– В чем дело? В чем дело?

В дверях появляется Дедуля Малыш. Он уже снял праздничную рубашку и пиджак, но все еще выглядит одетым, потому что на нем воскресные брюки на подтяжках. На фоне майки без рукавов его руки выглядят мясистыми и белыми, словно тесто для пиццы. В одной руке у него горящая сигара, в другой – мятая газета.

– Ну какая же ты глупышка, рядовой Лала! Думаешь, она здесь начальница? Нечего плакать из-за тарелки mole. Хватит лить слезы, niña.

– Но Бабуля сказала…

– Никогда не обращай внимания на то, что она говорит. Она тебе не командир. Смотри, что я сейчас сделаю. Оралия!

– Sí, сеньор.

– Отнеси это соседской собаке. А если моя жена спросит, скажи, что ребенок все съел.

– Sí, сеньор.

– Видишь, как все просто?

– Но это же неправда.

– Это ложь во спасение! Иногда, чтобы избежать неприятностей, приходится лгать. Ну ладно, ладно, хватит. Хочешь посмотреть со мной телевизор в моей комнате? Ну конечно! Только сначала перестань плакать. Я же не могу допустить, чтобы ты залила слезами всю спальню. Надень свои туфельки. Вот и хорошо.

При ходьбе Маленький Дедуля ворчит, как пекинес.

– Ничего никому не говори, а не то обзавидуются. Ведь ты – моя любимица, – говорит Дедуля, подмигивая мне.

– Правда?

– Конечно. Eres mi cielo. Ты – мое небо, – говорит он, бравируя своим английским. – А ты знаешь, что когда-то я жил в Чикаго? Это было давно, еще до твоего рождения. Когда я был молодым, то жил в Чикаго у своего Дядюшки Старикана. Могу поспорить, ты не знаешь столицу Иллинойса. Какая у него столица? А у Калифорнии? А у Аляски? Они, что, в школе ничему вас не учат?

– Я еще не хожу в школу.

– Это не оправдание. В твоем возрасте я знал названия всех штатов и их столицы, а также какие столицы… На что ты там смотришь?

– Абуэлито, почему у тебя волосы как мех?

Дедуля Малыш смеется, словно кудахчет, точно так, как смеется мой Папа.

– Прежде они были такими же, как у тебя. Многие годы. А потом, когда я вышел в отставку, они начали седеть. Сперва я их красил, потому что был очень уж тщеславен. Но скоро прекратил это дело, и они за несколько дней стали белыми, белыми-пребелыми. Словно снежные пики вулканов Попокатепетль и Истаксиуатль, – смеется он. – Знаешь историю этих вулканов-близнецов?.. Неужели не знаешь?!!!

– Никто мне ничего не рассказывает. Говорят, я болтушка и не умею хранить секреты.

– Правда? Ну давай я расскажу тебе одну историю. Про Исту и Попо, Исту и Попо, – говорит Дедуля, беря сигару и глядя в потолок. – Это мексиканская история про любовь. – Он откашливается, опускает сигару и снова подносит ко рту. Чешет в затылке.

– Однажды под небом и на земле жили-были принц и принцесса. Принца звали Попокатепетль. Представляешь, как трудно было его маме кричать ему: «Попокатепетль, Попокатепетль». И потому она звала его просто Попо.

Дедуля замолкает и какое-то время разглядывает пятно на коврике.

– А принцессу звали Истаксиуатль, и она была влюблена в своего принца Попо. Но семьи Попо и Исты ненавидели друг друга, и им приходилось держать свою любовь в тайне. Но потом что-то произошло, я забыл, что именно, знаю только, что он убил ее. И, глядя, как она умирает, так поразился ее красоте, что встал на колени и заплакал. И оба они превратились в вулканы. Вот эти, – говорит Дедуля, поднимая жалюзи и показывая на вулканы вдалеке. – Видишь? Один словно лежит, а другой наклонился над ним и смотрит на него. Так-то вот. Так вот и узнаёшь, как оно было на самом деле.

– Но если он любил ее, Абуэлито, то почему убил?

– Я не знаю. Не знаю. Это хороший вопрос. Но я не знаю. Думаю, такова мексиканская любовь.

– Абуэлито, а что там внутри?

– Где?

– Там. Внутри.

– ¿El ropero? Да много всего. Самого разного. Хочешь взглянуть?

