На этот раз она выяснит.

Вой нарастал. Голос Эндо:

– Сверхсветовой переход через пять секунд… четыре… три… две… одну.

Вой достиг пика, и звезды исчезли.

Вместо Млечного Пути появилось искаженное отражение шаттла – смутная, темная масса, подсвеченная лишь слабым мерцанием кабины. Кира видела в лобовом стекле саму себя, пятно бледной кожи, зависшее над контрольной панелью, – как будто лицо ее отодрали от черепа.

Ей никогда не доводилось своими глазами видеть марковский пузырь: в момент скачка она всегда находилась в криосне. Кира помахала рукой, и ее исковерканный двойник повторил то же движение.

Ее завораживало совершенство зеркальной поверхности: она была гладкой даже не на уровне атомов, а на планковском уровне. Ничего более гладкого не могло существовать, ведь пузырь состоял из искривленного пространства-времени самого космоса. А по другую сторону пузыря, по ту сторону этой бесконечно тонкой мембраны – немыслимость сверхсветовой Вселенной, столь близкой и в то же время столь далекой. Эту Вселенную Кире не суждено увидеть. Ни один человек никогда ее не увидит. Но она знала, что эта Вселенная существует – огромное чуждое пространство, которое роднили со знакомой ей реальностью лишь гравитация и ткань пространства-времени.

– Зазеркалье, – пробормотала Кира.

Старинное присловье покорителей космоса, точность которого она до той поры не осознавала. В отличие от обычного пространства-времени, марковский пузырь не был полностью непроницаемым. Происходила утечка энергии изнутри наружу (чрезвычайно велик был перепад давлений). Энергии утекало немного, но все-таки сколько-то утекало, и это к лучшему, поскольку снижался перегрев. Иначе «Валькирия», да и любой космический корабль, не продержалась бы в сверхсветовом пространстве дольше нескольких часов.

Кира припомнила объяснения школьного учителя физики: «Перемещение со сверхсветовой скоростью подобно движению одновременно по обоим катетам». Этот парадокс поразил ее, и чем глубже она осваивала математику, тем яснее понимала, насколько он точен.

Еще несколько минут она следила за своим отражением. Потом, вздохнув, затемнила переднее стекло, и оно сделалось матовым.

– Эндо, полное собрание произведений И. С. Баха, начиная с Бранденбургских концертов. Когда закончится, включи повтор. Уровень звука – третий.

Вступили первые аккорды, мягкие и точные, и Кира начала успокаиваться. С Бахом, с холодной, математической точностью перехода от темы к теме она всегда ощущала сродство: он строил, исследовал и преображал. И концовка всегда была исчерпывающей, полностью удовлетворяющей. Никакой другой композитор не вызывал у нее подобного чувства.

Музыка – единственная роскошь, которую она собиралась себе позволить. Если не включать слишком громко, большого объема тепла при этом не выделится, а поскольку Кира не могла читать или играть с помощью имплантов, нужно же ей было что-то, чтобы не рехнуться за долгие одинокие дни. Будь у нее при себе концертина, могла бы попрактиковаться, но поскольку концертины нет…

В любом случае успокоительная музыка Баха в сочетании с низким давлением воздуха в кабине помогут уснуть, а это необходимо: чем больше она будет спать, тем быстрее будут проходить дни и тем меньше пищи ей понадобится.

Кира подняла правую руку, подержала ее перед лицом. «Скинсьют» был темнее окружавшей ее темноты, тень внутри тени, он воспринимался скорее как отсутствие чего-либо, чем как реальность.

Ему надо бы дать имя. Спастись со «Смягчающих обстоятельств» – поразительное везение. И захватчик ее не убил, и взрыв, и разгерметизация… Сколько раз уже чужь спасает ее. Хотя, конечно, не будь чужи, она бы и вовсе не оказалась в такой ситуации…

И все же Кира чувствовала некоторую благодарность к своему «скинсьюту». А также уверенность, что он обеспечивает ей бо2льшую безопасность, чем броня морпеху. После того, что они прошли вместе, чужь заслужила собственное имя. Но какое?

