– Вы про какую фотографию говорите?

– Ту, что рядом с Миланским собором. – Марик произнёс это слегка небрежно, как само собой понятное. Дворнику Михе совсем необязательно было знать, что все эти башенки, узорчатые арабески и заточенные карандашиками пинакли он успел разглядеть, тайком проникнув в кинотеатр повторного фильма, где всего один сеанс был выделен на показ фильма Висконти " Рокко и его братья".

– Ах, эту… – дворник опять высоко задрал брови и посмотрел на Марика с уважением. Ну, эта висит для отвода глаз. Фотографиями займёмся в другой раз. Давайте я вам лучше марки покажу. Хотите взглянуть?

Речь дворника в комнате звучала совершенно иначе. Там, во дворе он притворялся хитроватым и недоверчивым русским мужичком, а здесь его слог звучал так, будто старый граммофон с тупой иглой поменяли на современный агрегат с пьезоэлементом. Каждое слово, слетая с его губ, напоминало балетное па.

Марик сел на стул и слегка осмотрелся. Перед ним на столе лежал увесистый, основательно потёртый на краях, кляссер, похожий на том Большой Советской Энциклопедии. Дворник перевернул несколько страниц и подвинул кляссер поближе к Марику. Из целлулоидных кармашков, дразнясь, выглядывали марки. Марик сразу прилип к ним глазами. Дворник присел рядом на табуретку и стал потирать пальцами жёсткую щетину на подбородке, потом откашлялся и спросил:

– Вас ведь, кажется, Марком звать? Вы из седьмой?

Марик кивнул, поглощённый цветным миром, открывшимся перед ним.

– Вы любите марки, Марк? – невольно скаламбурил дворник и улыбнулся краешком рта.

– Очень, – Марик покраснел, озадаченный обращением к нему. Его называли по-разному: Марочка, Марик-очкарик, Маркуша и даже Марчелло… но впервые его имя приобрело взрослость и чуть подвинулось, освободив место для отчества.

– А вы, Михаил… – он замялся.

– А я Михаил Захарович. Меня здесь многие Михайлом окликают, а про себя трёхпалым дразнят, но вы можете называть меня Михой. Меня так в детстве звали.

– А вашу собаку действительно "лохматкой" зовут?

– Ну, зачем же. Во-первых, это добрейшее существо мужского рода. И это мой друг. Зачем ему кличку давать? У него есть имя. Его зовут Алехандро.

– По-испански? – удивился Марик.

– А что ж тут такого? Помните, у Есенина есть стихи: "Дай, Джим, на счастье лапу мне…" Джим – имя английское, однако же – ничего…

Более того, собакам довольно часто дают английские или просто иностранные имена, как бы вручают титул, – не только в переносном, но и в буквальном смысле. Знал я когда-то одного не очень знатного гражданина, довольно хамоватого по натуре, зато собаке своей, непородистой овчарке, он дал имя Герцог, ни больше, ни меньше. В жизни, как и в литературе, нередко происходит такой взаимообмен имён и кличек…

– Собака Баскервиллей! – неожиданно выпалил Марик и покраснел.

– Вы быстро соображаете, – с уважением заметил дворник. – Хотя в данном случае, это имя хозяина собаки, ставшее нарицательным. Но подобная тяга к аристократизму, скажем, у англичан – она в крови, а наш брат за невозможностью получить титул привлекает в качестве подставного лица собаку, иногда кошку, но чаще – собаку. Вот представьте себе, стал человек завмагом, и теперь всё у него есть – должность, связи, мебель хорошая… осталось завести породистого пса, дать ему иностранное имя и самому немножко стать аристократом.

Я сейчас вспомнил одну забавную историю на тему собачьих кличек.

Давно, ещё в юные годы, прочитал Джерома "Трое в лодке, не считая собаки". Имя героев вскоре забыл, так как ничего в них не было примечательного – обычные английские имена. Кажется, одного звали Джордж, и то не уверен. А вот имя собаки запомнил наверняка. Вернее, мне так казалось. И звали эту замечательную псину "Монпасье".

– Как конфеты? – удивился Марик.

Дворник улыбнулся.

