Сейчас Дели очень хотелось бы всё забыть. Но тогда она, борясь с тошнотой и беспамятством, неотрывно глядела, как мужчина с хаканьем качается взад-вперёд, как дёргается на ковре голова матери в ореоле разметавшихся волос, как насильник рычит, запрокинув вверх голову и закатив глаза…

Дели была уверена, что правильно поняла смысл слов ишьясса – он действительно требовал от Гири-Сейкала, чтобы тот убил именно её, Дели, намекая на какие-то скрытые в ней силы… Сектант ошибся – никакие силы не пришли ей на помощь. А вот почему Гири-Сейкал не выполнил требование своего союзника, она не знала. Зато знала Сафа: отнюдь не жалость руководила братоубийцей. Желая как можно сильнее наказать и унизить отвергшую его давние поползновения женщину, комутан – теперь уже султан! не стал её убивать, а продал в рабство кочевникам Каракчаевской степи, раскинувшейся за северными границами султаната. Если бы он при этом лишил жизни её дочь – Сафа ни минуты не стала бы жить. Нашла бы способ, вены бы порвала зубами… А теперь она не могла бросить свою девочку, и ей предстояло сполна изведать горечь рабства, и при этом ещё видеть и знать, что и дочери с самого детства уготована та же участь.

Через три недели жестокого перехода по степи отряд кочевников, ходивший за рабами, достиг становища своего племени. Улькуллы были немногочисленны, но свирепы и воинственны – впрочем, как и все степняки-каракчаи. Испокон веков племена степи яростно воевали между собой за пастбища, воду, скот и лошадей, заключая лишь временные союзы. Но когда степь окружили расцветающие и крепнущие державы, стало очевидно, что вскоре одна из них приберёт воинственные, но разрозненные племена к рукам. Однако этого не случилось.

Уже более пятисот лет на острове между двумя рукавами реки Имчат проживал Красный род степняков, отказавшийся от извечного занятия предков – кочевого скотоводства и коневодства. Они основали единственный каракчаевский город – Цакдал-Мират, Обитель Звезды, а хана своего провозгласили Степной Звездой, Спустившейся С Небес. В жестоких войнах с племенами карачаев, благодаря тонкой игре с вождями они сумели со временем подчинить себе всю степь. И объединённое войско степняков несколько раз наносило сокрушительные поражения вышколенным и организованным армиям цивилизованных государств, посягнувших на Каракчаевскую степь.

В результате все племена каракчаев продолжили независимую кочевую жизнь, продолжая разводить коров, овец и лошадей и сражаться друг с другом. Но ежегодно от четверти до трети стад, отар и табунов отгонялись в Цакдал-Мират, и по требованию хана каждый третий воин степи должен был немедленно явиться под его знамя. Впрочем, и хан не раз по своей воле спасал племена, находящиеся на грани вымирания по той или иной причине, снабдив их лошадьми, скотом и рабами.

Цакдал-Мират расцвёл, в нём развивались и процветали торговля, ремёсла и даже наука и искусство; к нему, через наведённые через реки мосты и паромные переправы тянулись караваны из всех близлежащих стран, на его благо трудились сотни тысяч рабов, а покой охраняли опоясывающие вокруг исполинские земляные валы, патрулируемые всадниками Красного рода, теперь потомственно занимающихся лишь воинским делом.

А улькуллы и прочие племена продолжали жить, как и их предки тысячелетия назад. Сейчас племя насчитывало около трёхсот воинов, полтысячи женщин, втрое больше детей и несколько десятков стариков. Относительно детей и стариков-мужчин у каракчаев существовали свои законы. Мужчины продолжали оставаться членами племени, пока в состоянии были самостоятельно садиться в седло и ехать верхом; старики, чувствуя, что близок день, когда это им не удастся, садились на коня и уезжали прочь, чтобы вдали от соплеменников на скаку пронзить своё сердце ножом и отдать своё тело степным хищникам, а душу – ветру, продолжающему бег коня. Что касается детей, то до тех пор, пока ребёнок ростом не достигал колеса телеги, он считался маленьким и жил праздно под опёкой всего племени. Достигнув макушкой высоты колеса, мальчики становились молодыми всадниками, и начинали, коневодству, скотоводству, охоте и воинскому мастерству, а девочки – молодыми хозяйками, и учились рукоделию, шитью, готовке и прочим мудростям ведения домашнего хозяйства. В семнадцать лет юноши проходили посвящение в воины, а девушки в пятнадцать – в невесты.

