На этой грустной ноте им подали тёплые лепёшки и хумус.

— Звучит печально, по правде говоря, — вздохнула Сакура, намазывая себе туповатым ножиком бутерброд.

— Но логично, согласись, — отозвался Канкуро, проделывая то же самое. — Вот скажи, у тебя было такое чувство, будто ты ищешь что-то неощутимое, что будто ускользает из рук и никак не попадается на глаза, но оно есть, и ты это знаешь?

Сакура не стала отвечать на этот вопрос; молчание порой говорило куда больше, чем слова. Тем более, она уже усиленно жевала, стараясь не дуть щёки как хомяк. Резной орнамент стеклянной чаши кальяна напоминал далёкое лазурное море. Искала ли она? Да. И не переставала искать.

— Из чего же были сделаны те люди?

Канкуро пожал плечами.

— Говорят, их сконструировали так, как мы сейчас делаем марионеток. В теории. Честно говоря, я не помню. От клана Гагаку, помимо их вероисповедания и, разве что, традиции дворцовой музыки, ничего и никого не осталось; из чистокровных, по крайней мере. Моя бабушка по материнской линии была из Гагаку… А вот кстати философия клана распространилась на всю Страну Ветра. Чуть ли не каждый в неё верит, даже если переплетает со своей собственной религией. Удобно накладывается, в конце концов. Даже джашинизм и богиня-кролик вписываются. Неплохое бессмертие для клана, а? Тела уже давно пепел и прах, а голос продолжает звучать, как будто они ещё здесь.

Во время небольшой паузы они успели вдвоём расправиться с хумусом и стали потягивать прохладный лимонад, ожидая мясо. Тихий официант с ловкими руками унёс отработавший своё кальян.

— В Конохе всё не так, — вздохнула Сакура. — Мы как будто… не знаю. Сжигаем своё прошлое? Как поленья или сухую опавшую листву. Никто ничего не помнит. Сделаешь шаг в сторону от водоворота жизни — и тебя уже забыли. С одной стороны, так, разумеется, легче прятать ошибки прошлого… но, с другой стороны, плохо, когда не знаешь собственной истории. Всё время живёшь одним днём: «вчера» позабыто, а «завтра» уже умрёшь. Есть только «сегодня».

— Каждому своё, — пожал плечами Канкуро. И добавил с иронией, — уж не думала ли ты, что Темари сменила место жительства только от большой чистой любви? Что, правда? Да ла-а-дно, — он коротко рассмеялся. — Не смотри на меня так; конечно, нет. Она слишком практичная для этого. Всегда твёрдо стояла на ногах. Темари мало во что верила, а традиции и история её только раздражали. Но! Тем не менее. Она такая же суеверная и внимательная ко всему необычному, как и любая женщина из Сунагакуре. Вообще… лично мне кажется, что она просто не дождалась своего большого чуда. И разочаровалась. Так у нас тоже бывает, когда неправильно веришь.

— А можно верить правильно? — удивилась Сакура. На её памяти, ниндзя Конохи никогда ни во что не верили. Кроме жертвенной Воли Огня, разумеется. И Шинигами — потому что его можно призвать. Но она подозревала, что все эти разговоры про смерть и возрождение были скорее государственной пропагандой, чем естественным мировоззрением. Точнее, были религией, а не верой. Настоящая вера не контролировалась ничем и никем — она просто была. И это удивляло.

— Конечно можно, — снова пожал плечами Канкуро. — Надо просто держать сердце нараспашку, делать хорошие дела и не жаловаться. То есть, как у нас говорят, не роптать. Гагаку считали, что по ту сторону всегда кто-то слушает из любопытных, только никогда не знаешь кто. Может они помогут, или, если видят, что делаешь что-то неправильное, остановят. Естественно, никто в прямом смысле тебя за руку не поймает, но в этом вся суть; обстоятельства сложатся так, что ты чего-нибудь да заподозришь. Как будто кто-то где-то как-то мягкой ладонью подёргал за ниточки. — Взгляд его сделался задумчивым и далёким. — Вот этого как раз Темари никогда не принимала. Но её можно понять: у нас тут с женщинами сложно, они страшно суеверные — вот сестра моя и бесилась.

— А ты в это всё веришь? — не могла не полюбопытствовать Сакура. На стол перед ними опустились три тарелки: две пустые, и одна с долгожданной бараниной в черносливе. Официант тихо предупредил, что очень горячо. Воздух шатра наполнился насыщенным сладко-мясным запахом.

