Кочевникам защищаться от волков помогали собаки – издревле выведенная порода степных волкодавов, мощных, бурых, с густой шерстью и огромными клыками. Ещё в щенячьем возрасте им обрезали уши и хвост, чтобы не было возможности вцепиться одному волку и сковать движения, давая атаковать остальным. Каждый волкодав стоил в схватке двух, а то и трёх волков степи, не отличающихся массивным телосложением в отличии от своих лесных собратьев.

Дели знала, что бежать невозможно. Шесть лет, прожитых в рабстве, – достаточный срок для того, чтобы обдумать, всё более взросло и взвешенно. Бесполезно… Но сейчас ей заново начало казаться, что она способна решиться на безумно отчаянное бегство, и причиной этому стал недавний разговор.

– Ты выросла, девочка моя. – Сафа расчёсывала костяным гребнём длинные густые волосы дочери, и в темноте юрты сухо пощёлкивали голубоватые искорки. – Скоро у тебя начнутся женские крови. Это будет означать, что ты – взрослая. Ты знаешь, что это значит для рабыни…

Дели напряглась, закусив губу. О да, она это отлично знала. Слишком многие степняки – от безусых юнцов до зрелых воинов – в последнее время откровенно облизывались на её точёную фигурку, расцветающей женственности которой не могла скрыть даже грубая одежда.

– Тебе известны законы степняков. – продолжала Сафа; сдавленный голос выдавал внутреннее сопротивление, которое она преодолевала, ведя с дочерью этот разговор. – Рабы являются собственностью всего племени… и каждый улькулл имеет право использовать их по своему усмотрению, не нанося незаслуженного вреда. Но это правило общей собственности имеет исключения…

И это Дели знала очень хорошо. Вот уже четыре года её мать по ночам принимала лишь одного мужчину, старшего сына вождя племени. Ну, иногда, правда, он разрешал пользоваться ею своим друзьям…

Согласно древнему закону воины племени могут заявить право на единоличное владение породистой лошадью, дорогим оружием или красивой рабыней и с оружием в руках отстоять это право от желающих его оспорить. Никто не захотел драться с тенгиром, сыном тенга из-за рабыни, даже столь привлекательной, как Сафа. И она стала принадлежать лишь ему… это было, безусловно, лучше, чем раньше, когда к ней могли ходить все мужчины племени…

– Ты видела, через что мне пришлось пройти, прежде чем я стала принадлежать Терузу, – голос Сафы дрогнул, – и я не хочу, чтобы ты, ещё ребёнок, испытала подобное. Но я… не могу… не в моей власти тебя защитить, даже ценой жизни…

Дели почувствовала, как тяжёлые капли слёз падают ей на волосы, и замерла, сжавшись в комочек.

– На тебя обращает внимание сын Теруза, Кермез. – справившись с собой, продолжала мать. – Теруз скоро станет тенгом племени, и его сыновья займут видное положение. Послушайся моего совета, дочка: будь с Кермезом поласковее. Мир жесток, и, чтобы выжить, приходится многим поступаться и многим жертвовать. Надо быть умной и хитрой! Сделай так, чтобы Кермез не захотел тебя ни с кем делить. Это избавит тебя от многих страданий и унижений и… как знать… любой закон, независимо от его древности, может измениться. Возможно, ты ещё возвысишься в племени улькуллов.

Стоя под равнодушно взирающими на неё звёздами, Дели в который раз прокручивала в голове слова матери, и, как всегда, в душе теснили друг друга самые противоречивые чувства. Любовь к матери, жалость к ней за то, что ей пришлось пережить… невольная вина за то, что её, Дели использовали для давления на гордую Сафу… бесконечную признательность за неустанную заботу и постоянную поддержку. И – злость за то, что она сдалась, что покорно отдавалась вонючим скотам в мужском обличии, за то, что теперь советует ей, своей дочери, избежать участи общеплеменной подстилки ценой изображения любви и покорности пусть одному, но такому же ненавистному, как и все, мужчине-степняку. Осознание материнской правоты в том, что лучше принадлежать одному, чем многим, и что это – единственная возможность попытаться подняться по иерархической лестнице улькуллов. И – яростный протест против того, что она, дочь султана, правителя богатой цивилизованной страны, вынуждена теперь пресмыкаться перед юнцом-лошадником для того, чтобы хоть как-то возвыситься над остальными рабынями…

Внезапно Дели ощутила, как холод скользнул по позвоночнику; губы онемели и кончики пальцев на руках и ногах отозвались покалыванием. Она потрясённо смотрела, как трава под ногами берётся изморозью. Взгляд Дели пробежал по широкой, блестящей под луной морозной дорожке – и через дюжину шагов упёрся в копыта коня…

Дели узнала её сразу. Всадница. Существо из каракчаевских легенд, которые старушки рассказывают детям в юртах тёмными вечерами, заставляя плотнее кутаться в меховые одеяла.

