«Ну-ну, Снежная Королева, посмотрим, что ты прячешь за своей ледяной стеною!»

Маргарита отшатнулась от мужчины, пристально посмотрев в его глаза, холодно улыбнулась.

Подала свою руку.

«Че ты там еще выдумал, зараза сероглазая?!» – чертыхалась она про себя, растягивая губы еще шире и добродушнее.

Том поспешно кивнул официанту на брошенные у тарелочки деньги, вывел девушку из кафе. В глаза ударил слепящий свет, и Маргарита, зашипев, начала жмуриться.

– А ты не вампир случайно? – пошутил Уилсон, близко склонившись к девице.

– Почему же «случайно»? – прошипела она. Чертыхаясь по-русски, полезла в сумочку за сигаретами.

– Счастливые люди не курят… – зачем-то пробормотал Том, глядя на нее сверху вниз.

– Не претендую на эту почетную характеристику, – отрезала девушка, жмурясь, хмурясь и затягиваясь сигаретой. – Мы с тобой, я так понимаю, слишком разные, медовый мой.

«Глянул бы на прибыли табачных компаний… Моралист недобитый! Прослезился б, может, над судьбинушкой «несчастной» голубой планеты!»

Уилсон приподнял брови и удивленно воззрился на улыбающуюся Маргариту. Как быстро она менялась по ходу разговора…

– Таки где моя мобила, воришка? – не прекращая сахарно улыбаться, настаивала русская.

– В надежном месте, – загадочно прошептал мужчина, – чтобы ее заполучить, нужно выполнить квест…

– Ну что еще?! – простонала Марго, запрокидывая голову, чтобы увидеть смеющееся лицо слишком уж высокого собеседника. – Ты извести меня решил?!

– Еще даже не пытался, – многозначительно изрек Том, скользнул задумчивым взглядом по длинным волосам собеседницы. – А задание простое, не потребует от тебя чрезмерных усилий…

Маргарита курила и молча, красноречиво глядела на мужчину.

– Сейчас в больницу поедем, – сбросил флер загадочности Уилсон, – Джеффа навестим…

– Какого Джеффа?!! – поперхнулась дымом девушка. – Не знаю никакого Джеффа! Нахрен он нужен-то?!

– Знаешь, знаешь, – кивал Том, ухватывая Маргариту за плечо, обжигая ее своими цепкими пальцами сквозь куртку, – освежим тебе память… булочка моя!

Он распахнул дверцу припаркованной машины и впихнул туда обалдевшую от внезапного британского красноречия русскую. Выдернув из чужих дрожащих пальцев сигарету, щелчком отправил окурок в ближайшую урну.

– Мне, видимо, должно льстить, что ты хотя бы меня не забыла за ночь… – он упал за руль и, повернувшись к Марго, совершенно обезоруживающим, тяжелым взглядом посмотрел ей в глаза.

Девушка быстро отвернулась к своему окну, подперла пальцами подбородок:

– Тебя забудешь… – со злостью, отчаянием пробормотала она по-русски, пытаясь отогнать всплывшие так некстати воспоминания о сегодняшнем сне.

Уилсон едва заметно улыбнулся и завел машину:

– Будет честным и правильным… Напомнить тебе…

Он сделал паузу, посылая машину с места. Не сводя смеющихся серых глаз с дороги, томно продолжил:

– Я немного понимаю по-русски, моя сладенькая…

И искренне, заливисто расхохотался, услышав глухой, надрывный, отчаянный стон с соседнего сидения:

– Твою ж ма-а-ать!!!

Примечание автора: песня в главе: The Cure – «Friday Im In Love»

Ты когда-нибудь перестанешь вот так сбегать?

«Я тебе сказку расскажу. Была на свете одна тетя. И у неё не было детей и счастья вообще тоже не было. И вот она сперва долго плакала, а потом стала злая»

(с) «Мастер и Маргарита», М.А.Булгаков

Я послушно брела рядом с Томом ко входу в больницу.

«Какой Джефф, причем тут больница, почему он не отдает мне телефон, зачем он сегодня так сногсшибательно красив?..»

Это лишь самая малая часть вопросов, которые лихорадочно скакали у меня в голове.

Хуже всего было другое.

Как бы ни выглядела я сейчас внешне, внутри меня разгоралась самая настоящая война. Такого оглушающего чувства незащищенности и ранимости мне не доводилось испытывать никогда.

