– Я тоже никого не убивала, – возмутилась Зося. – Но терпеть не могу этих полицейских ищеек.

– Вы абсолютно правы, – согласилась Ева Райнова. – Если бы не дочь, я бы тут и дня не задержалась.

Она покосилась на Милу, вовсю кокетничавшую уже с Ивушкиным.

Наконец все погрузились в автобус и уехали. Проводив автобус взглядом, я тоже вышла за ворота. Мой путь лежал в посёлок, к дому, где жила Алла Корнейченко. Мне хотелось самой поговорить с мужем погибшей горничной. Если она знала что-то про Покровского, вполне могла поделиться сведениями с супругом.

Улица, на которой стоял дом Аллы, находилась на самом краю посёлка, прямо за забором нчинался лес. Я открыла калитку и вошла во двор, ожидая, что навстречу кинется собака. Но ни собак, ни кошек и никакой другой живности тут, видимо, не водилось. Слева от тропинки, ведущей к дому, стояли два не слишком привлекательных на вид полуразвалившихся сарайчика, справа виднелся огород, густо заросший сорняками. Стены дома, покрытые местами облупившейся зелёной краской, также не радовали глаз.

Невысокое крыльцо выглядело так же убого, как и всё остальное. Я поднялась по скрипучим ступеням и постучала. Никто не отозвался. Пришлось подёргать ручку, но дверь оказалась запертой. Может, мужа нашей горничной уже арестовали? Или просто вызвали в полицию? Повторная атака на дверь ничего не дала, и я вышла за калитку. Возле соседнего домика под аккуратной красной черепичной крышей стояла старушка в платочке и синей вязаной кофте. Я решительно направилась к ней, надеясь выведать что-нибудь. Бабуля в свою очередь бодро потащилась к калитке, угадав предмет моего интереса. В руке старушки позвякивало пустое ведро. Поставив его на землю, бабушка вышла за калитку и с любопытством посмотрела на меня, чуть прищурив голубые, слегка выцветшие глаза. Я представилась и сообщила, что пришла из новой гостиницы к родственникам погибшей женщины. Старушка с готовностью запричитала:

– Бедная Аллочка, какое несчастье! Страсть-то какая! Теперь и на улицу боязно выходить, – и уже со спокойным интересом. – Как думаете, поймает убивца полиция?

– Обязательно, – с готовностью ответила я. – Поймает и посадит. Скажите, а мужа Аллы где можно найти? Дома его нет, дверь заперта.

– Да дома он, спит, пьянчужка. Нужно сильней колотить, да не в дверь, а в окно, тогда, может, и услышит. Он всегда так крепко спит, когда назюзюкается. Правда, дверь обычно нараспашку держит, а сегодня чегой-то заперся. Видать, полиции напугался. Или злодея боится. Вчера приходили к нему менты, дык он почти трезвый был, во всяком случае, ходил по двору и даже воды ведро из колонки притащил. А сегодня вот вусмерть напился, с горя, поди.

– Может, это он её и убил? – на всякий случай предположила я.

– Это вряд, – проговорила старуха. – Он хоть и пьянь, но тихий, Алку-то никогда пальцем не тронул. Она вот его могла скалкой треснуть или чем еще, когда пьяный приволокётся. А он никогда. Безобидный он, Генка-то, мухи не обидит. Ругнуться, конечно, могёт, коли сильно пьян. Но Алку боялся.

– Значит, он жены побаивался? Может, со зла и убил?

– Не-е, зачем ему? Она ведь не злая была, его, лодыря, кормила-поила. Без неё теперь пропадет мужик. А вам он зачем понадобился?

– Хотела ему деньги отдать, что Алла не успела получить, за отработанные дни. Да помощь предложить, похороны ведь теперь дорогие.

– Не-е, дочка, ты ему ничё не давай, всё до копеечки пропьёт. Вот дети приедут, им и отдашь. Телеграмму уж послали, скоро должны явиться.

– А что, дети далеко живут? – поинтересовалась я у словоохотливой бабули.

– Как школу закончили, так и уехали сразу, что им тут делать? Дочка замуж вышла, теперь живёт где-то возле Волгограда, она и брата младшего забрала, куда-то – то ли на учёбу, то ли на работу пристроила. Бедная Аллочка, несчастная, – опять запричитала бабка, – сыночка схоронила, да вот теперь вслед за ним и отправилась.

– Как это сыночка схоронила? – удивилась я. – Вы ж только что сказали, что он к сестре уехал.

