— Дитмар, я бы хотел поговорить о том что произошло ночью, — он сжался, боится. — Я понимаю, что для вас это может быть болезненно, но всё же я обещал вас выслушать. И сдержу слово.

— Я… понимаю. Я бесполезный… Мусор, — он закрыл глаза рукой и прерывисто вздохнул. Поднял влажные глаза к потолку. — Я ничего не могу сказать. Я не понимаю. Я болен…

— Не переживайте. Я здесь чтобы помочь вам говорить, — Дитмар слегка поджал губы и устало улыбнулся. Сколько боли в глазах. Что-то тут происходит плохое, ужасно плохое.

— Я понимаю. Но… Ладно.

— Дитмар, как ты понял, что мистер Бейкер умер? — молчание. — Ты позвал на помощь, ты хотел, чтобы его спасли?

— Да. Я слышал разговор за стеной. Я слышал, как он хрипел.

— Ты не сразу позвал на помощь, почему?

— Я… боюсь, — Дитмар кинул раздражённый взгляд на мужчину в кресле и поджал под себя ноги.

— Ты знаешь того, кто это сделал? — Дитмар с опаской кивнул. Вильям осторожно наклонился, чтобы быть к нему поближе. — Можешь мне рассказать?

— Они… Они всегда рядом. — Вильям едва успевал записывать. Он отказался от вопросов, никаких вопросов, слушать и наматывать на ус молча. Только так Дитмар начнёт говорить много и конкретно. — Один ходит тенью без тела и следа, он заходит сквозь стены, у него ледяные руки и нет глаз, он смотрит на нас ночью и ходит за нами днём, он как туман и ветер, очень страшный… Второй приходит из-за маленькой двери из тьмы. Он уводит нас туда и там творит с нами всё. Он калечит, делает больно… — Дитмар задрал рукава, и Вильям едва подавил ошарашенный вздох. На запястье было видно синяки, как будто кто-то держал его за руку. — Он… Он причиняет боль и никогда не уходит, пока мы не пообещаем молчать. Он придёт за мной за то, что я говорю вам о нём… — Дитмар обречённо опустил лицо и закрыл его руками.

— То есть, они приходят не впервые? Почему до этого ты не говорил, что кто-то шастает по отделению?

— Будет хуже. Они всё равно вернутся, как только закроется дверь.

— Двойник из зеркала с ними не связан?

— Нет, он просто кривляется. А эти могут прикоснуться, могут потрогать.

Вильям нахмурился. Итак. Вот оно. Двойник из зеркала изначально был не реальной опасностью. Поэтому Дитмар о нём и говорил, он понимал, что тот не причинит ему реального вреда, будет только бесноваться и пугать. А эти двое. Плохо, что их двое, очень плохо. Кто из них реален, а кто — просто кошмар? Второй пока выглядел более реально. Но… Какая дверца, какая тьма? Первый входит сквозь стены, без глаз… Как это интерпретировать? Что это означает? Дитмар прижимал к себе Марта и слегка покачивался в кресле, давая Вильяму переварить информацию.

— Кто из них опаснее?

— Не знаю. Они страх и кошмар. Закрываешь глаза и видишь их. Это невозможно… терпеть.

— Ты сказал, что будут ещё смерти. Откуда ты знаешь?

— Знаю. Мы опасны, мы можем… Я не знаю, нас запугивают…

— Дитмар, спокойно, не переживай, — Вильям аккуратно положил руку поверх его и улыбнулся самой спокойной улыбкой, какую смог из себя выдавить в этой ситуации. — Я рядом, я помогу. Обещаю.

— Вы меня понимаете, доктор?

— Да, — враньё. Но это пока, он обязательно докопается до истины.

После того, как сеанс всё же был закончен, и Дитмара повели в комнату отдыха санитары, Вильям расписался в бумажке о том, что даёт разрешение использовать запись сеанса в интересах следствия. Дождавшись, когда судебник выйдет, он закрыл лицо руками, пытаясь хотя бы примерно набросать в голове всю ситуацию. По закрытому отделению ходят двое непонятного происхождения. Кто-то из них по неизвестным причинам издевается над пациентами и теперь ещё и начал убивать. Вряд ли сейчас получится выжать из Дитмара более точное описание. Плюс, как он понял из шёпотков детективов, остальные пациенты говорили ещё меньше и не знали даже этого. Похоже, что беспокойность Дитмара сыграла им всем на руку. Он слишком много видел и слышал. И слишком много запоминал. Фрагментами, определённо. Если учесть его нарушение кратковременной памяти, становится понятно, что всё, что он говорит, как картинка паззла. Вот он был, и кто-то смахнул его со стола, картинка рассыпалась. У Дитмара, у него, у кого-то ещё, у других врачей, медперсонала, у них есть по фрагменту, и победит в этом состязании тот, кто сложит свои куски в картинку и сможет правильно её додумать и интерпретировать. А судя по тому, что все эти обрывки паззла в голове у Дитмара смешались с чем-то инородным, их придётся выбирать очень тщательно.

