в честь папиного дня рождения. Estas son las mañanitas que cantaba el rey David, a las muchachas bonitas, se las cantamos aquí…[96]

Поскольку в детстве Папу всегда будили очень рано, больше всего на свете он любит поспать подольше. Особенно в свой день рождения.

А тут все уже одеты и готовы приветствовать утро дня его рождения песней. Despierta, mi bien, dispierta...[97] И это относится сразу ко всем. К Ужасной Бабуле, Маленькому Дедуле, Бледнолицей Тетушке и кузине Антониете Арасели, к Оралии, вымотанной беспрерывной готовкой и уборкой за всеми домочадцами и гостями, а ведь нас восемнадцать человек – больше, чем обычно, и даже к Ампаро, прачке, и к ее прекрасной дочери Канделарии.