– Это не навсегда, мисси, только на время, не питай по этому поводу никаких иллюзий. И ты должна мыться каждый день, и твои волосы должны быть очень чистыми, понятно? Здесь тебе не деревня.

Чтобы немного отдохнуть, чтобы дети не путались под ногами, пока идет ремонт в столовой, Бабуля настойчиво упрашивает Папу отвезти на восемь дней свою семью в Акапулько. Это обойдется недорого. Мы можем остановиться в доме сестры сеньора Видуарри. Акапулько всего в восьми часах езды от Мехико. Мы можем добраться туда на машине.

Мама, никогда не соглашающаяся с Бабулей, в этот раз умоляет Папу:

– В Мехико всегда одно и то же дерьмо. Мы все время сидим дома. Никуда не выходим. Я устала от этого, слышишь меня? Это так противно!

И наконец Папа сдается.

Поначалу предполагается, что поедут лишь Папа и Мама, шестеро моих братьев и я. Но Бабуля так выразительно вздыхает, что Папа вынужден просить ее присоединиться к нам.

– Какого черты ты настаиваешь на том, чтобы она ехала с нами? – шипит Мама, пакуя вещи.

– Ну как я могу отказать собственной матери? Особенно раз она была настолько добра, что одолжила нам денег на эту поездку?

– В гробу я видела ее чертову доброту.

– Тссс. Дети.

– Пусть слышат! Пусть лучше рано, чем поздно узнают, что представляет из себя их Бабуля.

В утро нашего отъезда Бледнолицая Тетушка и Антониета Арасели тоже пакуются, чтобы поехать с нами. Бабуля сама сходила в secundaria[127], чтобы проинформировать игуменью о том, что у моей кузины la gripa[128].

Даже Канделария едет!

Когда последний чемодан уложен в багажник, Бабуля подступает к Папе:

– Возьми ее с собой, бедняжку. Она может помочь с детьми.

Так что в самый последний момент Канделарию посылают в ее комнату на чердаке взять пластиковый пакет с поношенной одеждой. Но деревня Канделарии расположена в Наярите. Она никогда не видела океана. Еще до истечения восьми дней ее отошлют обратно на автобусе фирмы «Трес Естреллас де Оро» в Мехико, и адрес Ужасной Бабули будет приколот булавкой к изнанке ее платья, дабы она избежала участи бесчисленных неудачниц, икающих и глотающих слезы в телевизионных объявлениях для общественности. «Если вы узнаете эту юную леди, пожалуйста, позвоните…» Поскольку она в городе новенькая и не умеет ни читать, ни писать, а гигантская волна Акапулько собьет ее с ног, и океанская вода будет литься из ее рта, и глаз, и носа несколько дней, и тогда обнаружат, что Канделария не может заботиться о малышах без того, чтобы сначала кто-то позаботился о ней.

Но это не помогает. El estino es el destino. Судьба человека – это его судьба. Приколотая к платью записка с адресом будет утеряна. Ну кто знает, куда она подевалась? И Канделария появится-таки в телевизоре, извергая потоки слез, как в telenovela. Ну кто бы мог подумать! Соленая вода, подобная океанской, будет литься у нее из глаз, Оралия закричит, чтобы Маленький Дедуля пришел и посмотрел, она ли это, Дедуля пошлет Оралию в центр города, чтобы она забрала Канделарию, а ее мама Ампаро, прачка, изобьет ее смертным боем за то, что она так напугала ее, а затем придет и попросит избавить ее от работы у Бабули, потому что ее дочь почти что взрослая и матери приходится быть предельно осторожной, верно? И Бабуля скажет: «Ну да, полагаю, так оно и есть». И Ампаро, и девочка Канделария затеряются где-то в деревне в Наярите, и по возвращении Бабули будет казаться, что земля поглотила их обеих, прачка и дочь прачки исчезли, и никто не знает, где они. И ничего тут не поделаешь.