Закончив в отделении, Вильям решил спуститься в столовую, пообедать и подумать над тем, что происходит между ним и пациентом. Он чувствовал себя таким же пациентом, если честно, как будто это он глуп и не понимает, что умный человек пытается до него донести. Правда, пациент с пациентом зачастую прекрасно договаривались между собой, а у них какая-то стена, в которую Вильям врезается со всего маху, стоит Дитмару открыть рот. Никогда ещё от того, насколько хорошо он отделит бред от правды, не зависела чья-то жизнь. А сейчас зависит хотя бы жизнь самого Дитмара, не зря же он так боится и просит помощи.

В столовой было тихо, удивительно тихо, как будто ночное происшествие повлияло совершенно на всех. Пациентам ничего не сказали, Дитмар благоразумно молчал, как его и попросил Вильям. А вот в столовой для персонала на первом этаже стояла тягостная атмосфера напряжения. Он ковырялся в супе и то и дело оглядывался. Вильям и сам чувствовал, как резко подскочила до небес его тревожность. Он не верил в то, что это суицид, нет, нет и нет. Он не знал мистера Бейкера как пациента, но тот был спокойным, хоть и чудил, такие самоубийства обычно совсем не в стиле подобных тихих больных. От мыслей его отвлёк скрип ножек стула по паркету. Рядом с ним за стул плюхнулся Лэри и закрыл лицо руками. Его вызвали на допрос ещё в десять и только отпустили? Вот это его потрепали. Наконец отняв руки от бледного лица, он пододвинул к себе стоящий на столе графин с водой и налил полный стакан. Опрокинув в себя, он наконец тяжело выдохнул.

— Ты выглядишь так, как будто тебя там пытали.

— Почти, из меня двое следователей пытались выжать информацию, которой у меня нет. Что я им могу сказать? Вот что? Что я спал в это время с выключенным телефоном, как все нормальные люди?

— Из меня тоже выжимали. Подняли моё досье, откопали, что я в одиннадцать из дома сбегал… — Лэри махнул рукой и поджал губы в гримасе боли.

— Знаешь, я чувствую себя преступником, не потому, что я его убил, а потому, что я допустил, чтобы это случилось…

— Он жаловался?

— Да, он жаловался, что у него всё болит, — Вильям поджал губы. Так, что это означает? Дитмар не просто не врёт, он более чем последователен. — Я пытался вычислить, что конкретно болит, сердце там или суставы, мало ли, может, у него ревматизм… Я видел синяки, но не понимал, откуда… Я убил его равнодушием, понимаешь?

— Не кори себя за это.

— У тебя когда-нибудь умирали пациенты? Убивали себя? — Вильям тяжело вздохнул и опустил чашку. Он понимал. Лэри ищет поддержки, понимания.

— Да. Я работал в экстренном стационаре в Лондоне, туда привозили всех острых в приступах, алкоголиков в делирии, всех, кто вёл себя вызывающе… В общем… Привезли мужчину, у него была параноидальная шизофрения в последней стадии, он думал, что его хотят убить за то, то он знает какую-то невероятных масштабов тайну, — он тяжело сглотнул. То тощее, почти серое от голода и сигарет лицо он не забудет никогда. — В общем, он говорил, что ему в живот зашили какой-то чип, который его убьёт, то ли ток пустит, то ли яд, я уже не помню. Я вёл беседы, выписывал таблетки, мне казалось, что он пошёл на поправку. И спустя неделю в отделении он… Он осколком цветочного горшка вскрыл сам себя от лобка до глотки. Искал чип, — Вильям не удержался и истерично хохотнул. И тут же зажал рот рукой. — Ирония в том, что чип его и убил, да, мнимый чип, он истёк кровью до того, как его успели зашить.