– Он пытался вдохнуть, но у него ничего не получалось. Изо рта потекла кровь. Потом из носа и даже из глаз. Такого просто не может быть!
…Алое полотно с бесконечностью звёзд на нём. Млечный Путь. Кровавый Путь…
– Доктор упал на стол и больше не пошевелился. Я пыталась проверить его пульс, но из-за ожогов на руках не смогла ничего почувствовать.
…Скользкая, горячая, вязкая кровь. Но даже без бинтов я не могу её почувствовать на своих руках…
– Я тут же выбежала из кабинета и позвала на помощь.
Полицейские переглянулись, сосед остался буравить взглядом свои сжатые в замочек руки. Его губы были стиснуты в тонкую линию, а брови нахмурены.
– Мне кажется, в его воде что-то было подмешано. Или что-то было на дне стакана, что он мог не заметить и спокойно залить водой. Наверняка это какой-то ужасный яд или что-то, вызвавшее у него аллергию.
Женщина передо мной прищурилась и обменялась взглядами с напарником. Кивнула ему и поправила хвост на затылке.
– Спасибо за помощь, мэм, но строить догадки и искать виновного – уже наша работа, – угрюмый полицейский поднялся на ноги и поправил тёмные очки. Его глаза вновь скрылись за непрозрачными стёклами, и прочитать его взгляд я не могла.
Вслед за ним встала и напарница, кивнула нам обоим на прощание и поблагодарила за чай, который так и остался нетронутым. Я не сдвинулась с места, пока дверь за ними не закрылась, и звук двигателя их автомобиля не слился с тишиной. Сосед не прерывал молчание и сидел, понурив голову и сжав кулаки.
– Я знал его всю жизнь, – выдохнул сосед и сжал челюсти. Он хмурился и смотрел в никуда, будто глядел прямиком в прошлое, вспоминая былое. – Дядя Бен часто заезжал к нам в гости, мы частенько с ним и отцом ездили на пикник в Национальный парк или к горам. Он научил меня ловить рыбу и открыл глаза на мир биологии. Я мечтал стать таким как он – помогать людям и улыбаться несмотря ни на что.
Сосед поднял на меня полный жалости и боли взгляд, и слёзы потекли по моим щекам. Ему было больно, гораздо больнее, чем мне. Он потерял второго отца и ничего не мог поделать со своим горем. Он не мог его вернуть, он никогда не сможет вновь пожать ему руку, пригласить на чашку чая или обменяться улыбками. Всё, что сосед теперь мог – это тонуть в своих воспоминаниях, счастливых и от этого до боли печальных.
Я молча встала и обняла его, погладила по волосам и прижала к себе. И сосед уткнулся носом мне в живот, обнял судорожно до побелевших пальцев, и плечи его задрожали. Он плакал, и я вместе с ним.
Его слёзы рождались от боли потери. Мои слёзы рождались из лжи. Сосед – весь мой мир, вся моя жизнь, но даже ему я не скажу правду ни за что на свете. Ради его же безопасности пускай он думает, что доктор умер от яда. Пускай он забудет про треклятую воду и вернётся к спокойной жизни.
Ты никогда не узнаешь, что нашептала мне вода холодной лунной ночью.
Ты никогда не узнаешь, что кровь твоего друга исцелила мои раны.
Ты никогда не узнаешь, что это вода убила его.
Ты никогда не узнаешь, что она сделала это из-за моего мимолётного желания.
Потому что я тебя люблю.
И ты будешь улыбаться, несмотря ни на что, и все твои мечты сбудутся. Но я никогда не скажу тебе этого вслух. Моё сердце бьётся для тебя, мои руки прижимают тебя к груди, гладят по волосам, но сейчас ты так далёк от меня, как те сияющие звёзды на бесконечном тёмном небе, которые так и останутся для меня недосягаемыми.
====== Вой ======
Это было так странно: слышать демонический вой на чердаке и знать, что на улице сегодня штиль и ясная погода. Это не мог быть ветер, такие звуки не могли издавать мыши или еноты, и никакой электроники вроде старого сломанного магнитофона там тоже быть не могло.
Со дня смерти мистера Бёрнса прошло четыре дня. Сосед уже перестал напоминать живого мертвеца и потихоньку, медленно и со скрипом, возвращался к нормальной жизни. Пытался, если быть точным. Выкинуть из памяти дорогого человека, смириться, принять его смерть было для него слишком сложным. Наверное, даже непосильным. Сосед не находил себе места, частенько терял связь с реальностью и уходил в себя, он заметно осунулся и совсем перестал улыбаться, но, тем не менее, при мне пытался вести себя как прежде. Его вымученные натянутые улыбки и несчастный вид вызывали жалость.