– Представляете, запомнил на всю жизнь, да и как не запомнить, кто ж леденцы в юные годы не любил… А пару лет назад увидел в библиотеке Джерома, взял с полки, открыл, решил полистать, оживить в памяти. И сразу сюрприз – смотрю, а имя собаки оказывается намного сложнее – Монморанси. Откуда же взялась такая странная аналогия? Как думаете – откуда?

– Они немножко похоже звучат…

– Правильно. Но не только это. Я в те далекие годы много читал и часто посещал библиотеку, даже чаще, чем это требовалось. А библиотекарша, молодая интересная женщина по имени Евгения Самойловна, угощала меня леденцами из коробки, на которой сверху было написано "Мон-па-сье".

Дворник произнёс название по слогам и на последнем слоге как-то забавно по-собачьи повернул голову и сотворил клоунскую улыбку.

Марик рассмеялся.

– У моей бабушки есть такая коробка, она в ней пуговицы и всякие крючки держит.

– Все бабушки так делают, но я вам хочу сказать о другом. Существует такой литературный и психологический прием, называется "замещение". Так вот у меня произошло самое настоящее замещение французского слова, непонятного и трудно произносимого на такое же французское, но легко тающее на языке.

Миха сел на корточки и стал поглаживать собачью холку:

– Конечно, Алехандро – это, так сказать, полное имя, я его употребляю в особых случаях, если, к примеру, мы с ним идем в клуб почётных холостяков или на похороны какого-нибудь вельможи, а вообще, в быту я зову его Алехо, а иногда просто Лёха. И делаю так намеренно. Я до войны дружил с одним парнем, звали его Лёша Зимин, он жил в интернате, поскольку был круглым сиротой. Мы с ним вместе на фронт уходили, только я вернулся, а он – нет. И вряд ли кто-то его теперь вспоминает кроме меня. Так что имя я выбрал не случайно.

– А какая это порода? – спросил Марик.

– Знаете, я не интересовался. Думаю, что обычная беспородная смесь.

Хотя, какая разница… Собака не благородных кровей, но преданная этому дому беззаветно, уж она, поверьте мне, не променяет его ни за какие коврижки, если бы ей даже предложили Букингемскую прописку.

– А можно её… его позвать.

– Позовите.

– Алехандро, – сказал Марик. И пёс поднял голову.

– Теперь ждите, ничего не надо говорить, только смотрите ему в глаза с дружелюбием. Можете улыбнуться. Вам надо завоевать его доверие…

Ну, вот…

Пёс приподнял свое лохматое тело с облезлого гуцульского коца[1] и подошел к Марику, обнюхивая его руку.

– Можете дать ему кусочек рафинада, – подсказал дворник. – Дайте, дайте, и он вас запишет в свои друзья, а значит, станет вашим защитником и, если надо, то и нападающим.

Марик весело взглянул на старика, и они оба рассмеялись.

– А теперь посмотрите марки. Рекомендую начать с этой. Он перевернул несколько страниц кляссера. Вот она – во втором ряду сверху. На ней изображён первый белый раджа острова Борнео. Звали его Джеймс Брук. Любопытная личность. Запомните это лицо. Мы ещё вернемся к нему в своё время…

Когда час спустя Марик вышел из дворницкой, на улице было пусто. Лишь Витька, левый форвард, невдалеке отрабатывал финты. Увидев Марика, он подбежал запыхавшись:

– Я в окошко заглядывал, но он занавеской прикрыл, я только твой нос видел и книгу на столе. Так чо, трёхпалый тебе харакири не сделал?

– Нет, он ничего… Нормальный… – сказал Марик и добавил: – классный мужик.

Чем ближе к летним каникулам, тем медленнее тянутся дни. Это особенно ощущают на себе двоечники, лентяи и классные troublemakers, у которых кроме, как подёргать девочек за косички и пострелять из стеклянных трубочек по затылкам вперёдсмотрящих отличников, ничего более существенного нет на уме.

Хотя Марик не был лентяем, а тем более двоечником, он не дотягивал до равновысоких оценок по главным предметам. К большому огорчению его папы, выше четвёрки с минусом по алгебре Марик подняться не мог.