Табуны, стада и отары принадлежали всему племени. Распоряжался всем вождь – тенг, опирающийся на совет из уважаемых стариков и авторитетных воинов. Рабы, как и животные, тоже были общим достоянием. У улькуллов было около двух сотен рабов, вернее – рабынь. Рабов-мужчин степняки покупали мало, и это были хорошие мастеровые – кузнецы, плотники, кожевники. С ними обращались достаточно уважительно и бережно, только при покупке рассекали подошвы ног и зашивали в раны пучки конского волоса, после чего раб мог лишь потихоньку ковылять, не помышляя о побеге.

Женщины-рабыни жили в больших общих юртах и под руководством старух-каракчаек выполняли всю домашнюю тяжёлую и черновую работу, а кроме того, ночами ублажали воинов…

В память Дели врезалось выражение глаз матери, когда старуха-чагаз, то-есть надзирающая за рабынями, объясняла ей ночные обязанности. Если бы уязвлённые гордость и достоинство могли воплотиться в жизнь – Сафа просто исчезла бы из этого мира, испепелив вместе с собой Гири-Сейкала и его сообщников.

– Вечером и утром будешь выпивать по глотку. – старуха показала тёмную пузатую бутыль. – Это ослабит попавшее в тебя мужское семя и не даст ему прижиться в утробе.

– Я не буду этого делать. – сказала Сафа, и голос её прозвучал неестественно спокойно. – Ни пить эту гадость, ни спать с вашими мужчинами я не буду. Можете убить меня сразу.

Старуха ощерила в улыбке редкие кривые зубы.

– Рабыню, отказавшуюся от чести ублажать воинов-каракчаев не убивают. Зачем? У нас в степи есть муравейники, высотой в рост человека, и по тропам к ним и от них огненно-красные насекомые движутся потоками, шириною в ладонь. Тебя голую привяжут на муравьиной тропе к вбитым в землю колышкам с раздвинутыми ногами, а причинное место смажут мёдом… Очень быстро все строптивицы приходят к выводу, что ласки наших мужчин будут куда приятнее поцелуев муравьёв.

Дрожь сотрясла тело матери, но ни лицо её, ни голос не изменились.

– Что ж – в конце концов, муравьи меня убьют – и всё закончиться. Но подстилкой для ваших воинов я не буду.

Чагаз некоторое время молчала, наклонившись вперёд. Её темное, изборождённое морщинами лицо почти касалось Сафы. Дели казалось, что жёсткие седые патлы старухи шевелятся, как щупальца, и тянутся, желая вцепиться в шелковистые волосы матери. Затем чагаз выпрямилась, звякнув многочисленными медными и латунными медальонами, и вздохнула.

– Я вижу… ты действительно готова умереть даже столь страшной смертью. В тебе есть мужество… но что ты скажешь, когда на муравьиной тропе вместо тебя окажется твоя дочь?!

И тогда впервые за всё ужасное время слёзы наполнили глаза матери и беззвучно покатились вниз мимо застывших губ…

Вместе с дюжиной других девочек-рабынь Дели под присмотром старших невольниц обучалась нехитрым обязанностям – мыть и драить медные и бронзовые котлы, миски и блюда, готовить, шить, вязать, чинить одежду и обувь. Сафа, постоянно занятая тяжким трудом, каждый день находила хоть минутку, чтобы приласкать дочку, одарить частицей материнского тепла. Силу её любви Дели ощущала, как незримое присутствие самой матери, даже когда её не было рядом. Это помогало девочке пережить столь разительные перемены в жизни. К счастью, она обладала отличным здоровьем, и тяготы кочевой жизни в сочетании с непривычным физическим трудом не сказались отрицательно на её организме. От природы любознательная и увлекающаяся, Дели с интересом впитывала новизну обстановки и, спустя некоторое время смогла даже полюбить эту землю – с зелёными волнами перекатывающегося под ветром ковыля, молочными туманами, заливающими сонные берега утренних рек, тысяченогим топотом табунов и резкими криками орлов, точками висящих в солнечных небесах… Но она не могла простить ни Гири-Сейкалу, ни мужчинам-степнякам того, что они делали с её матерью.