– Это не тетя, а твоя кузина Соледад.

– Эй, эй ты. Какой у тебя любимый цвет?

– Красный.

– Красный! Любимый цвет дьявола.

Это кажется им невероятно смешным. Девочка, пьющая молоко из кружки, выливает его из себя через нос, и они опять начинают хрюкать. Соледад все они кажутся одинаковыми, эти кузены-кузины: большие головы, маленькие острые голубые зубы, а волосы выглядят так, будто они сами их сжевали. Поначалу они молча стоят у стены и просто смотрят, но потом, преодолев застенчивость, толкаются, щиплются и плюются, как волчьи детеныши. Соледад не хочет, чтобы в нее тыкали пальцем, побывавшим неизвестно где.

– Идите поиграйте, ну давайте же.

Но они не хотят оставить ее в покое.

– Эй, эй, Соледад.

– Ты разве не знаешь, что тебе следует называть меня Тетушкой, а не только по имени. Я старше тебя.

– Эй ты, Тетушка, а почему ты такая некрасивая?

У Тетушки Фины так много детей, что она сама не знает, сколько именно. Соледад насчитывает двенадцать, но у всех у них такие одинаковые лица и глаза-бусинки, что их трудно различить.

– А сколько у тебя всего детей, Тетушка Фина?

– Шестнадцать или девятнадцать, а может, восемнадцать. Sólo Dios sabe. Только Бог знает точно.

– Но почему ты не знаешь?

– Потому что некоторые умерли, еще не родившись. Некоторые родились angelitos[187]. А другие так и не родились. Или исчезли, и мы забыли о них, словно они мертвые. Один мальчик с волосами как после урагана прислал нам открытку из Гаваны, а потом маленький кораблик, сделанный из кораллов и ракушек, он до сих пор где-то у меня валяется, но это было много лет тому назад. А где остальные? Sólo Dias. Один Бог знает.

Вот как объясняет это Тетушка Фина, и только позже Соледад услышит о ребенке, умершем из-за того, что проглотил крысиный яд, и еще об одном, чью голову отрезал трамвай, с которого он упал, о девочке, у которой родился свой ребенок и которую услали неведомо куда, о мальчике, удравшем после того, как выяснилось, что он вытворял гадости с маленькими сестричками. Ну и так далее. Но кто бросит камень в Тетушку Фину? Матерям не рассказывают такие вот истории.

В доме Тетушки Фины яростно соперничают самые разные запахи. По первости Соледад старается дышать ртом, но скоро привыкает к облаку пара над бельем, кипящим в тазах со щелоком, к запаху горелой картофельной шелухи, поднимающемуся от накрахмаленной ткани под раскаленным утюгом, к тому запаху, что исходит от кислых, как деревенский сыр, пятен на плече, оставшихся после того, как ребенок срыгнул, к резкому запаху мочи от горшков.

Каждый день тетушку Фину ждет бесконечная гора одежды, которую надо перестирать и перегладить, ведь Тетушка Фина – прачка. Такова ее расплата за замужество по любви. Ее муж – morenito[188] с лунообразным лицом, гладким, словно попка младенца, и длинным носом майя с маленькой шишечкой на самом его кончике. «Он artista[189], мой Пио, – гордо говорит Тетушка Фина, а Пио тем временем слоняется по кухне в одних трусах и шлепанцах. Пио играет на гитаре и распевает романтические баллады, он разъезжает по стране с другими участниками представлений; его искусство часто зовет в дорогу. На алтаре, что на тетушкином комоде, стоит фотография этого самого Пио, одетого в украшенный вышивкой, усеянный серебристыми блестками костюм charro, на голове у него невероятной величины sombrero, заломленное под таким углом, что не видно глаз, шнур от шляпы проходит прямо под выпяченной нижней губой, в толстой руке, щеголяющей вычурным золотым кольцом, сигарета зажата между указательным и средним пальцем. Почерком, напоминающим о «Тысяче и одной ночи», Пио собственноручно надписал эту фотографию: «Обворожительной Ансельме с любовью, Пио». Но имя Тетушки Фины – Джозефина.