– Это старшенький, Боря, а вот младшенький, Алёша, умер, бедняжка. Алка его поздно родила, когда старшие, Борька с Анькой, уж выросли. Анька школу заканчивала, а Борька в седьмом то ли в восьмом классе учился. Все дивились, к чему ей ещё один рот, этих-то кормить нечем, разутые да раздетые бегают в школу. Ну, куды ж ей было ещё и третьего мальца заводить!

– И что же, ребёночек больной родился и сразу же умер? – спросила я.

– Нет, здоровенького Бог послал. Бывало, смотрю, на улице ветер, холод, а Алёшка без штанов, в одной маечке, во дворе сидит, возится в песочке. Другие своих деток кутают, а те все равно кашляют, а к этому мальцу ничего не цеплялось.

– Так отчего же он умер?

– Напала какая-то хворь внезапно, сегодня здоровенький бегал, а назавтра и помер.

– А врач-то что сказал?

– Нашего врача никто и не звал. Приехал какой-то родственник Аллы, на машине, мужик молодой, и увез её с дитём к знаменитому прохвесору в Москву. А через три дня она одна вернулась, и прохвесор не помог, умер мальчишка. Говорит, дихтерия какая-то, болесть такая страшная, никакие лекарства не спасают. У меня от этой хвори братишка младший помер, мне тогда пять лет было, а ему – два года.

– А где похоронили ребёнка? – перебила я расчувствовавшуюся старушку.

– Кого, Серёньку, братишку маво?

– Да нет, сына Корнейченко.

– В Москве и похоронили, родственники Аллины. Заботливые оказались. И денег дали, увидав, как она бедствует. Алка детям новую одёжу справила, телевизор купила. Сама обулась-оделась. Ну а остальное, как водится, Генка пропил потихоньку. Неделю не просыхал. Так что ты ему денег-то не давай, вот дети прибудут, им и вручишь.

– Хорошо, ни копейки не дам, – пообещала я. – Только попробую с ним поговорить.

Я вновь направилась к дому. Соседка закричала мне вслед:

– В окно стучи, да сильней, слышь.

В окно я колотила минут пять, прерываясь время от времени, чтобы прислушаться: не проснулся ли Геннадий? Когда я уже повернулась, чтобы уходить, за дверью раздались шаги, а затем послышалось невнятное бурчание. Мужик, видимо, никак не мог справиться с замком. Наконец дверь с жутким скрипом отворилась, и на меня пахнуло затхлостью и сильным перегарным духом. Протирая кулаком глаза, на пороге стоял небритый и лохматый босой тип, одетый во что-то бесформенное. Мужик зевнул, оскалив пасть, в которой обнаружилась явная нехватка зубов, и простонал:

– Ну, чё надо-то?

– Вы Гена?

– Ну, я – Гена, и дальше чё?

– Я из гостиницы, где работала ваша жена.

– Алка-то? И чё дальше-то?

– Зайти можно, или так и будем на пороге разговаривать?

– Ну, заходи, коли есть охота, – буркнул мужик и повернулся ко мне спиной.

Я пошла за ним через сени, споткнулась о какую-то посудину, похожую на большой старый чайник, и едва не растянулась на грязном полу. Дверь из сеней вела прямо в тесную кухню с заваленной грязной посудой раковиной и давно не чищенной газовой плитой, на которой стояли две замызганные кастрюли. Одна из них была накрыта крышкой от ведра, другая источала аромат пригоревшей каши. На столе стоял грязноватый стакан, пустая бутылка из-под водки и заплесневевшая корка чёрного хлеба.

Комната, куда привёл меня хозяин, выглядела немногим лучше, чем кухня. На прямоугольном столе, покрытом мятой желтовато-серой скатертью, стояли две пустые бутылки. В щербатом блюдце красовался один-единственный солёный огурец, рядом валялся немытый стакан. Гена поднял одну бутылку, понюхал, перевернул, потряс, тяжко вздохнул и поставил на прежнее место. То же самое он проделал и со второй посудиной, но и там не оказалась ни капли вожделенного напитка. Усевшись на деревянный табурет, мужик уныло уставился на меня.

Я огляделась по сторонам. На старой неприбранной софе в беспорядке валялись подушки и одеяла, простыня упала на пол. На тумбочке перед зеркалом лежала пыльная ажурная салфетка, на ней стояли тюбики с губной помадой, коробочки с кремами для рук и лица, пудреницы и всевозможные флакончики. Алла, однако, пыталась следить за своей внешностью.