— Здравствуй, великое древо! Знаю, что недостоин укрыться в твоей тени. Прими меня таким, какой я есть, и подскажи, каким я должен быть!

Вместе с зимой в Предгорье пришли неприятности. В начале недели в Коляде рухнул мост, связывающий берега реки, единственный зимний путь в город. По льду народ давно разучился переправляться, да и река порой не замерзала до середины января. Потом на селения стали нападать волки, самые настоящие, голодные и ради прокорма убивающие собак, кошек и лошадей. Чтобы сохранить скотину во дворах, мужики дежурили по ночам с ружьями наготове. А снег все валил и валил, не переставая, заносил дороги, заметал тропы, гнул и ломал деревья.

Маша, накинув поверх сорочки мутоновый полушубок, вышла из дома, тихо прикрыла за собой дверь и спустилась на последнюю ступеньку крыльца. От слез резало глаза, ветер бросил ей в лицо пригоршню колючих снежинок.

Ни души, ни звука, люди и животные еще спали. Рассвет едва пробивался сквозь зимнюю ночь. Машу разбудил странный сон, ей снилось, что история с ведьмаком Антонием и оборотнем Радоном ей приснилась. Никогда не любил ее никакой Антоний, никто ее не похищал. Выдумала она все от скуки. Особенно больно ей было от того, что не любил ее ведьмак Антоний, именно поэтому она проснулась в слезах, плакала навзрыд в подушку. Сколько времени прошло с тех пор, как он принес ее и оставил в Коляде? Кажется уже много-много дней минуло…

Люди к дочке священника, пропавшей куда-то внезапно и появившейся неизвестно откуда, теперь относились не так тепло, как раньше, с подозрением оглядывались ей вслед, когда случалось ей проходить мимо. Мало ли с кем якшалась там девка, откуда возвратилась, слых был, что у ведьмаков Крюковых гостила, — та еще семейка. Старший Крюков лет двадцать пять назад из Коляды девушку похитил, младший, сын похищенной дурак-дураком, как водится.

Что же это за наваждение такое? Время утреннее, пусть и темно еще, а Коляда спала, казалось, беспробудно. Маша вернулась в дом, заглянула в комнату отца, — он спал под образами, у него в ногах дрыхла кошка, обычно чутка и резвая, без нее не встанешь, не ляжешь. Выходит, одна она, Маша, не спит, думает и тоскует о ведьмаке Антонии.

Скрипнула калитка. Девушка пошла к окну, посмотреть, кто идет. Постучали в дверь. Маша метнулась открывать. В дом вошел человек в старом плаще, занесенным снегом, с длинными седыми волосами, заплетенными в косички. Стряхнув с плаща снег, мужчина поднял на Машу доселе опущенные в пол глаза, большие и темные.

— Не бойся, Маша, это я. Не узнаешь? — он шагнул к девушке. Та, глядя на него широко открытыми глазами, попятилась назад. — Антоний я…, вот пришел за тобой. Пойдешь?

— Мне сон приснился сегодня ночью, будто тебя нет, — прохрипела девушка, кашлянула слегка. От страха и радости горло перехватило. — Никогда не было, и все я выдумала. Книжек начиталась. А ты пришел! Где ты был, видел дуб?

— Потом расскажу. Сейчас не хочется, — ответил ведьмак, сбрасывая с широких плеч плащ. — Тепло у вас, хорошо. Знаю, отец спит, он проспит, пока я не уйду…. все будут спать.

— Я ждала тебя! — Маша обняла Антония за шею и посмотрела в его усталые глаза. Он прижал ее к себе. — Обещай, что не уйдешь теперь, обещай!

— Не могу пообещать, Маша. Хотел бы, но не могу, — отозвался Антоний. — Если не пойдешь со мной, то придется нам проститься, возможно навсегда. Тебе решать, верить в то, что я есть или нет…

Они прошли в комнату Маши. Света не включали, просто сплелись в объятиях и опустились на постель. Антоний получал от отца не только уроки колдовства, о сексуальном воспитании сына он тоже заботился. Говорил так: мужчина всегда должен оставаться мужчиной, в любую минуту ему на дороге жизни может повстречаться женщина, от вида которой у него снесет башку, бороться с этим бесполезно, поэтому лучше всего отдаться чувствам, доставить удовольствие себе и женщине. Воздерживаются пусть монахи, а ведьмаки похожи на воюющих солдат.