Дедуля идет к большому ореховому шкафу, проводит по нему рукой и берет маленький ключик с выцветшей розовой кисточкой на конце. Он дважды поворачивает его в замке, и тот издает кажущийся знакомым звук, дверцы со вздохом распахиваются, и из шкафа пахнет вещами старыми, словно рубашка, которую гладили столько раз, что она стала коричневой.

Дедуля показывает мне свою курсантскую форму и какой-то красный узелок.

– Этот носовой платок принадлежал моей матери. Во время революции она дала обет Деве Марии – просила ее сохранить мне жизнь. Из моей грудной клетки пришлось выпилить три ребра. Вот они, – говорит он, развязывая платок и кладя ребра мне в руку.

Они легкие, как старые деревяшки, и желтые, как собачьи зубы.

– Дедуля, а это правда, что ты потерял их в ужасной битве?

– О да! Ужасная была битва, ужасная.

– Тебе не хватает твоих ребер?

– Ну, не так чтобы очень. – Он берет старый пожелтевший снимок. На нем он, молодой, сидит на плетеной скамейке, а глаза у него такие удивленные, будто он ничего не знает об этом мире. – Ко всему можно привыкнуть, я этому научился, – добавляет он, глядя на фотографию и вздыхая. – Почти ко всему.

– А это что? – спрашиваю я, беря вышитую наволочку.

– Это? – говорит Дедуля и достает из наволочки какую-то ткань в полоску карамельного, лакричного и ванильного цветов. – Это rebozo твоей бабушки, она носила ее, когда была маленькой девочкой. Это единственное recuerdo, оставшееся у нее с тех времен, со времени ее детства. Caramelo rebozo. Так она называется.

– Почему?

– Я не знаю. Может, потому, что похожа на конфеты, а ты как считаешь?

Я киваю. И в этот момент ничего не хочу больше, чем эту материю золотистого цвета, цвета карамелек из топленого молока.

– А можно мне взять ее?

– Нет, mi cielo. Боюсь, она не моя, и потому я не могу отдать ее тебе. Но ты можешь ее потрогать. Она очень мягкая, словно кукурузные рыльца.

Но стоит мне прикоснуться к caramelo rebozo, как со двора раздается пронзительный крик, и я отскакиваю назад, словно rebozo – это огонь.

– ¡¡¡Celayaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaa!!!

Это кричит Бабуля, такое впечатление, будто она сильно порезала себе палец. Оставляю Дедулю и caramelo rebozo и бегу, хлопая дверьми, перепрыгивая через ступеньку. Добежав до двора, вспоминаю, чему учила меня бабушка:

– ¿Mande usted? Что прикажете?

– Ах, вот она. Селая, сладенькая, подойди ко мне. Не бойся, дитятко мое. Помните, как мы пели, когда она была маленькой? ¡Que maravilla! [109]Она была очень похожа на Ширли Темпл. Вылитая Ширли, клянусь вам. Еще в пеленках, но старалась, что было сил, помните? Нужно было послать ее на шоу талантов, но нет, никто меня не послушал. Подумайте только о тех деньгах, что она могла бы принести в дом. Иди сюда, Селая, дорогулечка. Вставай на этот вот стул, а мы проверим, умеешь ли ты петь как прежде. Ándale, спой для своей бабушки. А ну, тихо!

– Я… не знаю.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не знаю, помню ли я. Я тогда была маленькой.

– Чепуха! Тело помнит. Взбирайся сюда.

Родственники начинают скандировать: Que cante la niña, Lalita, que canta la niña, Lalita[110].

– Стой прямо, – приказывает Бабуля. – Отведи плечи назад. Сглотни. Набери в грудь побольше воздуха. Вот так. А теперь пой.

– Милая малышка, милая малышка, tan-tarrán-tara tara-ta, tara-ranta-ranta-ran…

Мой голос поначалу слаб, но потом я раздуваюсь, как канарейка, и пою во весь голос.

– МИЛАЯ МАЛЫШКА, МОЯ, МОЯ МАЛЫШКА, МАЛЫШКА… МОЯЯЯЯЯЯЯЯЯ!

Молчание.

– Нет, – как ни в чем ни бывало говорит Бабуля. – Петь она не умеет. Хучи, сыграй песню, что я так люблю, песню моих времен, Júrame. Ну давай же, не упрямься. Todos dicen que es mentira que te quiero[111]…