Пролог

Всё для тебя:

Эти улицы и мосты,

Все эти горы, гордый мой эдельвейс,

Мир этот безымянный, безумный – весь;

Радуйся жизни, как это умеешь ты.

Всех приручай, кого хочешь, мой братец Лис,

Чтобы потом их – хоп! – и в терновый куст;

Делай всё, чтобы чувствовать жизни вкус –

Сталкивай своих женщин,

После – за них молись.

Пусть любая дорога покорно лежит у ног,

Пусть подойти боятся на шаг семь бед.

И наконец-то найди такую же, по себе, –

Чтобы ты не был так вызывающе одинок.

С календаря по утрам обрывай листву;

Только вперёд, не смотри, что останется за спиной.

Раньше тебя просила –

Происходи со мной.

Сегодня просто прошу тебя –

Существуй…

(с) Ракель Напрочь

Глава 1.

Веселый интроверт

– Давай поиграем в игру?

– Давай, в какую?

– «Веселый интроверт»

– А какие правила?

– (надевает наушники, закрывается в своей комнате) (с)

– Федор?

– Федор холодный. Его даже трогать неприятно.

– Че, уже преставился?

– Еще нет. Но ласты уже заворачиваются.

(с) Goblin

Меня зовут Маргарита.

Больше рассказывать мне о себе ничего не стоит.

Слишком безынтересно, скучно, серо мое существование.

К тридцати одному году я потеряла всякий вкус к жизни, интерес к ней. Самый ее смысл.

Нет, я не в депрессии, не в тревоге. Мне легко, мне спокойно. Кажется, что я знаю наперед, что со мною станет через день, через месяц, через год. И меня это мало волнует.

Я когда-то так мечтала не испытывать привязанности к кому-либо. Много времени ушло, нервов, тщетных стараний приобрести это самое равнодушие.

А пришло оно само. Просто однажды утром я проснулась и поняла, что не люблю мужа, не могу простить и принять свою мать, что равнодушна к судьбе родной сестры… Я встала, умылась, «нарисовала» лицо и пошла на работу.

Когда это случилось? Года два назад.

Я часто думаю, а о чем буду вспоминать перед смертью. О спасенных пациентах? О том, что сбылась и осуществилась в жизни? О первой любви? О, нет. То чувство, что раньше испытывала я, помогая людям, те прекрасные ощущения нужности, удовлетворения, самореализации давно похоронены тупостью, непроходимым невежеством, черной неблагодарностью, ограниченностью подавляющего большинства моих больных.

Теперь я просто выполняю свои служебные обязанности. Я перестала уговаривать, упрашивать, по десять раз разжевывать и вкладывать в рот прописные истины. Я не хочу с липким и мерзким разочарованием видеть, как они снова и снова разрушают себя, не выполняя и жалкой толики рекомендаций, охают, ахают и винят всё, всё, что угодно, кроме самих себя, в своих бедах…

Я не хочу больше с бессильным негодованием наблюдать, как родственники отказываются от своих стариков, в какие условия помещают они их. Я не хочу больше, содрогаясь от презрения, слышать с трудом скрываемую надежду в голосе, заискивающем: «Доктор, скажите, а сколько ей жить осталось?».

Врач-социопат? Профессиональная деформация? Эмоциональное выгорание?

Плевать.

Я выполняю лишь то, что дóлжно. И не больше. Дело не в «высоченной» оплате моего труда, как думают обыватели, дело лишь в том, что нет больше смысла.

Его и не было никогда, просто осознание приходит всегда слишком поздно…

Сбылась ли я в жизни? По человеческим меркам – да, сбылась… Реализовалась? Реализовалась…

И остались у меня к моим годам только две мечты. Остались они, как наследие меня светлой.

И одну из них я сейчас осуществляю.

Ранним утром, не выспавшаяся, по обыкновению, злая, я сидела в маленькой, миленькой кафешке в Лондоне.

Приехала сюда одна, оставив позади дождливый, но такой любимый Питер, трещащий по швам брак, сходящую с ума мать. Последнее, что я услышала от мужа: «Те хирурги вырезали у тебя душу!».