Канкуро усмехнулся:

— Я кукловод, — ушёл он от ответа. Лиловые линии на его лице дрогнули и сложились в узоры. Ей показалось, будто шёлковым платком скользнул по лицу аромат сандала. Его аромат. Глаза у Канкуро были тёмные-тёмные. — А по поводу кукловодов, милая Сакура, скажу я тебе так: мы не сидим на мягких креслах, подписывая казни и мирные договоры. Но жизнь у нас о-о-очень интересная.

5.

В её гостевых покоях можно было остаться на всю жизнь — так они ей нравились. Огромная кровать с прозрачным балдахином (от насекомых, на самом деле), мягкий и пушистый ковёр, по которому очень приятно ходить босиком. Окно в крытый внутренний сад, где как раз находился тот бассейн, куда её уже опускали… Туалетный столик с зеркалом. Деревянный гардероб. Своя ванная комната. И всё в довольно светлых тонах.

Несмотря на холодные ночи Суны, Сакура оставляла окно в сад приоткрытым; там цвели розы, и ей нравилось засыпать под их аромат. Именно поэтому она удивилась, когда услышала ночью характерный всплеск купающегося тела. Она с любопытством выглянула наружу. Гаара на её памяти никогда не купался; значит, это мог быть только Канкуро.

Кто бы это ни был, он, однако, всплывать не спешил.

Сакура накинула легкий халат на коротенькую сорочку и босиком вышла вон, тихо закрыв за собой дверь. Миновав длинный коридор, она спустилась по узенькой лестнице во внутренний дворик и в нерешительности остановилась у бассейна, мерцавщего под косым лучом луны, что падал со стеклянной крыши. Всегда можно было нырнуть и проверить, конечно, но очень не хотелось мочить сорочку. Она потопталась в нерешительности и кое-как уселась на лестнице. Ступени были прохладными, но правильная циркуляция чакры помогала избежать очевидного неудобства; хотя попа всё-таки затекала — было слишком узко. Сакура поелозила, скрестив ноги, чтобы не было видно ничего интересного, и осторожно прощупала чакрой окружающую местность. Гаары не было дома, хотя часть его охраны, как обычно, следила за периметром. В бассейне действительно находился Канкуро, и он был жив.

По стенам внутреннего дворика бежала мозаика, бело-жёлто-сине-зелёная. Ручная работа. Удивительно пахли уснувшие розы. Давала о себе знать отсиженная попа. Канкуро всё не всплывал; но его чакра билась живым пульсом.

«И чего он там забыл так поздно ночью» — подумала Сакура. — «Неужели тот самый гвоздь потерял, а теперь ищет?»

Она бросила на ступени халат, села на корточки у воды и нырнула. Глаза дважды моргнули, подстраиваясь под новую среду и более тёмное освещение. Канкуро лежал на дне бассейна, цепляясь чакрой, чтобы не всплыть; из его рта вылетали редкие пузырьки. Тренировка на лёгкие, но какая-то странная — он даже не дёрнулся, когда Сакура в два мощных движения подплыла ближе. Глаза плотно зажмурены, как от кошмара. Она дёрнула его на себя и, не давая опомниться, дала кислород — Канкуро слишком долго был под водой. От насильного вдоха через чужие лёгкие он вздрогнул и, наконец, распахнул глаза. Сакура оттолкнулась ногами ото дна и подняла их из воды.

— Ты знаешь, что такое сонный паралич? — отдышавшись, уже совсем на суше, спросил её Канкуро. Они сидели, привалившись друг к другу для тепла, потому что — логично — было холодно. На нём не было майки, только штаны. У Сакуры сквозь ночную рубашку проглядывали затвердевшие соски. Оба друг на друга не смотрели; но Канкуро всё еще не отпустил ту ладонь, что его вытаскивала. А Сакура никуда не спешила её убирать. По волосам обоих стекала вода.

— Не испытывала, но слышала, — и добавила. — Ты меня напугал.

— Я и сам испугался. Никогда такого не было. Просто сижу там и не могу пошевелиться, даже на помощь позвать, а мозгу параллельно что-то снится. Или не совсем.

Сакура выдохнула:

— Хорошо, что тогда спустилась проверить, как ты там …