Я шла сейчас рядом с Уилсоном и всем своим существом чуяла, какую нелепую, алогичную, чудовищной силы власть имеет он надо мной. И это жутко бесило. Я прекрасно осознавала, что часом, двумя часами позже все это безумие закончится, и я останусь наедине с собою. Я прекрасно осознавала уже сейчас, что за этим последует… Мне придется соскребать свою душу в подобие души человеческой и как-то жить дальше. А как после такого жить дальше?

Как-как?!

Как в песне «Агаты Кристи»:

«Я соберу со дна осколки самого себя

И снова заживу без боли и уныния…»

– Что? – Том притормозил и заглянул прямо в глаза. Улыбнулся.

Я непонимающе уставилась на мужчину.

– Со дна осколки… – с мягким английским акцентом пробормотал Уилсон. – Я не понял…

– А… – смущенно улыбнулась. – Мысли вслух…

– Я знаю эту песню! – с гордостью произнес британец. – Даже перевод… Очень циничная и грустная… Странно, как это может уживаться? – он открыл двери, пропуская меня вперед.

Я застыла и снова уставилась на актера:

– Да откуда ты-то ее знать можешь?! Еще и с переводом?!

– Скажем… – он задумчиво почесал пальцами висок, – одна девушка познакомила с творчеством этих… лицедеев.

Он глянул на меня сверху вниз и чуть улыбнулся.

– Понятно, – сухо ответила я, шагая в помещение, – хороший вкус у твоей зазнобы.

– Что правда, то правда… – охотно согласился Том, заходя в госпиталь вслед за мной.

Навстречу мне, не глядя по сторонам, что-то вереща в сотовый с дурацкой улыбкой, ползла, лихорадочно меняя направление движения, мамаша, тащившая за собою своего мелкого отпрыска. Я застыла на месте и уставилась на нее ледяным взглядом. Курица, резко сменив траекторию, выпустив из руки ладошку мальца, все-таки влетела в меня и вытаращила глаза.

– Ага, да, – автоматически зарычалось на нее, – вы только вообразите, глаза-то нужны, чтоб глядеть, куда идешь! – я галантно отступила в сторону и по-русски пробормотала. – Потом умные люди таких, как вы, матерясь, с асфальта отскребают!

– Простите, простите! – залепетала она, утратив тут же из виду своего сына, который уже засовывал себе в рот с больничного пола какую-то дрянь.

– Господи! – поморщилась, глядя на замызганного уже мальчугана. – Сын-то где?! – приподнимая брови, оборачиваясь к залезшей опять в телефон девушке, задала наводящий вопрос я.

Барышня принялась вяло вертеться в поисках утраченного.

Том смотрел на все это с нескрываемым ужасом. Стремительно подошел к ребенку, присел рядом на корточки и поднял его на руки, с нежной улыбкой вынул изо рта обслюнявленную бумажку и посмотрел на меня.

Меня скривило еще сильнее:

– Мерзость какая, прости Господи… – то ли про пацана, то ли про бумагу сказала я.

Зрелище было не для слабонервных: красивейшее голубоглазое да белокурое дитё, обхватившее тонкими ручонками шею Тома, лобызающее его щеку. И высокий, стройный мужчина, откинувший голову назад, сверкающий серыми глазами, заходится в тихом смехе…

– Ужас… – пробормотала я и отвела взгляд.

Уилсон бережно передал дитё курице, та, квохча и кудахтая, ломанулась к выходу, по обыкновению вертя башней во всех направлениях. С ноги мальца свалилась сандалька, но бдительная мамаша уже у*бывала в утро, принимая очередной звонок. Я закатила глаза к потолку.

– Ты очень сурова с людьми… – пробормотал подошедший Том. – Плохо себя чувствуешь?

– По-моему, мир плохо себя чувствует, – отрезала я, – все перевернулось с ног на голову… Непроглядная, мерзкая, ограниченная коробка со жрущими друг друга людьми… Где, разбивая чужую жизнь, отсылают грустный смайлик, сломав телефон, заливаются слезами от горя… Где в СМС-шаблонах сразу забита фраза «Я люблю тебя»…

– Ты видишь только грязь и ограниченность, – вздохнул мужчина, – есть и другие вещи… Семья, любовь, счастье материнства… Ты врач, ты ведь должна любить людей, заботиться о них…