«Знаешь, почему на войне бывают изнасилования, случается и большая любовь? — говорил Крюков-старший. — Уж кажется, до женщин ли, когда тебя могут пристрелить и все вокруг идет к чертям. Однако природа учинила так, что в минуты опасности мужчину тянет оставить свое семя…». Антоний мудрость отца впитывал жадно, искал в ней логику и находил…

— Тебе понравилось? — спросил Антоний Машу, когда она, пряча от него лицо за волосами, села к нему спиной и обхватила руками колени. — Ну чего ты молчишь, Маш? Не понравилось, так и скажи…

— Почему ты не можешь остаться здесь? — Маша зло глянула на него через плечо. — Антоний, ты правда хочешь вырвать у меня ответ на твой идиотский вопрос?

— Отчего же нет? Да, хочу, мне это важно, — насмешливо скривил рот Антоний. Он шумно и глубоко дышал, знал, что ей понравилось, но ведьмаковская гордость не давала покоя, требовала признания вслух. — А тебе сложно сказать «да» или «нет»? Порадовать меня так сложно, да? — Ведьмак закинул за голову руки, вызывающе показывая темные волосы на груди и подмышках. Все его тело покрывали плохо зажившие раны от когтей оборотня Алана.

— Да… — прошептала Маша не без досады и встала с кровати, показав Антонию округлые ягодицы. — Доволен, дон Жуан? Я пойду с тобой, все равно прошлую жизнь не вернуть, — добавила она решительно. — Папе записку напишу, что сделала свой выбор…

Доволен, — было не то слово. Ведьмак содрогнулся от удовольствия. Все получилось прекрасно, он точно знал, и это только начало.

— Я прошел испытания у дуба, это дает мне право встать на место Радона. Мне нужно убить его. Он забился в какую-то щель, зализывает раны и намеревается дать мне бой, — заговорил он на другую тему. — Я тоже собираю ополчение. На моей стороне кланы Наины и мага Юлиана. Славная будет охота!

Маша выкладывала из шкафа теплые вещи и складывала их в сумку, не спеша, слушая Антония настороженно. Выслушав, она спросила стыдливым шепотом:

— У тебя тоже будет гарем? Если да, то лучше мне утопиться, потому что жить в гареме я не смогу…

— Какой еще гарем у ведьмака?! Ты хоть понимаешь, что ведьмак это бродяга, без дома, без семьи, часто без копейки в кармане, — ответил Антоний раздраженно. — Гарем, выдумала! Отец слово это без брезгливости не произносил… Ты моя женщина, жена, это все, что я могу себе позволить. Ясно тебе, глупышка?

Они тихо вышли из дома, закрыли за собой дверь, потом захлопнули калитку и пошли по пустынной улице, по протоптанной в снегу дорожке. Маша шла впереди, за ней шагал, озираясь по сторонам, Антоний. Тоже отцовский урок, — не упускай женщину из вида, смотри за ней, чтобы никто не смог перехватить ее внимание, увести, да и защитить ее легче так, идя за ней следом…

— Не терпелось ему приволочь в дом женщину, — скрипела ведьма Селена, разжигая огонь в небольшом камине. — Теперича вот ухаживай за ней, постели стели, кофий наливай! А девки какие пошли смелые, идут за такими охламонами и не боятся…

В гостиной шумело «ополчение», пили самогон и настойки, закусывали солеными огурцами и грибами да строили планы нападения на Радона. Среди мужчин, — Антония, лесника Василия, оборотня Кириака и мага Юлиана, — блистала мрачной красотой Наина в цыганском платье красными цветами, с крупными серьгами в ушах. Она ревниво поглядывала на пьяненького Антония, сидящего в старом отцовском кресле. Говорил он о войне, но думал о любви, улыбался мечтательно и опрокидывал в рот настойку.

Маша участия в их попойке не принимала, поэтому он часто отвлекался, выходил, интересовался, все ли нашли женщины для удобного быта. Со времени смерти матери в доме женщины не жили, все под холостяцкие руки приспособлено.

— Ты, Мария, думаешь, что тут комфорт, как в доме у Радона, который тебя перед всем кланом госпожой назвал и пьянки в твою честь устраивал, — продолжила ведьма действовать на нервы Маше. — Нетушки, накоси выкуси! Крюковы природные бобыли, нахлебаешься ты с Антошкой…