— Можно устроить потерю памяти. Ну, то есть, человек ли, ведьмак ли, или леший, неважно, забудет кто он. Кем его назовешь, что вложишь в первые минуты после ритуала, тем он и будет…

Маша повернула к старшему ведьмаку усталое заплаканное лицо. Она ему не верила, поэтому в глазах ее он не увидел интереса, один укор, мол, опять ваши сказочные штучки. На постели застонал Антоний, мотнул головой и задышал, тяжело, с долгими паузами.

Боль вспышками возникала то в ногах, то в голове, изрезанные лезвием меча ладони вообще горели огнем. Яркая картина, всплывающая в затуманенном мозгу ведьмака, — меч в крепких руках Радона, молниеносный блеск серебряного клинка. Ведьмак вцепился в него со сверхъестественной силой, взлетел с земли быстро и ловко, как василиск, не ослабил хватки, даже чувствуя, что не может контролировать свое тело, оно будто действовало по чьей-то воле. В ушах его гремел женский голос, Машин голос. «А-а- а! А-а-а!» — вопил Антоний, захлебываясь собственной кровью. На лету ему удалось вырвать меч из рук Радона, подкинуть оружие вверх, поймать его и обрушить на врага его смертоносную тяжесть. Голову оборотня он отделил от тела уже стоя на ногах, видя кровавую трещину в черепе и страшно выпученные глаза…

— Я хочу, чтобы он забыл все это… Он устал. Я почему-то уверена, что он не был бы против такого поворота. — Маша выпрямилась и повернулась к Сысою вся. Посвящение начало действовать: молодая женщина стала величава, обрела осторожные манеры, требовательный, и в то же время мягкий голос с бархатными нотами. — Ты способен наколдовать нечто подобное?

— Я же сказал, да, — старший ведьмак опустил веки, задумавшись. — Хочешь, чтобы именно Антон забыл себя, а ты осталась при своем? Разумно, чую логику ведьмы! Условие простое, никогда не напоминать ему о прошлом, иначе все вернется на круги своя. А что с Предгорьем будешь делать? Народ ждет нового молодого вожака…

— Скажем, что вожак вернется после выздоровления, — нашлась Маша, понизив ведьмин чарующий голосок до шепота. На всяких случай она бросила мимолетный взгляд на Антония. — Сысой, помоги мне вернуться в нормальную жизнь вместе с твоим братом! Можешь забрать кресло, в котором сидишь, и все, что оно символизирует…

Подбоченившись в кресле, старший ведьмак самодовольно оскалился. Радовало его не столько предложение занять место вожака и править нечистью в Предгорье, сколько действенность посвящения. Хороша ведьма, далеко пойдет!

— Чего, объявим меня наместником? — бодренько хлопнул Сысой ладонями по резным подлокотникам из кости какого-то неведомого зверя. — Ай, молодца, Марья! Я согласен. Осталось спросить, согласен ли Антон…, или пустим в ход главный постулат колдовства и магии: «магия — это насилие»?

Маша ничего не ответила, вернулась к постели Антония и присела на край широкого ложа, застеленного овечьими и козлиными шкурами. Тяжко вздохнув, молодая ведьма мысленно делала выбор между насилием, которое она предлагала совершить над разумом ведьмака и его гаснувшей жизнью.

— Нельзя терять время, — решилась она, резко повернув лицо к Сысою. — Давай, действуй! Он умрет, а если нет, то опять будет барахтаться в ваших никому не нужных интригах. Ответственность я беру на себя!

Старший ведьмак встал, тоже полный решимости, подошел к изголовью ложа. Проводимый им ритуал был похож на сканирование, — он водил ладонью над головой брата, нашептывая какие-то формулы, потом стряхивал прилепившуюся к ладони информацию на холодную землю. Длилось это минут пять. Маша за это время даже глубоко вздохнуть не решалась.

— Все, Марья! Теперича можно лепить из него кого твоя душа пожелает, — заговорил Сысой, перейдя с колдовской абракадабры на человеческий язык. — О ком ты там мечтала в детстве, неужто о принце на белом коне?