Этот организм – клубок противоречий: он и оружие, и защита. Может становиться и жестким, и мягким. Может течь, как вода, и затвердевать, как металлическая балка. Это механизм, но в то же время живое существо. Столько переменных нужно принять во внимание. В одно слово их не вместить. Кира попыталась сосредоточиться на самом очевидном качестве «скинсьюта» – его внешнем виде. Поверхность его напоминала обсидиан, хотя и не была настолько стеклянной.

– Обсидиан, – пробормотала она и мысленно подтолкнула это слово к чужи, стараясь, чтобы та поняла. – Обсидиан.

Чужь отреагировала.

Хлынула волна разрозненных образов и чувств. Поначалу Кира растерялась – по отдельности каждый из этих образов вроде бы не имел смысла, – но они повторялись в определенной последовательности, и Кира уловила взаимосвязь между фрагментами. Вместе они составляли язык – не из слов, но из ассоциаций. И она поняла: у чужи уже есть собственное имя.

Сложное имя, паутина переплетающихся понятий, ей понадобились бы годы, чтобы вполне их постичь, да и то вряд ли. Но когда эти понятия процеживались сквозь ее мозг, разум невольно соединял их со словами. Она ведь, Кира, человек, не более и не менее: язык такая же неотъемлемая часть ее личности, как и сознание. Слова не могли передать все сложные оттенки этого имени – да ведь она и сама не понимала всех этих оттенков, – но охватывали самые общие и очевидные его аспекты.

Кроткий Клинок.

Губы ее изогнулись в легкой улыбке. Имя понравилось. Кроткий Клинок. Она произнесла эти слова вслух, ощутила их вкус на языке. И от чужи пришел ответ: если не полное удовлетворение, то хотя бы согласие.

Теперь, зная, что у этого существа есть имя (причем не она сама его выдумала), Кира стала иначе к нему относиться. Чужь перестала быть для нее лишь помехой или потенциально смертоносным паразитом. Теперь она стала скорее… товарищем.

Существенная перемена. И незапланированная, совершенно неожиданная. С запозданием Кира поняла, что имена определяют – и меняют – все, в том числе отношения. Так бывает, когда называют подобранную собаку или кота: дав животному имя, ты обязан оставить его себе, даже если поначалу и не собирался.

Кроткий Клинок…

– И для чего же ты предназначен? – спросила она, но на этот раз не получила ответа.

Так или иначе, одно Кира знала теперь точно: те, кто дал чужи это имя, – были ли это ее создатели или сама чужь – обладали изяществом, вкусом к поэзии и умели ценить парадокс, заложенный в тех качествах и смыслах, которые она перевела на родной язык словосочетанием «Кроткий Клинок».

Удивительный мир. Чем больше она узнавала о нем, тем страннее он казался, и она уже сомневалась, что когда-нибудь найдет ответ на все свои вопросы.

Кроткий Клинок. Она прикрыла глаза, странно утешенная. Музыка Баха негромко играла, создавая фон, и Кира позволила себе соскользнуть в сон, зная, что – по крайней мере, на какое-то время – она в безопасности.

Небо расчерчено ромбами, ее тело обладает конечностями и чувствами, каких не было прежде. Она скользит в тихом сумраке, и она не одна. С ней рядом движутся другие – другие, кто ей знаком, о ком она печется.

Они приблизились к черным вратам, спутники остановились, и она опечалилась, потому что им не суждено было встретиться вновь. Одна она прошла сквозь врата и дальше к тайному месту.

Она двигалась, и старинный свет сиял над ней, благословляя и что-то суля. Потом плоть отделилась от плоти, и она вошла в свою колыбель, и свернулась, и стала ждать в предчувствии и готовности.

Но долгожданный призыв так и не прозвучал. Один за другим меркли и гасли светильники, в древнем хранилище воцарились холод, тьма и смерть. Собиралась пыль. Сдвигались камни. А над головой медленно менялся узор звезд, приобретая непривычные очертания.