Безволосый конь с белой, как молоко, кожей и гривой, плывущей клочьями рваного седого тумана, а вместо головы – голый череп с синими огнями, горящими в пустых глазницах. На нём – женщина, закутанная в чёрную накидку тяжёлого кружева, пышными складками спадающую по лошадиному крупу до самых копыт. Открыто лишь лицо – не старое и не молодое, не весёлое и не угрюмое, не спокойное и не мятежное… лицо, не принадлежащее этому миру с его понятиями о жизни и смерти, о добре и зле… лицо существа, стоящего выше всего этого.

Тишина стояла такая, что Дели отчётливо слышала шум своей крови в висках. Она хорошо помнила, что говорили о Всаднице легенды. Всякий, кого она поманит за собой, берётся рукой за её стремя и следует за ней в неземные дали. Никто из ушедших не возвращался, и лишь очень немногие могли похвастаться тем, что видели Всадницу, но она их не позвала.

И не было ни одного очевидца, с которым Всадница бы говорила.

– Ты смятена и напугана, – зазвучал голос, чистый, как морозный ветер под хрустальной луной, – ты думаешь, почему на твою долю выпали все эти испытания. Но они, девочка, только начинаются – и от тебя зависит, как они отразятся на тебе и твоей судьбе. Внутри тебя есть нечто, способное возвысить и освободить… или растоптать и низвергнуть в прах. И от того, как ты распорядишься собой, зависит далеко не только твоя судьба.

Всадница подняла руку – но жестом не зовущим, а, скорее, приветственным. Дохнул ветер, взметнул длинные кисти на оборке накидки, взвихрил туманные космы вокруг скалящего зубы черепа. Неземная гостья развернула своего призрачного скакуна, он двинулся ровным могучим шагом – и растаял в ночи. И взлетел к звёздам тоскливый вой волка-одиночки на далёких пологих холмах…

Сзади раздалось вопросительно-тревожное ворчание, и Дели повернулась, сбрасывая оцепенение. Холод исчез. Из темноты выступил громадный волкодав, неторопливо подошёл, ткнулся в ладони влажным, чутким носом, толкнулся в грудь широким лбом. Задрал мохнатую башку, заглядывая в глаза: чего ты, глупая, так далеко от становища одна? Эх ты, зверюга…

Дели запустила пальцы в густющую шерсть. Пальцы наткнулись на ошейник с торчащими стальными шипами, защищающий горло от вражьей хватки. Пёс вздохнул. Верный, надёжный… не то, что люди…

Месяц назад, перекочёвывая на это становище, разведчики потревожили кубло змееполоза – редкой, исчезающей уже в степи рептилии. Гад вскинулся, словно в кустарнике взметнулся вихрь. Могучий хвост, разом валящий с копыт коня, и голова, тараном выбивающая всадника из седла и дух из груди. А ещё – острейшие зубы в три ряда и яд, вызывающий почти мгновенный паралич, а затем в девяти случаях из десяти останавливающий сердце.

И тяжко пришлось бы передовому отряду – из дюжины всадников половина вмиг оказалась на земле, некоторые с бьющимися в ужасе лошадьми – но подоспели верные стражи и помощники псы, заметались мохнатыми молниями, и сумели-таки, вцепившись в твёрдую, как панцирь, чешую пригвоздить к земле змеящиеся кольца. А там и воины опомнились, схватились за короткие копья-дротики, пучками торчащие у сёдел, утыкивая ими бревнообразное тело. Подскакала подмога, спешилась – и мечи да топоры довершили дело…

Дели вздохнула, опустила руку. Лохматый-лохматый… От того, что грозит мне, не помогут твои грозные вершковые клыки…