«Знал бы ты, как я им благодарна…» – ответила ему, усаживаясь в такси.

Я пила черный, как ночь, кофе и вертела в руках смартфон, рассматривая четырнадцать пропущенных вызовов от благоверного… И зачем он держится за то, что рухнуло? Я никогда уже не посмотрю на него прежними глазами. Брак сломался на третий год. После того, что он сделал, прежнюю меня уже не вернешь, он мучается сам… К чему все это?

Я оторвала взгляд от смартфона и уставилась в окно. А ведь бы смогла здесь жить…

Город лег на душу, убаюкивая, успокаивая, принимая.

– Желаете еще что-нибудь, мисс? – подошел ко мне, расплываясь в улыбке, молодой официант.

– Знаете, что говорил великий русский классик? – подняв на парня взгляд, в ответ попыталась изобразить вежливую улыбку. – «Замечательный день сегодня, то ли чай пойти выпить, то ли повеситься».

Непонимающая, растерянная улыбка исказила лицо мужчины, за соседним столиком какой-то британец, сидящий ко мне спиною, выронил мобильник.

– Не понимаю, мисс, – повторил официант, – будете что-нибудь заказывать?

– Нет, спасибо, – учтиво ответила я, снова отвернулась к окну, по-русски добавила, – сухие, безынтересные, мертвые… Как вы здесь живете?

Кофе почти подошел к концу, я задумчиво водила пальцем по кромке чашки и слушала сборник из позитивных песен на любой случай жизни.

Но даже через наушники расслышала жуткий визг тормозов и звон битого стекла, истошные крики за окном.

Вскинув голову, поглядела в окно и скривилась. Огромный черный джип сбил, похоже, насмерть какого-то редкостного везунчика, вокруг тела столпился народ, все резко начали куда-то звонить.

– Совсем ты себя не бережешь! – хмыкнула я себе под нос и быстро опустила голову, прикрывая улыбку рукой. Очень некстати мне сейчас вспомнились чернушные «Убойные каникулы».

Посетители кафешки подскочили на ноги и живехонько прилипли к окну. Сидеть на прежнем месте осталась только я.

– Какие вы все стали душевные, ты погляди… Натурально, хлеба и зрелищ… – большим глотком осушила остатки кофе и снова скосила глаз на улицу. Нога парня дернулась.

– Вот же, бл*ть… – прошипела я себе под нос, – черт, лечу на море – в самолете сердечный приступ, еду на поезде – получай, Маргарита Александровна, полвагона гриппозных, в подземке поучаствуй в реанимации инсульта…

Я прикрыла глаза.

Сами-сами разберутся, у них, как настаивают мои пациенты, «медицины, поди, получше наших, скорые по три часа в пробках, чай, не стоят!»

Рука крепко сжала телефон.

– Твою мать!!! – на всю кафешку прорычала я, бросила «трубку», резко вскочила и бросилась на улицу. – За*бали, отдохнуть дадите, уроды?!! – орала я на русском, расталкивая зевак и подскакивая ко все никак не желающему помереть парню.

Присев рядом с ним, я быстро оглядела пострадавшего: без сознанки, один зрачок больше другого, хрен бы с ним, но из шеи при мне же рванул фонтан алой крови, когда кто-то особо шаристый решил положить его поудобнее.

– Пошли вон! – заорала я на толпу. – «Скорую» вызывайте!

Вспомнился препод по травматологии, который, почему-то выделив меня в группе, самозабвенно, ежедневно, на протяжении всего курса выносил мне мозг. Этот талантливый кавказец использовал свой собственный подход к обучению, презирая печатный слог. Он каждый раз выдергивал моих одногруппников из-за парт и на их трепещущих телах показывал механизмы травм.

Очередной раз выхватив метросексуального Алексея из-за стола, он бросил его к стене и затейливо вывернул его руку в сторону, исторгая из груди утонченного Леши двусмысленный стон.

– Маргарита Александровна, что я ему сломал и Ваши действия? – он выгнул парня и в спине.

– После того, что Вы с ним сделали, – улыбаясь, ответила тогда я, – могу только предложить проявить гуманность и эвтаназировать Алексея…