Мистер Бёрнс был для меня всего лишь незнакомцем, и до него мне совсем не было дела. Я чувствовала лишь вину и острое чувство страха от неестественности происходящего, но никак не боль. Он не сделал мне ничего плохого, но погиб из-за меня. Наверное, если бы его смерть не была окутана мистикой, мною владели бы горе и всё та же вина. Но не сейчас, когда я знала, я была уверена, что его убила та же вода, что пыталась забрать мою жизнь. И только этот факт доводил меня до истерики.
Когда соседа не бывало рядом, а теперь это было не таким уж редким явлением, я запиралась в своей спальне, закрывала все окна и рыдала в голос, выла, била кулаками по полу и стенам, но лучше от этого мне не становилось. Что мне нужно сделать, чтобы страх ушёл? Что? Я не знала, и это неприятное, мерзкое, поганое чувство жгло изнутри, я захлёбывалась слезами и кричала от страха, и свидетелем было лишь моё отражение в зеркале.
Мне было страшно, что если вода способна убивать незнакомых мне людей, то она без проблем заберёт у меня и соседа, так же болезненно и мучительно. Мне было страшно потерять моего любимого, страшно даже думать о том, что когда-нибудь его не станет, и тогда я останусь совсем одна.
Но что-то внутри меня подсказывало, мелькало на задворках сознания, что соседу куда хуже, чем мне, поэтому слёзы, истерики, вопли до сорванной глотки и самобичевания я оставила за закрытыми дверьми, куда соседу нет ходу. Потому что теперь именно я должна быть сильной, именно я должна быть опорой. Ради него. Для него.
И всё-таки иногда накатывала глупая, эгоистичная обида, что сосед в своём горе совсем забыл обо мне: ведь это я была свидетелем смерти, это мне нужна помощь! Но ругаться с соседом из-за своих тараканов в голове я не могла себе позволить – это жестоко и абсурдно. Именно сосед в трудный час всегда оказывался рядом, и теперь моя очередь отплатить ему той же монетой. Я должна быть для него поддержкой, он должен быть уверен во мне и быть спокойным за свои чувства и эмоции. Ведь я сохраню их, сберегу и никому не позволю причинить боль моему любимому.
Встречи с родителями, похороны, приезд полицейских – всё это било по психике соседа, как молот по наковальне. Молот не мог разбить её или уничтожить, но приносил дичайшую, непереносимую боль. Однажды я даже застала соседа за бутылкой коньяка, но не стала ругаться или отнимать, а лишь присоединилась, чтобы скрасить его одиночество, отвлечь от самобичевания и ядовитых, убийственных мыслей.
А потом заболел Честер. Несчастный пёс отказывался есть, не вставал с лежанки, у него слезились глаза. Это стало для соседа новым ударом, прямо в спину. Поэтому этим утром сосед бросил все запланированные дела и повёз своего любимца к ветеринару.
Ну а я осталась одна. День был распланирован буквально до ночи, но вой на чердаке сводил с ума и мешал сосредоточиться. Он словно шёл из самого потолка и проникал прямо в уши, в голову, преодолевая любое расстояние и непременно настигая меня. Даже накрываясь одеялом и пряча голову под подушкой, я продолжала слышать этот жуткий звук так, словно и не было никаких преград. И он всё больше напоминал мне человеческий голос, пугающий до дрожи и кошмарный.
Наверное, мне очень хотелось, чтобы это услышал сосед. Может потому, чтобы я могла разделить с ним свой страх. Или чтобы увериться, что мне всё это не кажется. На самом деле, всё это чёртово лето напоминало фильм ужасов или какую-то страшную мистическую постановку. Начиная со спонтанно загаданного желания на упавшую звезду и заканчивая этим моментом. Я ведь, признаться честно, никогда не загадывала желаний, даже на дни рождения, когда задувала свечи на праздничном торте. Но в тот момент я чувствовала что-то волшебное, витающее в воздухе, и эта магия заворожила меня, и желание само сорвалось с губ. А потом ещё и эта звезда… Да, это было самым настоящим чудом, именно тем, что я загадывала. И что бы там сосед не возражал, я верю, я знаю, что все мои дневные и ночные кошмары начались из-за той звезды.