Все это происходит перед самой революцией. Мехико с его вымощенными улицами и тенистыми бульварами, с арабесками балконов и фонарей, с трамваями и парками, с развевающимися флагами и военным оркестром, играющим вальс в узорчатом павильоне, известен как Город дворцов, как Париж Нового Света.

Ах да, я помню. Музыка моего времени! «Поэтический вальс», «Вальс-мечта», «Любовный вальс», «Вальс-каприз», «Меланхоличный вальс», «Сомнение», «Печальный сад», «Умереть ради твоей любви», «Вальс без названия».

Но что из этого известно Соледад? Ее мир берет начало и имеет свой конец в доме Тетушки Фины. Единственная песня, известная ее сердцу, это…

«Я совсем одна».

Был почтальон, а у того был свисток с пронзительным, полным надежды звуком. А вдруг. При звуке свистка слегка подпрыгиваешь. А вдруг. Но ей никогда не приходили письма. Даже небольшой записки, написанной пусть не самим отцом, но хотя бы писцом на площади под его диктовку. Моя возлюбленная дочь. Шлю тебе привет и поцелуи. Надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здравии. Если Господь того пожелает, мы скоро с тобой увидимся. Дела у нас идут удивительно хорошо, и мы готовы к твоему немедленному возвращению домой… Но такого письма не было. Иногда она говорила, что ей грустно. Грустит ли сейчас мой папа, думает ли обо мне? Или: я голодна и мне холодно. Может, в эту самую минуту то же самое чувствует и мой папа*. Ее тело в каком-то смысле напоминало о том, другом теле, другом доме, о том корне, том человеке, о котором она не могла не думать всякий раз, когда ее тело требовало к себе внимания.

В дневное время было легко заглушить боль, потому что тогда были дети, тетушкины распоряжения, необходимость в запирании дверей из-за странных выходок Дядюшки Пио, необходимость удостовериться в том, что его нет поблизости, когда она раздета, и в том, чтобы для безопасности собрать вокруг себя малышей, когда она ложилась спать. Но как только они начинали посапывать во сне, в голову начинали приходить нежеланные мысли, те, что были заперты на ключ и замок днем, но возникали, когда было темно, и тогда она произносила слово «Mamá». И оно ошеломляло ее, потому что было одновременно знакомым и каким-то странным.

Вот. На крыше. Вот она – среди наволочек и простыней, и носков, и белья, с которых капает вода. Особо не на что посмотреть.

Но не так уж и плоха.

Вытянутое клоунское лицо, тонкие губы, глаза как домики, но кто разглядит их под печальным изгибом бровей? Бедная Золушка, уставшая от ношения воды для тех, кто моет голову, от переноски горшка с каучуковым деревом, от помощи ребенку, снимающему штанишки, чтобы сделать pipí[190], от беганья в травяную лавку за чуточкой manzanilla[191] от чьей-то боли в животе, от боли в ухе, от чьих-то там колик, от вшей, поселившихся в чьих-то волосах. Так что нет ничего удивительного, что она стоит на крыше и смотрит на то, как появляются звезды, на вулканы-близнецы, на зажигающиеся, словно звезды, огни города, и все в ней словно тоже зажигается.

Однажды, заприметив прохожего, идущего по улице, где живет Тетушка Фина, она возносит молитву: San Martín Caballero, trae al hombre que yo quiero[192]. Затем перевешивается через стену и задерживает дыхание: «Следующий мужчина, что пойдет по этой улице, станет моим мужем».

Ты понятия не имеешь, каково это – быть такой одинокой: «Без матери, без отца, даже без лающей на меня собаки».

И точно, как она сказала, следующий мужчина… Не успела она высказать свое желание, а он уже появился – Божественное Провидение послало его ей, чтобы он стал ее спутником жизни. По улице в красивой форме курсанта военного училища, звеня в колокольчик, идет по плиткам, которые она подмела и вымыла этим утром, ее кузен Нарсисо Рейес. А она уже словно спелый плод манго.