— Явился, голубчик, — фырчала тетка, рассматривая его в дверную щель, потом открыла, конечно. — Одни беды от тебя. До чего отца довел?
— Под ноги надо было смотреть и вовремя запретить Степану издеваться надо мной, — огрызнулся Антоний, проходя вместе с ведьмой в комнату отца. Миновав длинный темный коридор, он распахнул дверь и оказался в пыльной спальне, перед отцом, лежащим в груде серых подушек. — Отец, это я! — забыв о вспыхнувшем гневе, он опустился на колени у изголовья отцовской кровати.
— Вижу, вижу, — старый ведьмак едва владел языком, чуть не вывернул глаза, чтобы посмотреть на сына. — Марина, Степан, нету…
— Да, отец, их больше нет, — сын, не поднимаясь с колен, виновато опустил голову. — Я тоже ухожу. Радон тяжело ранен, хочу на его место. Предгорье устало от его мелких пакостей и фокусов!
— Вишь чего задумал, голубчик — забубнила Селена у него над головой. — Худой ты ведьмак, да и не ведьмак вовсе, рожден не знамо зачем. Куда тебе на место Радона? Ступай, попробуй, прихлопнут тебя, не иначе…
Голова отца заметалась по подушкам, ничего больше в его теле не двигалось, — он возражал ведьме и соглашался с сыном. Как тогда, в больнице, увидев рядом с сыном дочку священника, он, чувствуя важность момента, набрался сил и сказал:
— Берегись, я не прошел путь…
Антоний вскинул голову и вскочил на ноги. Он не знал, что отец тоже проходил дорогу до священного дуба, — речи об этом он никогда не заводил. От волнения в легких у молодого ведьмака собрался воздух, который сдавил ему грудь, его он с шумом выдохнул. Ведьма Селена продолжала насмехаться над Крюковым-младшим, беззубо скалясь:
— Беги, беги, снесут тебе башку. Вот уж устроим славные похороны, — она подошла к Антонию вплотную и ткнула кривым пальцем ему в грудь. — Коли вернешься живым, то обретешь многое, но многое и потеряешь…
— Что потеряю? — Антоний сверлил тетку глазами, схватив ее за костлявую руку. — Говори, старая ведьма! Говори все, что знаешь, ничего не скрывай.
— Себя потеряешь! — резко выкрикнула ведьма, выдернув руку из руки Антония. — Ты глаза не таращь, слушай, что тебе говорят. Веревку покрепче бери. Рюкзак с одеждой и водой, есть некогда будет. Кто-нибудь должен тебя проводить и встретить, ну или… понять, что не вернешься…
— Спасибо на добром слове, — грустно ухмыльнулся парень, и, опять опустившись на колени, взял отца за руку. — Отец, я вернусь. Обещаю тебе и Маше… Ты только верь в меня! Помогай мне…
Иван Крюков слабо закивал и промычал что-то ободряющее.
Шли волчьими тропами, извилистыми и для людей едва ли пригодными. Наина впереди, за ней, в охотничьих куртке, штанах, с рюкзаком за спиной, шел Антоний. В отцовских кирзовых сапогах по узким тропам и опасным переходам через овраги и буреломы идти было самое то. Через день пути стихло пение лесных птиц и осталась лишь звенящая тишина, корявые стволы деревьев все ближе и ближе жались друг к другу.
— Дальше один пойдешь, — сказала Наина, обернувшись на ведьмака. Всю дорогу она принюхивалась, прислушивалась, на бестолковые разговоры не было настроения. — Мой отец испытания прошел, поэтому подсказка у меня для тебя есть: идти напролом, ничего и никого не боясь. Через дней восемь буду ждать тебя в начале пути…
— Бывай, Наина, прости, если обидел. Не хотел, жизнь такая, — теперь Антоний выступил вперед, оглянулся, блеснул карими глазами. — Не вернусь, считай, ты отомщена…
— Больно мне надо тебе мстить. За удовольствие спасибо, может еще придешь ко мне, а я тебя не прогоню, — передернула плечами предводительница оборотней. — Посмотрим, как тебя Машка примет после всего. Вот увидишь, пока ты тут корячишься, она найдет себе премилого семинариста…
На этом Антоний расстался и с Наиной. Она долго стояла и смотрела на него, уходящего в лесную чащу, и ушла, дождавшись, когда он совсем исчезнет из вида.