Но пока Канделария еще не наглоталась Тихого океана и не отослана обратно в Мехико на ближайшем автобусе «Трес Естреллас де Оро». И мы едем в Акапулько в папином универсале, все мы. За рулем Папа. Ужасная Бабуля сидит там, где обычно сидит Мама, потому что ниже ее достоинства ехать не на почетном месте. Антониету Арасели пристроили между ними, потому что она заявила, что ее тошнит, если она сидит сзади. Мама, и Бледнолицая тетушка, и Канделария сидят во втором ряду, у каждой на коленях по «малышу» – Лоло, Мемо, я; Рафа, Ито, Тикис и Тото претендуют на самое лучшее место – то, что сиденьем назад.

– Почему сзади сидят они, а не мы?

– Да потому, что они – шайка malcriados[129], – ответствует Бабуля. – Вот почему. – Она имеет в виду «плохо воспитаны», но на ее слова обращает внимание только Мама.

Мы машем на прощание стоящим в воротах Маленькому Дедуле, Оралии и Ампаро:

– До свиданья! До свиданья!

– Если будем ехать без остановок, то можем добраться туда за семь часов, – говорит Папа.

– Семь часов! Не будет этого, даже если Господь пожелает! Хорошо хотя бы доехать живыми. Не обращай внимание на тех, кто бибикает, Иносенсио. Просто делай свое дело, mijo. Делай свое дело…

В боковом зеркале – прачка Ампаро с лязгом закрывает зеленые чугунные ворота.

– А потом что?

– Не помню.

– Вспомни, Папа.

– Это было давно.

– Ты был в школе или сидел на дереве? Что ты сказал, когда тебе в первый раз крикнули «Тарзан, Тарзан»? Ты заплакал?

– Ну и вопросы ты задаешь, Лалита. Ну как я могу помнить такие вещи?

– Мы уже почти приехали? – спрашивает Тикис с самого заднего сиденья. – Долго что-то едем.

– Ничего себе долго! – возмущается Бабуля. – Эти шикарные дороги появились здесь благодаря тяжелому труду твоего Дедули. До того путешествие занимало три недели, а теперь всего несколько часов. Представь только, каково бы нам пришлось в жару да с этими жуками трястись на burro[130]. Вот уж намучились бы.

– А я думал, Дедуля был бухгалтером, – говорит Тикис. Ито одаривает его выразительным взглядом, а Рафа толкает локтем.

– Может, и был, но ему приходилось иметь дело с пылью, и джунглями, и москитами, и динамитом, как и всякому, взявшему в руки лопату. Прежде здесь были совсем дикие места. Путешествовали тогда на лодке, или по железной дороге, или на burro, или на спинах индейцев. Рассказывают, китайский император однажды прислал Эрнану Кортесу подарок. Две прекрасные вазы, такие большие, что в них могло спрятаться по человеку. Но испанскому вице-королю пришлось отослать их обратно, и они еще раз проделали по морю весь долгий путь до императорского дворца, представляете? Горные дороги были такими паршивыми, что у него не было уверенности, что вазы переживут здешнее путешествие.

– Бабуля, а почему он просто не сказал, что они разбились, и не оставил их себе вместо того, чтобы отсылать обратно в Китай и обижать императора?

– Ну что за чушь, дитятко! Откуда мне знать?

На обочине дороги собака делает caca[131].

– Не смотрите! – вопит Бабуля. – А не то у тебя на глазах вскочит ячмень!

Мы минуем города с большими выбоинами на улицах и полудикими свиньями и зеленые-презеленые горы, при виде которых хочется плакать. Все пахнет серебром. Словно только что прошел дождь. Или словно дождь вот-вот начнется.

В Таско мы обедаем в открытом ресторанчике. Когда мы запихиваем в себя ложки с зеленым рисом, мимо проходит похоронная процессия.

Дорога до Акапулько подобна серпантину, и лучше смотреть туда, где ты только что был, чем туда, куда едешь. Горячий воздух пахнет рыбой. Антониету Арасели тошнит, и мы останавливаемся, чтобы она могла выпить теуаканской минеральной воды. Затем приходится сделать еще одну остановку, потому что детям, выдувшим слишком много бутылок «Лулу» и «Пато Паскуаля», необходимо пописать. Прежде чем мы добираемся до Акапулько нас рвет, и наша блевотина чем только не пахнет. Тамариндом, тутти-фрутти, лаймом, апельсином, клубникой.