— О музыканте. Стоило мне узнать, что Антоний музыкант, подумала, вот моя мечта сбылась! — улыбнулась Маша мечтательно, разглядывая белое до синевы лицо Антония. Брови у него, словно в наивном изумлении, слегка влетели вверх. — Правда все немного не так, как я себе рисовала… Сысой, не томи! Нужно отвезти его в больницу…

— Антоний неплохой музыкант. Помнится, в клубе у Степана он серьезно раскачивал публику, — меланхолично усмехнулся старший ведьмак. — Позову ребят, пусть перетащат вожака, то есть диджея, в машину. И ты собирайся, Марья. Отчаливаем!

Когда двое амбалов из клана оборотней вынесли Антония из шатра на улицу, народец Предгорья разволновался, чуя, что его собираются оставить без духовного лидера. Кто-то начал стихийные протесты, требовали, подняв к небу здоровенные кулаки, поклясться, что Антония выносят не для тайного захоронения. Сысою дать клятву ничего не стоило, такой уж он был ведьмак, без комплексов, заодно он объявил о своем наместничестве:

— Спокойно, мужики! — он выставил вперед руки, усмиряя шумную толпу, окружившую шатер. — Антония надобно подлечить, а пока он находится на излечении у внешних докторов, я посижу за него. Обещаю управлять без потрясений, если вы не будете меня трясти!

«У-у-у! Против традиции это!» — разочарованно и неспокойно завыла толпа, расступаясь перед амбалами с покрывалами в руках, на которых они несли израненного вожака. За ними шла ведьма Марья с бледным от переживаний лицом и с блестящими надеждой глазами.

Гроза только что прошла. С крыш, карнизов и подоконников еще стекала и капала веселая вода. Май в Москве начался по-настоящему. Сквозь выхлопной смог, шум, суету пробилась зелень в скверах и парках, чирикали и звенели трелями городские пташки. Весна…

Маша, тихонько встав с постели, совершенно обнаженная подошла к окну, посмотрела на очертания небоскребов Москва-сити. До них от апартаментов Сысоя рукой подать. Девушка откинула створку новомодного стеклопакета, впуская в темную спальню пропитанный влагой воздух. Неба не было видно за громадами зданий, лишь каким-то шестым чувством можно было определить, что оно вскоре просветлеет, загорится ранним восходом.

— Маш, почему не спишь? — спросил едва слышно Антон, приподнявшись на локте в их общей постели. — Мы заснули час назад. Ложись. Не увидишь, опять вставать…

— Да спи ты, соня! Я тебе не мешаю, — зевнув, небрежно бросила Маша через плечо, а сама, подняв худые руки, поднялась на цыпочки. — Я спать совсем не хочу. Давно уже…

— С тех пор как родился Ванька, — понял Антон и со вдохом сел, потом, тряхнув головой, резко спустил ноги на пол, застеленный ковролином. Покорно собрался бодрствовать. — Сколько можно тебе говорить, сходи к психологу. И вообще, пора уже смириться и жить нормально.

— У вас, у мужиков всегда так, — Маша развернулась, сложила руки на груди и пошла к Антону широкими шагами завоевательницы. Благо размеры спальни позволяли разойтись ей во всю возмущенную ширь. — Больные дети для вас сущая ерунда, смиряйся и живи, будто все нормально…

— Наш Ванька не больной! — напористо напомнил Антон, окончательно стряхнув с себя сон. За маленького сына он всегда стоял горой в моменты, когда Маша начинала накручивать себя на плохое. — Ходить начал в восемь месяцев, с трех месяцев его по ночам не слышно, спит спокойно. Ест хорошо, развивается хорошо. Какого тебе нужно…?

Маша, подойдя к кровати, вздохнула глубоко, и упала в постель плашмя. На простыне затаились запахи их тел: ее, сладковатый, его — крепкий, возбуждающий. Почесывая правое плечо левой рукой, Антон сонно пошел в детскую.

Там, в кроватке под голубым балдахином, спал их с Машей ребенок. Он родился в тот самый год, когда Антон еле выжил в серьезной переделке, в которую попал сам не зная как. Он не помнил ничего, очнулся в больнице весь зашитый, перебинтованный, после трепанации черепа. С тех пор у него случались провалы в памяти, — собьешься с накатанного, остановишься на миг в московской сутолоке, и забываешь, кто ты есть…

— Антон, иди ко мне… Я больше не буду ныть, обещаю! — послышалось раскаяние из соседней комнаты. — Я люблю тебя, слышишь ты, полуночная звезда?