А ведьмак вскоре вошел в туман, непростой, голубоватый, плотный и проникающий колючим холодом под кожу. Одежда на парне встала колом, волосы, брови и ресницы покрылись инеем. Казалось, туману этому не будет конца, что до смерти он заморозит смельчака, решившего покорить путь до священного дуба. Чтобы чем-то себя подбодрить, Антоний начал вспоминать рассказы отца об этом дереве. Так как сам старший ведьмак его не видел, он опирался на старые сведения, добытые у тех, кто якобы доходил до него. Дерево это мощное, ветвистое, стоит на поляне, окруженное…
Тишину и ход мыслей Антония прервал женский голос, скрипучий, как несмазанная петля в двери:
— Холодно тебе, парень? — Из тумана прямо на ведьмака вышла старуха, на ней был надет нелепый корсет и длинная цыганская юбка. Седые космы сосульками нависали на скуластое лицо с глубоко запавшими глазами. — Может выпьешь со мной? У меня самогон имеется…
— Прости, я не пью, — выговорил Антоний, начиная стучать зубами от холода. — Не подскажешь дорогу к священному дубу?
— Зачем тебе дуб? — подозрительно прищурилась старуха, подходя ближе к Антонию. Холод стал нестерпимым, в венах стыла кровь. Ведьмака клонило в сон. — Неужто не знаешь, что многие хотели к нему подойти, многие подходили, но не многие смогли уйти живыми…?
— Слышал, бабушка, слышал, — ответил Антоний, чтобы не заснуть он вспоминал дорогие ему моменты из прошлого. Детство, мать, которую они с отцом боготворили, братьев и их мелкие пакости, и все же это было счастливое теплое детство. — Мне нужно дойти и вернуться. Я обещал отцу и невесте…
— А чей ты сын будешь? — вопросительно щурилась старуха. — Я всех знаю тутошних, всех жду…
— Мой отец ведьмак Иван из Предгорного, мать Марина из Коляды, — улыбнулся парень потрескавшимися от мороза губами. — Она умерла много лет назад…
— Ведьмака знаю, Марина мне тоже известна, — сказала старуха, отойдя от ведьмака на некоторое расстояние. Вместе с ней, казалось, его отпустил и холод. — Любовь между ними была большая, мне тяжело было ее разбить. Ты, значится, счастливчик.
— А ты кто такая? — спросил Антоний. До него стало доходить, что видит он саму смерть. Вот она какая, не страшная вовсе, жалкая, древняя старуха в странных лохмотьях. — Смерть ты, я догадался, — прошептал он, — за мной пришла? Я не хочу помирать здесь один, слышишь? У меня планы, я девушку нашел, которая меня любит…
— Слышу, касатик, у всех планы есть, и нет им конца этим планам. Когда не приди, все планы, да отговорки, стонут, хватаются за воздух, проклинают… — разобиделась бабка в ответ. — Ну коли помирать не желаешь, заплати мне и иди дальше…
Что нужно смерти, кроме жизни? Да ничего. Это Антоний понимал хорошо, поэтому замолчал. Второй жизни у него, понятное дело, не было, предлагать чью-то жизнь взамен своей он не имел права, да и не хотел. Старуха противно захихикала, заглядывая ему в глаза:
— Чего молчишь? С вами всегда так, и сами помирать не хотят, и другим смерти перед смертью не желают. Ладно, ходила я к твоему отцу, Ивану из Предгорного. Он заплатил за тебя. Ступай, парень, и не печалься…
Антоний заплакал в голос, как плакал, когда умерла мать. Как и тогда, ему некого было стесняться, они с отцом вдвоем стояли сначала у ее постели, потом у могилы. Никто из родственников и соседей не пришел попрощаться с еще нестарой женщиной, умершей от мучительной болезни, которую не смог одолеть даже отец с его заговорами и травами.
Холод отступил, и туман развеялся. Заплаканному взору Антония предстала поляна, зеленая, будто на дворе хозяйничал май месяц.
На поляне рос дуб, тот самый, вечно зеленый, на его ветках реяло бесчисленное количество цветных ленточек, розовых, голубых, белых. Антоний без страха ступил на священную землю, теперь нельзя было оглядываться назад и жалеть себя, — отец умер за эти его шаги. Под ногами ведьмака тут же провалилась земля, удержался он лишь благодаря тому, что успел ухватиться руками за край бездны. Он повис, осторожно прощупывал пальцами то, за что держался, силился дернуться вверх всем телом, чтобы попытаться влезть на проклятую поляну. Не зря же отец заплатил смерти?
